следования" они хвастливо и вульгарно  подмахивали:  "Куда  в  голову
взбредет"? Что было пользы клясться и божиться, будто  они  так  же  умны  и
развиты, как большинство культурных англичан,  если  никто  из  них  не  мог
сказать и слова по-французски? Я  думаю,  вам  ясно:  перед  вами  сварливый
папаша, сопровождающий своих дочек, тот самый, который нипочем не верит, что
смешки за его спиной раздаются не только в адрес американских туристов, но и
в его собственный.
     Осталось упомянуть только одно, и я немедленно препровожу, вас  в  Рим,
чего вы, наверное, ждете с нетерпением.  Я  пережил  великое  разочарование.
Кажется, я признавался вам, как мне хотелось - и хочется поныне  -  написать
историческую книгу и как я постоянно перебирал  в  уме  замыслы  этого  opus
magnus (великого произведения. - лат.). И вот перед самым  отъездом  в  Рим,
когда я уже был опутан псгрукам и  ногам  благословенными  "Ньюкомами",  мне
предложили  заняться  изданием  писем  Хораса   Уолпола.   Какая   пытка   -
замечательное предложение, пришедшее слишком поздно! Вы  только  вообразите,
получать деньги за то, чтобы целыми днями читать письма Уолпола! Как бы  мне
хотелось  выполнить  этот  восхитительный  заказ!  Вообразите   удовольствие
перебирать подробности жизни великого человека, составить свод затронутых им
тем и близко с ним познакомиться. Не  могу,  не  хочу  верить,  что  мне  не
суждено изведать этого счастья. Господи боже, когда я  думаю,  что  все  эти
годы  мог  бы  заниматься  делом,  гораздо  больше  мне  подходившим  и   по
склонностям и по способностям,  и  писать  исторические  или  биографические
книги, мне хочется растоптать и истолочь в труху все свои романы.  Почему  я
не разобрался в себе раньше? Понятия  не  имею,  но  очень  об  этом  горюю.
Загадки вроде этой - самое тяжкое в пожилом  возрасте,  особенно  когда  они
дело собственных рук.
     Как бы то ни было,  я  вынужден  был  отказаться,  выразив  глубочайшее
сожаление, и стал готовить свою маленькую армию к выступлению на  Рим.  Если
вам кажется, что зимний  сезон  в  Риме  -это  звучит  романтично,  если  вы
завистливо вздыхаете в ненастный зимний день,  не  торопитесь  и  запаситесь
терпением.


        ^T17^U
        ^TМы переезжаем в новый дом и испытываем все связанные с этим неудобства^U

     Не помню, почему так получилось, но  большую  часть  пути  до  Рима  мы
проплыли на речном пароходе. Не знаю, что взбрело нам в голову, -  ехали  мы
долго, медленно и очень мучились от холода.  Девочки,  как  всегда,  сносили
дорожные тяготы и неудобства с  замечательным  мужеством  и,  хотя  их  зубы
выбивали  дробь,  неизменно  твердили:  "С-с-спасибо,  все   пр-р-рекрасно".
Квартиру в Риме мы сняли - очень неразумно  -  над  кондитерской  в  палаццо
Понятовского на Виа делла Кроче. Не думайте, будто мы жили в роскоши,  здесь
каждый  второй  дом,  даже  совсем  маленький  и  неприглядный,   называется
"палаццо", хотя в нем может ничего не быть от того великолепия, которое, как
мы обычно полагаем, означает это  слово.  Наша  хозяйка,  маленькая  синьора
Эрколе, - как после  оказалось,  очень  славная  старушка,  -  не  светилась
материнской добротой, и девочки вначале отнеслись к ней  настороженно.  Жила
она совсем отдельно в  том  же  нелепом  старом  доме,  обогреваемом  медной
жаровней, в которую накладывали уголь, и заставленном  диковинной  старинной
мебелью, так что казалось, будто мы попали в музей.  Наши  скромные  пожитки
терялись среди этой рухляди, я даже усомнился, сможем ли мы чувствовать себя
уютно в такой причудливой и мрачной обстановке, но Анни и Минни заявили, что
здесь чудесно, так и должно быть за границей, и они не променяют  это  жилье
ни на какое другое.
     Едва мы оказались в Римег стало понятно, что я плохо продумал,  как  мы
будем жить. Сам я отлично знал, что намереваюсь  делать,  но  девочки...  По
утрам я собирался работать  над  "Ньюкомами",  днем  -  пойти  размяться,  а
вечером - обедать с любезными сердцу друзьями. Однако быстро обнаружил,  что
если не буду брать с собой Анни и Минни, они ничего не увидят. Но  я  привез
их в Рим, разве этого мало? Конечно, мало, если им придется сидеть в четырех
стенах в угрюмом старом доме, где нечем заняться и не с кем  слово  сказать.
Всему есть предел, нельзя до бесконечности играть  на  пианино  и  вышивать,
молодежи нужны развлечения - как я заранее об этом не подумал И не пригласил
какую-нибудь даму, которая взяла бы на себя эту обязанность? В конце концов,
мы порешили так: пока я работаю, они ведут себя  тихо  и  занимаются  своими
делами, а вечером, если я отправляюсь в гости, в театр или прогуляться,  они
в положенное время беспрекословно ложатся спать, зато днем  я  им  показываю
Рим и слежу за тем, чтобы они бывали на людях и веселились.



     Рим,  конечно,  -  интересный  город,  но  по   части   развлечений   и
утонченности не идет ни в какое сравнение с Парижем, так что мы были  слегка
разочарованы.  Осмотрев  все  достопримечательности,  какие   положено,   мы
признались себе,  что  собор  св.  Петра  не  заставил  наши  сердца  биться
учащенно, а Колизей и остальные перлы архитектуры не привели нас в трепет. Я
знаю, это позор, но больше всего нам  понравилась  местная  кухня.  Еду  нам
доставляли в судочках - ах, что за аромат распространялся по квартире, когда
мы открывали  крышки!  Нам  нравилось  бродить  по  узким  римским  улочкам,
смотреть, как трудятся мастеровые всех  мастей,  заглядывать  в  распахнутые
двери их лавчонок и каждый вечер любоваться  солнцем,  садившимся  за  купол
собора св. Петра, - пожалуй, то  были  лучшие  минуты  за  день.  Я  пытался
оживить для девочек камни этого города и рассказывал все, что мог припомнить
из истории, но, кажется, мои слова влетали в одно ухо и вылетали  в  другое.
Гораздо больше их интересовали разговоры взрослых, и с превеликой охотой они
ходили со мной в гости к членам местной английской  колонии.  Пределом  всех
мечтаний был для них дом Элизабет Браунинг, которая вместе с мужем  Робертом
и маленьким сыном, чье несуразное имя выскользнуло сейчас  из  моей  памяти,
жила в ту пору в Риме. Уже в почтенном возрасте - ей  было  42  года  -  она
бежала со своим поэтом от деспота-отца, тайком  покинув  Лондон,  и  к  тому
времени, когда мы встретились, благополучно излечилась  от  чахотки  и  была
блаженно счастлива, Анни и Минни считали ее историю невероятно  романтичной,
прочли все ее стихи и были преданы ей душой и телом. Она была  необычайно  к
ним добра, разговаривала, точно с равными, приглашала на чашку чая и прочее,
но, как я догадывался, осуждала меня за то, что дети ведут  "богемный  образ
жизни, недопустимый в их нежном возрасте. Однако я не разделяю мнения, будто
моим дочкам полезней было бы сидеть  дома  до  самого  дня  совершеннолетия.
По-моему, это вздор и  путешествия  не  могут  повредить  ни  мальчикам,  ни
девочкам, пусть ездят и обогащают ум, а не томятся в узком  кругу  привычных
впечатлений, в котором их пытаются замкнуть.
     Той зимой в Риме у нас сложилась тесная компания  соотечественников,  и
без нее я ощущал бы себя неприкаянно, ибо отцу  с  двумя  детьми  не  так-то
просто попасть в римское общество. Правда, у  меня  тут  завелось  несколько
друзей, но семьями мы не встречались, и девочкам  не  подобало  проводить  с
ними время.  Я  честно  стараюсь  описать  ту  римскую  зиму  непредвзято  и
рассказать все самое хорошее, но  у  меня  не  получается,  ибо,  по  правде
говоря, хорошего было мало. Не успели мы толком устроиться, как я заболел  и
мое  дурное  самочувствие  отравило  всю  поездку.  Не  знаю,  что  со  мной
стряслось, но мои внутренности взбунтовались, меня  терзала  горячка,  да  и
вообще здоровье мое совсем расстроилось. Случалось ли вам заболеть  в  чужом
краю, читатель? Да минует вас чаша сия! Как жаль, что я не собрался с  духом
и не поспешил домой или хотя бы в Париж, едва лишь  ощутил  первые  признаки
недомогания, но, если подобное несчастье постигнет меня  вновь,  клянусь,  я
прикажу привязать  себя  к  носилкам,  закутать  в  одеяла  и  с  курьерской
скоростью отправить в Англию. Анни и Минни искренне старались облегчить  мою
участь и были прекрасными маленькими сиделками, но, глядя на них, я  мучился
еще больше: от жизни взаперти они день ото дня бледнели, а ведь я привез  их
в Рим, чтобы они погрелись на солнышке и вознаградили себя  за  терпение,  с
которым прошлой зимой дежурили у постели деда. Но  главным  огорчением  была
работа: не успел я по-настоящему взяться за "Ньюкомов", в счет которых мы  и
позволили себе эту римскую поездку, как меня свалила болезнь, и мне  уже  не
удержать пера в руке. Я лежал и истязал себя, воображая, что будет,  если  я
не поспею к сроку, о последствиях страшно было и думать. В те редкие минуты,
когда мне доставало, сил, я брел  к  столу,  чтоб  приписать  строку-другую,
боясь, что потеряю слабенькую нить повествования и не смогу потом продолжить
свой рассказ, но часто, очень часто ничто на  свете  не  заставило  бы  меня
подняться и выжать из себя хоть слово, мне только и оставалось, что охать да
стонать в постели. Тогда на помощь приходила  Анни,  и,  если  я  оказывался
способен продиктовать "одну-две фразы, она садилась за  мраморный  столик  у
окна, всем своим видом возвращая мне спокойствие, и  писала  под  неумолчную
возню и воркование голубей в глубоких  оконных  нишах  и  дудочки  piflerari
где-то далеко на улице.
     Веселенький переплет, вы не находите? Когда я представлял себе, как мои
лондонские  знакомые,  выглядывая  в  ненастный  декабрьский  день  в  окно,
завидуют старине Теккерею, который наслаждается зимним римским солнцем, меня
смех разбирал. С таким же успехом я мог бы наслаждаться теплом  Аида.  Когда
похолодало, мне стало чуть полегче, и пока позволяло здоровье, я лихорадочно
набросился на "Ньюкомов". Тем самым одной заботой стало меньше,  но  мрачные
мысли и уныние меня не покидали, хоть ради девочек я притворялся, будто  мне
хорошо, но получалось не очень убедительно.
     В какую-то  минуту  я  чуть  не  сбежал  из  Рима,  благо  представился
прекрасный случай. В конце января 1854 года я почувствовал себя  бодрее,  но
все еще не выздоровел, и тут мне сообщили  из  Парижа,  что  скончалась  моя
тетка миссис Ритчи,  та  самая,  которая  приютила  меня,  когда  я  приехал
ребенком  из  Индии.  Я  очень  взволновался  и  ощутил  сильнейшее  желание
поспешить в Париж, чтоб поддержать мою кузину Шарлотту  и  хоть  немного  ее
утешить. Теперь мне кажется, что мое  горе  и  беспокойство  проистекали  не
столько от сочувствия к кузине, сколько от того, что я инстинктивно связывал
тетушкину судьбу со своей собственной. Когда мы подавлены, как было тогда со
мной, и нездоровы - а я еще  не  оправился  от  тяжелой  болезни,  -  смерть
родственников лишь предвещает нашу собственную, и  ужас  от  сознания  своей
бренности заставляет нас преувеличивать тяжесть понесенной утраты. Горюя  об
ушедших, мы горюем и о себе, и оба эти чувства  так  тесно  переплетаются  в
душе, что мы и сами не  знаем,  кого  оплакиваем.  Я  целый  день  судорожно
пытался собраться в путь, но вскоре сдался  и  сказал  себе,  что  неразумно
срываться с места среди зимы, да и приедем мы слишком поздно,  чтоб  утирать
чьи-либо слезы, и лучше  ограничиться  молитвами  и  письмами,  отложив  все
остальное до весны.
     Как жаль, что я послушался тогда  унылых  доводов  рассудка.  Насколько
было бы лучше, если бы, как иногда бывало,  я  поддался  порыву  и  поспешил
домой, презрев все трудности, - я увернулся бы от следующей порции жизненных
ударов и сохранил хоть несколько недель  этого  злосчастного  отдыха.  Но  я
остался в Италии и  даже  перебрался  в  Неаполь  в  надежде,  что  перемена
обстановки благотворно отразится на работе. Я убедил себя, что в Риме мне не
пишется и нужно из него вырваться в новое, более вдохновляющее место, где  я
воскресну душой и телом  и  к  моему  перу  вернется  легкость.  Поэтому  мы
переехали в Неаполь - поближе к теплу и сняли славные  комнаты  с  видом  на
остров Капри, но тут дела пошли из рук вон плохо. Вам надоели мои жалобы,  и
вы теряете терпение? Но вы послушайте, какой подарок мне припасла судьба,  и
если вы не заплачете со мной, значит, у вас  каменное  сердце.  Не  успел  я
приехать, как тотчас заболел - все то же самое жар, боль в желудке; и тут же
одна за другой заболели скарлатиной обе мои дочки. Что это  был  за  ужас  -
едва я поднялся на ноги, как бедняжка Анни слегла с такой горячкой, что  мои
недомогания показались мне безделками. День ото  дня  ей  становилось  хуже,
перепуганный до смерти, я не  отпускал  от  себя  Минни,  зная,  что  вскоре
настанет ее черед, а при ее хрупкости опасность была гораздо больше.  И  все
это в чужом доме, в незнакомом городе, где я не успел познакомиться ни с кем
из соотечественников или итальянцев,  и  рядом  ни  одной  женщины,  которая
ухаживала бы за девочками. Нет, я не могу найти ничего утешительного во всей
той ужасной полосе неудач, разве только то, что мы не мучились от бедности.



     О работе нечего было и думать. Но все же невозможно сидеть сложа  руки.
Женщина, наверное, занялась бы рукоделием, но как бы  ни  позабавили  бедных
больных крошек мои попытки справиться с иголкой или спицами, такое было явно
не по мне, и я взялся за карандаш, чтобы, рисуя, отвлечь себя и их. Людей  я
рисую лучше, чем пейзажи, и пока я водил карандашом по бумаге, ко мне пришли
разные занятные мысли  и  стали  незаметно  складываться  в  детскую  сказку
"Кольцо и роза". Книжица, конечно, получилась пустяковая, но она  мне  очень
помогла скоротать время, и я ее люблю. К моей радости, дочки не  потеряли  к
ней интереса и после того, как кончился карантин, понравилась она  и  другим
детям, с которыми  они  свели  знакомство.  Я  придумывал  сюжет  и  рисовал
картинки, благодаря чему не помешался, хотя порой все  шло  к  тому:  задача
быть отцом и матерью сразу мне явно не по плечу, и, что греха  таить,  я  ею
тяготился. Впрочем, надеюсь,  это  было  незаметно  -  хорошенькая  была  бы
история, если бы мои бедняжки, и без того измученные болезнью, страдали и от
угрызений совести. До чего я умилялся, наблюдая, как дочки ухаживают друг за
другом, не брезгуя самой черной работой, - сколько в  них  было  смирения  и
милосердия! Особенно меня восхищала преданность Минни старшей  сестре,  и  я
стал  думать,  что,  пожалуй,  недооценил  силу  характера  своей  маленькой
проказницы. Я постоянно беспокоился, как беспокоюсь до сих  пор,  что  Минни
недостаточно вынослива, чтобы противостоять жизненным  бедам  и  испытаниям,
но, встречаясь с ними, она, как и сестра, всегда оказывается на высоте.



     Мне нечего сказать вам о Неаполе - я его почти и  не  видел,  и  посему
перейду к нашему возвращению домой в апреле 1854 года. По пути мы заехали  в
Париж к родителям, а, оказавшись в Кенсингтоне, я с головой ушел  в  работу,
чтоб наверстать  упущенное  время.  Казалось  бы,  в  разгар  такой  рабочей
лихорадки я ни о чем другом не стану думать и предоставлю жизни  идти  своим
ходом, но не тут-то было: не успели мы добраться  до  улицы  Янг,  я  тотчас
затеял переезд в особняк на Онслоу-сквер, и до самого Нового  года  мы  жили
весьма неуютно - на два дома. Есть люди, которые умеют  переехать  за  день:
утром они спокойно и неторопливо завтракают в старом  доме  среди  заботливо
уложенных и аккуратно надписанных вещей, глядишь - и вечером того же дня они
невозмутимо садятся за  обед  в  свежеокрашенной  и  полностью  обставленной
столовой в новом доме. Такие люди, конечно, не испытывают мелких  неудобств,
вроде незанавешенных окон: к  их  новым  нишам  прекрасно  подходят  прежние
гардины, либо их украшают недавно сшитые - заранее измеренные и  заказанные.
Полы  в  таких  домах  устланы  коврами:  скрип  пыльных  голых  половиц  не
раздражает слуха, кровати и рояли беспрепятственно  внесены  наверх,  ибо  о
ширине дверных проемов позаботились заранее. Но эта неземная добродетель мне
не свойственна, и наш переезд напоминал стихийное бедствие.  Но  почему  так
получилось? Не я ли клялся и божился, что не тронусь с места, пока работы  в
новом доме не закончатся, а вместо того  в  один  прекрасный  июньский  день
выгрузил свое имущество в холле, где  стучали  молотками  плотники  и  лежал
строительный мусор, а в комнатах,  из  которых  лишь  две  были  готовы,  но
предназначались не мне, еще трудились маляры. К  тому  же,  приглядывать  за
всеми работами мне было  некогда  -  пришлось  подвинуть  в  сторону  рулоны
скатанных ковров, чтобы добраться до письменного стола, стоявшего в чехле на
лестничной площадке, и сесть работать. Если читая "Ньюкомов",  вы  заметите,
что в том или ином месте не все вяжется, знайте: эти главы написаны во время
переезда, в страшной суете. Как оказалось, каждую мелочь я должен решать сам
- от  девочек  проку  было  мало:  многолетняя  привычка  угождать  папеньке
совершенно лишила их самостоятельности, не поглядев в его сердитое лицо, они
и сами не знали, каково их мнение.  И  я  боролся  в  одиночку:  корпел  над
"Ньюкомами", срывался и бежал в спальню, чтоб  проследить  за  цветом  стен,
затем садился вновь за прерванную страницу, чтоб  тут  же  отложить  перо  и
побыстрей ответить на вопрос, куда нести большой комод. Куда ни падал  взор,
всюду что-нибудь было не в порядке, даже наш славный, влажный,  зеленый  сад
раздражал меня - в нем столько нужно было сделать,  но  никто  не  собирался
прикладывать к нему рук, кроме Минни, которая отважно и безуспешно  ковыряла
землю тяпкой. Моя  мечта  выдержать  дом  в  светлозеленых  тонах,  чтоб  он
напоминал затененную листвой беседку, оказалась  под  угрозой:  некому  было
перепоручить надзор за ее исполнением. Бессмысленно было говорить себе,  что
со временем все образуется само собой и мои  планы  воплотятся  в  жизнь,  я
знал, что этого не случится, если я  твердо  не  буду  направлять  в  нужную
сторону маленькую армию мастеровых, каждый из которых был занят своим  делом
и не имел понятия об общем замысле.



     В конечном счете, все устроилось. Уж это мне "в конечном счете"! В  эти
три слова вмещается любой отрезок времени, и с языка они  соскальзывают  так
легко, словно ничего особенного за эту пору не случилось. Но как понять, что
они в самом деле значат? Как сосчитать дни и недели, как  вычислить  минуту,
когда они обретают смысл? Я не могу сказать. В английском языке  полнымполно
таких  успокоительных   словечек,   которые,   по   сути,   означают   ровно
противоположное, что не мешает мне, как всем  и  каждому,  беспрестанно  ими
пользоваться. "В конечном счете" - говорю я, делая небрежный жест рукой,  "в
конечном счете" - заявляю я рассеянно, как человек, который  долго  мучился,
но позабыл, в чем было дело, "в конечном счете" - восклицаю я и завершаю тем
свою тираду, о чем бы я ни говорил. Итак, в конечном счете,  мой  новый  дом
был готов, и я успокоился, хотя и не совсем:  он  не  был  воплощением  моей
мечты, но все же приближался к ней.
     Пожалуй, это же стремление встряхнуться  подвигло  меня  и  на  покупку
лошади: я начал ежедневно ездить верхом. Пожалуйста, не смейтесь, а если  не
можете сдержаться, то, умоляю  вас,  -  улыбнитесь  беззлобно.  Несмотря  на
лихорадку, трепавшую меня  в  Италии,  которая,  казалось,  должна  была  бы
довести  меня  до  измождения,  я  очень  погрузнел  в  последнее  время  и,
поразмыслив, решил, что все мои недуги проистекают от лени. Я мало  ходил  и
ничего не делал,  чтоб  горы  снеди  и  напитков,  которые  я  поглощал,  не
причиняли вреда моему организму, и более подвижный образ жизни -  не  просто
несколько кварталов, которые я вышагивал до клуба, где тотчас  погружался  в
кресло, - пошел бы мне  на  пользу.  Не  воображайте,  пожалуйста,  будто  я
гарцевал на вороном жеребце: пар и