только сам он, Мартемьянов, был другой - старый и слабый.
     Люди,  подымавшиеся из сыдагоуского распадка,  проходили за его спиной;
иногда  он  чувствовал на  своей  шее  их  жаркое полнокровное дыхание.  Они
оседали на склонах,  шумно радуясь отдыху,  - они были молоды, они могли еще
надеяться!..  Сережа и  Кудрявый,  прощаясь,  говорили о  чем-то  вперебой и
смеялись, хватая друг друга за рукава и сверкая зубами.
     А Мартемьянов никак не мог отдышаться,  колени у него дрожали, и он все
повторял:  "Давненько,  давненько...  Эх,  давненько..."  -  и прикладывал к
глазам палец.
     А когда отряд ушел уже по отрогу на запад и Мартемьянов в сопровождении
Сережи стал  спускаться по  течению родника,  и  когда  смолкли вдали  звуки
шаркающих ног,  побрякивающих котелков,  конского  ржания,  -  Мартемьянов и
вовсе  почувствовал себя  одиноким.  Хотел было  поговорить с  Сережей,  но,
оглянувшись,  увидел,  с какой беспечной легкостью прыгает с камня на камень
этот стройный, полный своих приятных мыслей, шестнадцатилетний подросток, то
исчезавший в  кустах,  то  снова выказывавший из-за  них свое смуглое лицо с
упрямым   мальчишеским  подбородком  и   черными  улыбающимися  глазами,   -
Мартемьянов понял, что разговаривать им не о чем, и махнул рукой.
     Ночевали они  в  двух верстах от  того слаженного из  корья охотничьего
балагана, в котором ночевал Сарл. На другой день Мартемьянов так спешил, что
Сережа едва поспевал за ним.
     Дневные тени уже сгущались под кустами,  но  было еще жарко,  когда они
достигли скалы Инза-лаза.
     - Ну, вот и Инза-лаза-гоу... - со вздохом сказал Мартемьянов.
     Он  снял шапку,  обтер голову платком,  потом,  растянувшись на животе,
стал пить из ручья, шумно вздыхая и крякая.
     Сережа с волнением и ожиданием смотрел на долину,  расстилавшуюся перед
ним.
     Инза-лаза-гоу!   Название  это   манило  его   одним  своим  звучанием.
Инза-лаза-гоу!   Она  расстилалась  перед  ним,   набухшая  белыми  цветами,
окутанная сладкими запахами и осиянная послеполуденным солнцем.
     Не  прошли они  и  нескольких шагов,  как Мартемьянов схватил Сережу за
руку с таким волнением, что Сережа испугался.
     - Ты  ничего не видал?  Вон там?  -  сказал он,  слегка присев на своих
кривоватых ногах и указывая пальцем в кусты за рекой,  переливавшей теневыми
и солнечными челночками.
     - Нет... - шепотом сказал Сережа.
     - Ай-я! - по-ребячьи воскликнул Мартемьянов и хлопнул себя по колену. -
Да это ж караул у них!.. Он еще встренет нас, вот увидишь!
     - Кто?
     - Сарл... Кто же другой?
     Действительно,  они  не  достигли еще удэгейского огорода,  когда из-за
поворота тропинки показалось двое туземцев.  Впереди,  с  радостной улыбкой,
освещавшей  его  скуластое  бронзовое  лицо,   быстро  шел  Сарл  в  длинной
удэгейской рубахе с напуском в талии,  за ним - маленький плоский старичок с
глубоко ввалившимися землистыми щеками,  редкой бородавочной растительностью
на  остреньком  подбородке  и  мелкими  ушками,   сходными  больше  всего  с
барсучьими. На лице его застыло серьезное и благоговейное выражение.
     Мартемьянов осыпал их шумными приветствиями:
     - Ах ты,  Кимунка!  -  кричал он,  тряся старика за руку,  которую тот,
незнакомый с рукопожатиями,  подал ему,  как щепочку.  -  Я так и знал,  что
встренешь нас!  -  говорил он Сарлу.  - Ну, как вы все там? Как Масенда? Ему
небось интересно про меня?.. Эх, и стар же ты стал, Кимунка! А я-то! Я-то! -
Мартемьянов сокрушенно крутил головой.
     Сарл с  живыми и  резкими,  как осока,  улыбающимися глазами,  и старый
Кимунка,  с застывшим на сухоньком лице выражением радостного благоговения -
из  врожденной вежливости не произносили ни слова и  только кивали головами.
Сережа с  рассеянно-счастливой улыбкой стоял  возле,  изредка отмахиваясь от
комаров.
     - Да что же это я один говорю?  - Мартемьянов вдруг жалко усмехнулся. -
Пойдем,  пойдем  к  вашим...  -  Он,  украдкой потирая глаза,  увлек  их  по
тропинке. - Давненько же я тут не был!.. Никак, семнадцать зим, а?
     - Много, много, однако... - улыбнулся Сарл.
     Кимунка,  ни слова не понимавший по-русски,  а  только вежливо кивавший
головой, сказал что-то Сарлу по-удэгейски, немного пришепетывая.
     - Его радый -  тебе на  праздник поспел,  -  перевел Сарл своим певучим
голосом, - праздник Мафа-медведя. Тебе не забывай?
     - Ну, как забыть! Мы уж и торопились...
     - Ай-э,  тебе  на  Дзуб-Гынь  следы не  видал?  Один русский люди,  два
лошадка ходи?
     - Нет, не видали... Он куда пошел?
     - Его Малаза ходи...
     - Кто ж та это мог быть?..  А ты знаешь, мы до Горячего ключа с Гладким
шли! Отряд его на Сучан пошел...
     - Хх-а!..  -  вдруг выдохнул Сарл и остановился, стиснув губы. Лицо его
приняло твердое и опасное выражение. - Сучан ходи? Малаза ходи?
     - А что?
     - Хунхуза!  -  воскликнул Сарл,  дико блеснув глазами. - Малаза хунхуза
ходи! Тебе понимай?
     И  он  кратко передал то,  что рассказывали вчера охотившиеся на Малазе
удэге.
     - Видал, как оно выходит? - возбужденно сказал Мартемьянов, обернувшись
к Сереже. - Ай-я-яй!.. И ведь никак не упредишь...
     - Знать бы  заранее,  лучше бы  мы  с  ними остались,  -  сурово сказал
Сережа. - Все-таки две лишние винтовки...
     - Там,  однако,  Логада кругом ходи,  чего-чего смотри... Его, я думай,
раньше Гладких посмотри... - сказал Сарл.
     В это время Кимунка, продолжавший вежливо кивать головой, осведомился у
Сарла,  чем взволнованы гости,  и, узнав, что дело нешуточное, снова закачал
головой, выражая сочувствие и сожаление.
     Известие  это  так  расстроило  Мартемьянова,  что  он  всю  дорогу  до
переправы только и  говорил об этом.  Удэгейцы в знак сочувствия его горю не
произносили ни слова.  И только Сережа не воспринимал это как действительную
опасность,  угрожающую отряду,  и  уже досадовал на  то,  что они отстали от
отряда и такое интересное событие пройдет мимо него.


        "XI"

     Чем ближе они подходили к поселку, тем ощутимее становился донесшийся к
ним еще издалека тошноватый запах несвежей рыбы,  разлагающейся крови и чада
и тот специфический острый чесночный запах, которым пахнут туземные жилища и
одежды.  Сережа тратил немало усилий на то,  чтобы убедить себя,  что запахи
эти не так уж неприятны.
     На  той стороне реки у  причала их  поджидал сидящий на корточках очень
старый,  но  еще  крепкий,  сухой,  высокий и  широкоплечий удэге с  длинной
китайской  трубкой  в  зубах.  Легкая  сутулость  еще  не  скрывала  могучей
выпуклости его груди.  Глаза его под редкими, длинными белыми бровями ясно и
весело  блестели,  но  желто-оливковое лицо  с  клиновидной белой  бородкой,
рассеченное суровыми морщинами, сохраняло каменную неподвижность.
     - А, Масенда!.. - улыбнулся Мартемьянов, рванувшись к нему.
     Лодка едва не опрокинулась.  Масенда быстро протянул руки,  точно желая
подхватить лодку.
     - Васаа адианан*, - пробормотал он укоризненно.
     ______________
     * Погоди немного. (Примеч. А.А.Фадеева.)

     - Что?.. Не понимаю - забыл по-вашему! - виновато кричал Мартемьянов.
     - Тихо,  тихо...  Лодка упади,  -  с  трудом выговаривая русские слова,
пояснил старик.
     Обмениваясь  приветствиями,   они  поднялись  по   заросшему  ольхой  и
черемухой обрывчику к  фанзе.  В  отличие от  других туземных поселков их не
встретила любопытствующая толпа.  Выкатились лохмоногие собаки,  но какой-то
женский голос отозвал их.
     Несколько человек в  грязных китайских кофтах  сидело у  костра посреди
обширной поляны перед фанзой.  Вид у этих людей был изможденный,  забитый, у
некоторых головы были в лишаях,  глаза гноились от трахомы. Один из сидящих,
в мокрых ватных штанах,  с лицом,  изъеденным паршами, сушил у огня рубаху и
что-то говорил остальным по-китайски.
     - Это кто такие? - спросил Мартемьянов.
     - Это чжагубай*,  -  ответил Сарл (это были тазы,  пришедшие с низовьев
реки  проведать  своего  сбежавшего  от  "цайдунов" сородича).  -  Гости  на
праздник приходи...  Один люди вода упади,  мало-мало промок,  - пояснил он,
быстро показывая, как тот падал в воду, и улыбаясь.
     ______________
     * Кровосмешенные. (Примеч. А.А.Фадеева.)

     Сережа, стараясь не дышать носом (тошнотный запах все время преследовал
его),   прислушивался  к  разговору  Мартемьянова  с  удэгейцами,  рассеянно
поглядывал по сторонам.
     Тростниковая крыша фанзы,  рыбные сушилки, тянувшиеся по другую сторону
поляны,  белые,  темнеющие  снизу  купы  черемух  и  проступавшие из-за  них
продолговатые острые юрты  облиты были вечерним красноватым светом.  Кое-где
пылали разведенные перед юртами огни, похожие на отсветы заката на стеклах.
     Полуголые чумазые ребятишки,  носившиеся по  поселку,  изредка украдкой
раздвигали ветви  и  засматривали на  пришедших.  Слышны были  их  негромкие
певучие голоса, сердитое рычание собак; ниже по реке журчали свиристели.
     Кимунка подсел к  костру,  и  таза,  с изъеденным паршами лицом,  начал
что-то  рассказывать ему,  выкладывая из своего плотно набитого подмоченного
мешка  различные вещицы:  две  рваных рубашки,  свиток тонких ремней,  пучок
веревок,  старые унты,  гильзы от ружья,  пороховницу,  свинец,  коробочку с
капсюлями,  козью шкурку,  банку из-под  консервов,  шило,  маленький топор,
кремень,  огниво, трут, смолье для растопки, бересту, кружку, жильные нитки,
сухую траву для обуви, кабанью желчь, зубы и когти медведя, копытца кабарги,
кости рыси,  нанизанные на веревочку.  Сережа все ждал,  когда он кончит, но
таза  все  вынимал и  вынимал (это  было  имущество его  бежавшего сородича,
которое тот не успел захватить с собой).
     - Ничего,  старшинка!  -  говорил Сарл.  - Гладких - смелый люди. Люди,
однако,  много,  бойся не надо...  Ай-э, ходи сынка мой посмотри. У-у, какой
здоровый сынка! - воскликнул он, озаряясь детской улыбкой.
     Распеленатый ребенок,  со  смуглым,  оплывшим книзу  личиком,  лежал  в
колыске перед фанзой,  суча короткими,  полными ножонками. Сидящая перед ним
на  корточках  немолодая скуластая женщина,  с  тонкими  черными  бровями  и
серьгой в носу,  хватала его за пупок. Ребенок смеялся беззубым ротиком, как
старичок.
     - Вот сын - так сын! Вот так охотник! - вскричал Мартемьянов, подхватив
ребенка на руки.  -  Ух ты,  какой веселый!.. Ух ты, какой беззубенький!.. -
урчал  он,  держа его  на  весу  перед собой и  стараясь захватить ртом  его
ручонки. - Aм!.. Aм!..
     Ребенок смеялся,  выказывая нежное малиновое небо. Мать, держа наготове
руки, боязливо поглядывала на них.
     - Тебе много ходи -  кушай надо,  -  говорил Сарл.  - Молодой люди тоже
кушай надо,  -  с улыбкой кивнул он на Сережу. - Янсели тебе катами намихта*
давай, сяйни давай...
     ______________
     * Сушеная рыба. (Примеч. А.А.Фадеева.)

     - Сяйни?  -  Мартемьянов с улыбкой передал ребенка женщине.  - Сяйни не
надо,  сяйни мы,  русские, не кушаем... Да ты не беспокойся - у нас все свое
есть...
     - А что такое "сяйни"? - спросил Сережа.
     - Да так, кушанье такое, нам оно не подойдет, - подавляя улыбку, сказал
Мартемьянов.  -  Это,  знаешь,  две женщины жуют - одна рыбу, другая сладкие
коренья или ягоды - и плюют в одну чашку, чтобы уж, значит, гостю не жевать,
а глотать прямо...
     Сережа, почувствовав внезапный приступ тошноты, отвернулся.
     В  полутемной фанзе,  куда они вошли в  сопровождении Сарла,  их  обдал
запах  чеснока,  пыли,  застарелой копоти.  Фанза с  двумя глиняными канами*
посредине,  от  которых  расходились на  две  стороны низкие  глиняные нары,
устланные корьем и  звериными шкурами,  была очищена для гостей.  На правой,
женской,  половине валялась кое-какая кухонная утварь,  на  левой,  мужской,
висела русская трехлинейка с обрезанным ложем.
     ______________
     * Печами. (Примеч. А.А.Фадеева.)

     - Не  из тех ли,  что я  тебе на Сучане выдал?  -  спросил Мартемьянов,
указывая на винтовку.
     - Ай-э, ай-э! Спасибо! - закивал Сарл.
     "Когда он мог ему выдать? Да, он был председателем Сучанского совета...
Значит, они встречались тогда?"
     Сидя на нарах, поджав под себя ногу, Сережа уныло глодал хлебную корку,
- есть ему не хотелось,  а Мартемьянов ел вкусно и много,  вслух размышляя о
хунхузах и договариваясь с Сарлом о завтрашнем собрании. Сарл, на корточках,
держа  перед собою зажженное смолье,  которое он  взял  с  одного из  канов,
делился с Мартемьяновым своими планами.
     - Я думай, тут, однако, мельница работай надо, - серьезно говорил он. -
Большой круглый фанза работай,  камни привози.  Тебе понимай? Лошадка кругом
ходи,  камни - гр-ру-у... гр-ру-у. - Он покрутил рукой, показывая, как будут
вертеться жернова.
     - А молоть-то что?
     - Кукуруза!  Земля работай буду,  тебе  понимай?  Земля работай нету  -
дальше живи не  могу...  Тебе посмотри,  -  с  волнением указал он на группу
тазов.  -  Какой бедный люди!  Все равно собаки...  Дацзы...  -  протянул он
сквозь зубы с  внезапной горькой ненавистью к  тем,  кто  дал его братьям по
крови это унизительное прозвище.  - Кругом русский люди, китайский люди рыба
забирай,  шкура забирай -  наша живи не могу.  Земля!.. Земля работай нету -
все удэге помирай!..
     - Что ж,  земля у вас будет,  -  важно сказал Мартемьянов. - Сейчас еще
Колчак да японец мешают.
     - О-о,  я понимай!  -  воскликнул Сарл,  дрогнув щекой,  и схватился за
пуговицу на рубахе тонкими подвижными пальцами.  -  Я понимай!.. Однако наша
люди -  Масенда,  Кимунка,  другой какой старый люди -  понимай нету...  Его
думай,  надо, как ране, живи: рыба лови, козуля стреляй!.. Я фанза работай -
его не хочу фанза живи.  Я  говори,  земля работай надо -  его не понимай...
Худо, худо!..
     Он  тряс головой и  сильно жестикулировал,  боясь,  что  Мартемьянов не
поймет его - не поймет этого заветного дела его жизни, которое открылось ему
в  одну из бессонных звездных ночей и  должно было изменить весь уклад жизни
его  народа.  Он  говорил об  этом деле с  тем  творческим волнением,  какое
испытывали,  наверно,  и первый человек,  приручивший священный огонь, чтобы
готовить пищу, и первый человек, изобретший паровую машину.
     - Тебе  -  старшинка,  -  говорил он,  волнуясь,  -  каждый  люди  тебе
слушай...  Завтра,  однако,  все люди фанза ходи,  тебе скажи:  "Люди! Земля
работай надо, мельница работай надо, надо!.."
     - Что ж,  я скажу,  ты не горячись, - снисходительно урчал Мартемьянов:
доверие Сарла очень ему льстило.  -  Это правильно,  конечно...  У стариков,
известно, свои привычки.
     Когда Мартемьянов поел,  Сарл пригласил его на камлание, которое должно
было состояться вечером перед жилищем шамана Есси Амуленка.
     - Нашел  кого  пригласить!   -   добродушно  осклабился  Мартемьянов  и
посмотрел на  Сережу с  таким  видом,  точно хотел сказать:  "Посмотри,  вот
бывают же дураки!" -  Не верим мы в бога,  дорогой мой, и вам не советуем, -
убедительно сказал он Сарлу. - Сознательный народ, а дурман разводите!..
     Рука  Сарла,  державшая смолье,  задрожала,  и  на  лице его  появилось
испуганное и умоляющее выражение.
     - Не надо, не надо так говори!.. - пробормотал он, дергая щекой.
     "И  правда,   какая  нечуткость!"   -   с   внезапным  раздражением  на
Мартемьянова подумал Сережа.
     - Ничего,  Сарла,  ничего... Моя ходи, - сказал Сережа, почему-то ломая
язык. - Ты на него не обижайся.
     - Ишь какой защитник выявился!  -  смеялся Мартемьянов. - Ну, ладно, не
буду,  не буду...  Посмотри,  посмотри,  как они кривляются,  -  кряхтел он,
расстилая шкуры, чтобы удобней расположиться. - Взрослые люди, а, право, как
дети!..


        "XII"

     В  поселке чувствовалось тихое оживление.  Взрослые удэге,  некоторые с
бубнами  в  руках,  сходились  кучками  и,  обменявшись молчаливыми знаками,
уходили по  извилистой,  пересеченной вечерними тенями тропинке,  ведущей от
реки к сопкам.
     Благодаря их одинаковым одеждам и резко выраженным типовым особенностям
наружности,  все  они  казались Сереже на  одно  лицо -  мужчины и  женщины.
Постепенно приглядевшись, он стал отличать женщин. Они были меньше ростом, с
более  скуластыми,  почти  пятиугольными лицами,  с  более  ярко  выраженной
монгольской складкой век и  в более пестрых одеждах.  Их длинные,  до колен,
рубахи,  рыбьи  унты,  плотно обтягивавшие маленькие стройные ножки,  легкие
наколенники и нарукавники разузорены были спиральными кругами, изображавшими
рыб  и  зверей.  На  груди,  подоле и  рукавах нашиты были светлые пуговицы,
раковины,  бубенчики,  разные медные побрякушки,  отчего при ходьбе от одежд
исходил тихий шелестящий звон.
     У одной из юрт, отличавшейся от других своими более крупными размерами,
берестяной полог у  входа был  откинут.  Оттуда доносились детские возгласы,
виден был  красный свет  костра,  в  отверстие в  крыше выходили голубоватые
струйки дыма.  Сарл,  не могший,  по обычаям, пройти мимо жилища, у которого
открыт вход,  сделал Сереже знак идти за ним и,  нагнувшись,  вошел в  юрту.
Сережа с  растерянным и  напряженным выражением лица шагнул вслед за  ним и,
чтобы не толкнуть Сарла на огонь,  невольно посунулся в  сторону,  опрокинув
тулуз с водой, стоявший у входа.
     Никто -  ни четверо мальчиков,  сидевших у огня на шкурах, разостланных
вдоль по обеим сторонам юрты,  ни старый Кимунка,  возившийся в глубине юрты
(он  выпрастывал  из  чехла  бубен),   -   не  взглянул  на  Сережу,  сильно
смутившегося от  своей  неловкости.  Только сидевший ближе ко  входу мальчик
постарше,  с толстыми,  выпущенными поверх ключиц косами, одной рукой быстро
подхватил тулуз,  а другой приподнял край подстилки, чтобы вода не попала на
огонь.
     - Ничего,  садись,  садись,  -  сказал  Сарл,  подбадривая Сережу своей
ослепительной улыбкой...  -  Кимунка,  ты идешь на камлание?  - по-удэгейски
спросил он старика.
     - Да,  мальчики просят,  чтобы  я  рассказал им  историю Мафа-медведя и
почему мы празднуем этот праздник,  -  отвечал старик,  пробуя кожу на бубне
тонкими, сухими пальцами.
     - Ейни-ая,  расскажи!..  Ая, мы будем очень рады! - сбивчиво заговорили
мальчики.
     Теперь они украдкой поглядывали на Сережу, который, присев на шкуры, со
слезящимися от дыма глазами,  чувствовал себя все более неловко и втайне уже
досадовал на то, что не остался с Мартемьяновым.
     - Хорошо,  я  расскажу  вам  эту  историю,  -  сказал  старый  Кимунка,
откладывая бубен. - Пожалуй, это интересно будет и русскому гостю, - добавил
он, ласково посмотрев на Сережу и забыв, что тот не понимает по-удэгейски.
     Он опустился на корточки лицом к  огню,  затянулся из трубки и,  закрыв
глаза и медленно выпуская дым из тонких вывернутых ноздрей,  некоторое время
молчал.
     - Анаа-анана*,  - начал он певуче и немного пришепетывая, - жил на этой
земле человек Егда со  своею сестрою.  Других людей не было.  Однажды сестра
говорит брату:  "Ступай,  поищи себе жену". Брат пошел. Шел он долго и вдруг
увидел юрту.  В юрте сидела голая женщина,  похожая на его сестру,  как одна
игла с кедра похожа на другую.  "Ты моя сестра?" -  спросил Егда.  "Нет",  -
отвечала она.  Егда пошел назад.  Дома он  рассказал сестре все,  что с  ним
случилось.  Сестра ответила,  что  виденная им  женщина чужая и  в  этом нет
ничего удивительного,  потому что  все  женщины похожи друг на  друга.  Брат
пошел снова.  Сестра сказала,  что и она пойдет в другую сторону искать себе
мужа.  Но  кружною  тропою  она  обогнала брата,  прибежала в  ту  же  юрту,
разделась и села на прежнее место голая. Брат женился на этой девушке и стал
с нею жить.  Вода в реке текла год,  текла два,  -  у них родились мальчик и
девочка. Однажды зимой, когда отец ушел на охоту, мальчик играл возле юрты и
ранил стрелою птицу Куа.  Она  отлетела в  сторону,  села на  ветку дерева и
сказала: "Зачем ты