мирнитская,  по   прозвищу   Манька,   пятидесятилетняя   старая   дева  из
интеллигентной   еврейской   семьи   в   Полтаве,   похожая  на   профессора
консерватории, укоризненно смотрела на него через приоткрытые двери кухни.
     -  А что  я говорила,  ребенок! Ты опять забыл про котлеты, оставленные
вместе с гречкой в кастрюльке, завернутой в газеты и бабушкин плед.
     - Маня! Я не ем рыбные котлеты. Ты же знаешь.
     -  Эта девка-гойка, которую ты тайно  водишь в  дом уже который раз, не
нравится мне. Похоже, всем дает... Я собралась звонить бабушке на дачу, чтоб
порадовать ее твоей всеядностью.
     -  Ты  спятила, Манефа! Это Инна.  Ее папа -  тот  красивый  генерал  с
лампасами на штанах, что нравится тебе. Твой приятель, хромой майор с усами,
- его подчиненный. А теперь звони бабушке, старая сука!
     Между  ним  и  Манькой была разница в 25 лет. Ему  иногда казалось, что
меньше,  иногда  -  больше.  Она  была  его  первой  женщиной -  с  длинными
еврейскими ногами и коротким юным туловищем, не знавшим родов.
     "Я уже никогда не узнаю, чью команду она выполняла, совращая меня  в 16
лет: бабушкину или мамину, - подумал БД, - когда однажды среди ночи пришла в
мою  комнату и  старательно,  без  страха  быть  застигнутой врасплох, будто
готовила очередной обед, научила первым сексуальным премудростям."
     -  Форель  считал, что  в  любви  позволено все,  - объясняла  она.  -.
Сексуальные  контакты не терпят прямолинейности и  традиционализма.  Поэтому
вспомни, Бэрэлэ, чему я тебя только что  научила, разбуди фантазию, соберись
с силами еще раз  и... делай со мной,  что хочешь.  Опыт  и мастерство здесь
приходят только с годами...
     Занятия  в  сексуальном университете, в  котором  ректором,  деканом  и
преподавателем служила Манька, продолжались несколько  месяцев. После Маньки
ему перестали  нравиться девчонки-школьницы. Его стали интересовать взрослые
замужние  женщины.  Но только Манька иногда позволяла  ему  заняться с собой
любовью, всякий раз приговаривая:
     - Только не мастурбируй в одиночку, ребенок. Станешь плохим любовником.
     Однажды ночью, после очередного урока, она заявила:
     -  Мне  кажется,  ты  проявляешь  завидное  непостоянство  на   пути  к
достижению жизненных целей.
     - Маня! Зачем тебе этот чертов майор? Он хромает и плохо пахнет.
     - Дурачок. В мужчине это не главное.
     - А что главное? Постоянство в достижении жизненных целей?
     -  Майор сегодня может себе  позволить все.  Он  свободен.  Свободен от
обязательств,  ответственности. Даже  слепому  видно, что он не состоялся ни
как офицер, ни как глава  семьи, ни как любовник. Я  понимаю, что именно это
последнее интересует тебя больше всего.
     - Зачем ты тогда пускаешь его в свою постель?
     -  Мне  его  жалко.  Но  еще  больше мне  жаль  себя.  Я  ведь тоже  не
состоялась. Сначала  эта проклятущая война,  потом смерть  брата, которого я
любила совсем не сестринской любовью...
     Она замолчала.
     - Помнишь, Маня, давным-давно ты показывала  мне  куру,  приготовленную
для супа, живот  которой был набит яйцами: от мелких, как лягушачья икра, до
почти готовых, с мягкой скорлупой... Эта чертова курица с кучей яиц внутри в
последнее  время не  дает мне покоя...  Я  постоянно стараюсь  пристроить ее
куда-то...  Встроить  в еще  несуществующую модель  консервации  органов или
выстроить саму модель по примеру этой куры...
     - Ты сможешь, ребенок... Господь наградил тебя всем, -  сказала Манька,
думая  о чем-то своем. - Кроме здоровья, ума  и  привлекательности,  он  дал
множество  талантов,  которые  так  настойчиво  развивала  твоя  бабка.   Ты
прекрасно   играл,   и  все   думали,   что   ты   станешь   непревзойденным
пианистом-исполнителем, но ты, прямо как на грузовике, въехал в этот гнусный
джаз и перестал серьезно заниматься музыкой.
     -  Маня! Джаз на какой-то  момент стал  моей жизнью, хотя  я  прекрасно
знал,  что эта музыка в нашей  лучшей  дремучей стране будет еще десяток лет
под запретом. Я  бы  никогда  не  расстался  с ним, как  пианист, если бы не
услышал, как играет Мишка Брусиловский,  тот  самоучка из ресторана "Нарва".
Мне так было никогда не сыграть, несмотря на технику.
     - Дурень! Ты играл  в сто раз лучше Мишки!  Он был и остался тапером. И
он, и вся округа  знали это. Единственная вещь,  которую  он хорошо играл  -
"Take the "A" train". Что на тебя нашло тогда? Почему ты ни разу не завернул
в "Нарву", чтоб еще раз послушать его? Кто держал тебя за руки, не подпуская
к кабаку, где даже официанты доплачивали за твою игру?
     - Я был там... Несколько раз слушал Мишку... Не знаю...
     - А теннис, ребенок. Почему ты бросил теннис? Опять оказалось, что...
     - Попридержи рот,  старая кошелка.  Не забывайся...  Я давно профессор.
Написал кучу книг. Создал школу...
     - И клиническую хирургию, где тебе  прочили прекрасное будущее, ты тоже
бросил...
     -  Я не бросил. Меня вынудили обстоятельства.  Они, похоже, все хотели,
чтобы я ушел, потому что слишком хорошо... оперировал. Кто согласится  такое
терпеть? Я  ушел в  трансплантологию. Это было как любовь к джазу и теннису,
только более сильная и  мучительная.  Я надеялся,  что после  первых удачных
пересадок сердца  человеку, сделанных Барнардом в захолустной  Южной Африке,
смогу доказать возможность выполнения подобных операций в нашей блядской, но
чудесной стране.
     -  Ты  лучше  меня  знаешь, ребенок,  что  из  этого  вышло. Ты  всегда
опаздывал.  Нет.  Ты  слишком спешил.  И с джазом, и с пересадкой сердца. Ты
хотел быть  первым, как-будто не знал, что  страна, изнурявшая себя,  на все
новое всегда говорила "нет".
     - Неважно, Маня, спешишь ты или опаздываешь, когда тебя не ждут...

     Берега давно не было видно. Он посмотрел на  себя, энергично  плывущего
кролем в теплой голубоватой воде, и ничего не увидел: тела не стало,  кругом
было  море...  Он  перешел  в  новое агрегатное  состояние.  Ему  захотелось
оторваться от поверхности вод, и он тут же понял, что парит в воздухе, и что
он опять молод  и умен, и что  теперь он может все, и что его желания,  даже
самые   невообразимые,  выстроились  в  ряд   и  только  ждут   команды.  Он
почувствовал такое нестерпимое, всепоглощающее любопытство к этому странному
миру,  к  своему  состоянию,  своим   еще  не   изученным   возможностям   и
способностям, к неожиданным нездешним знаниям, которые уже открывались перед
ним, что не стал противиться и перестал грести...
     Лишившись телесной оболочки, бесплотный БД стал воспринимать окружающее
пространство,  как  информацию,  как  самого  себя... Он  теперь  знал,  что
информация - это не знаки на бумаге или слова,  пусть  даже произнесенные...
Это  события,  простирающиеся  из прошлого  в  будущее,  которые никогда  не
закончатся,  потому что не имеют начала. Он  сам  теперь был информацией, ее
носителем и  потребителем.  Он  стал  сообщением,  репликой,  морем,  сушей,
пространством,  вселенной  и чем-то  еще, большим, чем вселенная... Он  стал
Мирозданьем.
     - Значит, можно формировать  будущее! - подумало то, что осталось от БД
и очень удивилось,  и  тут  же вспомнило умницу Лемма: "Мир  нужно изменять,
иначе он неконтролируемо начнет изменять нас"...
     - Господи! - размышляла его проницательная душа. - Неужто надо откинуть
сандали, чтобы появилось  желание посмотреть на вещи с другой стороны, чтобы
воспринять Мировой разум и включиться в него? Разве  нет другого  пути? - Он
перемещался во  времени  и  пространстве,  ощущая, как  жалкое  и  мятущееся
существо по имени БД растворилось в Мирозданье и исчезло...

     -  БД! -  услышал он  и,  обернувшись,  не сразу рассмотрел  в  сумраке
придорожной корчмы  двух молодых  грузин, сидевших  в углу  за низким столом
толстого  дерева.  Забытый запах молодого вина и  горячего хачапури закружил
голову.  Он  ухватился рукой за косяк,  успев подумать, как нестабилен  этот
мир, и, сильно втягивая наздрями ресторанный воздух, двинулся к столу...
     -  Здравствуйте, БД! -  сказал Зураб. - Вот присоединился к Зяме...  Он
тут такие припасы сделал, поджидая вас, что впору открывать институт.
     -  Здравствуйте,  БД! -  Зяма,  толстый, как  всегда, только  с сильным
запахом недавнего пожара в одежде, радостно смотрел на него и улыбался...
     - Давно вы так сидите, мальчики? - не очень удивился БД.
     - Ну,  почти  все время,  - сказал Зураб и,  подумав,  добавил: - Здесь
время течет незаметно, как вода в реке на равнине.
     - Китайцы говорят,  если долго  сидеть  на берегу  реки, можно  увидеть
проплывающий труп врага... Вам никто не попадался? - Улыбнулся БД.
     - Пол здесь никогда не проплывет, - сказал Зураб, не глядя ему в лицо.
     - Хотите  посмотреть склад?  - Просил Зяма, поднимаясь.  - Там  у  меня
приготовлено лабораторное оборудование для вас.
     - Моица, Зяма! - сказал Зураб. - Подожди... Я знаю, что вас интересует,
БД, - и замолчал, давая ему возможность увидеть все собственными глазами...

     Маленькая  комнатушка  в  институтском   вивариуме.  Несколько  человек
лабораторной  публики,  сильно  траченных  временем  и  нищетой,  вошедшей в
привычку.  Они говорили о  чем-то,  негромко и устало. Зазвонил телефон.  Он
звонил частыми тревожными звонками  междугородной, но никто не хотел снимать
трубку. БД тоже не хотел, потому что чувствовал беду, как чувствовала ее вся
публика.
     - Горелик!  -  Сказал БД  ватными губами, зная, что тот не слышит  и не
видит его. - Ответьте, пожалуйста!
     - Лаборатория!  -  привычно  сказал Горелик  в трубку и  замолчал.  Они
смотрели на Горелика и ждали долго, пока он положит трубку на рычаг...
     - Зураб умер  вчера в Москве.  -  Горелик  уставился на  редкую публику
белыми глазами, будто  на  зрачках  вызрели катаракты.  Кто-то подставил ему
стул. Он сел и замолчал.
     БД не выдержал:
     - Давайте, Горелик! Говорите! Мочи нет... Хотите, чтоб я вас стукнул?!
     - Хочу, - сказал он и заплакал, смешно засопев носом.
     Зураб  шел  ночной  Москвой  с   очередной   подружкой.  Их   остановил
милицейский патруль,  привязавшись к зурабовой внешности.  Когда  они начали
бить его прямо на улице, он сорвал  фуражку с головы одного из  этих сукиных
детей...  Они отвезли его в отделении там продолжали с  упоением избивать, а
утром  перевезли в вытрезвитель. Он был очень плох. БД  это видел:  огромная
внутричерепная  гематома  давила  на  мозг,   вдалбливая   ствол  вместе   с
дыхательным центром в позвоночный канал... К вечеру "скорая" перевезла его в
больницу, где он пролежал двое суток в коридоре без операции, а потом умер.
     - Какого черта вас понесло в Москву, Зураб?
     -  Я  должен был кормить семью.  Вам  тоже  досталось, БД,  -  печально
заметил Зураб... Не надо было оставлять лабораторию...
     - Что?! - Взорвался БД. - Вы, грязные сукины дети, вытолкали меня!
     - Тогда вы говорили, что  вас вышвырнули... А мы ждали, что взорветесь,
наконец,  пошлете  всех  и,  как  прежде, станете  командовать...  Но вы  не
захотели... Пойдемте, Зяма покажет свои владения. Здесь есть,.. - он странно
помедлил, - система для  консервации органов, комбинирующая  перфузионный  и
бесперфузионный  методы, как  та,  что  придумали вы,  а физико-химики потом
собрали. А разница такая, как между бумажным змеем и истребителем...
     - Не такая уж и большая разница, - сказал БД. - Простите, мальчики. Это
не научный визит... Мне пора...
     - БД! - Тяжело заныл Зураб. - Пожалуйста, взгляните. Очень  вас  прошу.
Идея, может,  и ваша, но странно реализована,  будто  делали ее не на земле.
Только вы сможете ее раскачать...
     - Погоди,  Зураб! - Встрял Зяма,  ковыряя обгоревшую рубашку. -  У меня
... ничего не было с Этери... ни с  фентанилом, ни без... Она  была... вашей
подружкой... Это она  пристроила нас  сюда.  Заходит... С  Зурабом дружит...
Готовит для вас здесь что-то вроде института...
     - А лабораторная публика, БД, любила вас гораздо больше, чем вы ее... -
стал не к месту сокрушаться Зураб. - А Пол, может, сильнее всех...
     - Поэтому вы так легко и просто расправились со мной, - перебил БД.
     - А вы обижались и надували щеки, если, не дай Бог, кто-то не выказывал
сиюминутной преданности, - гнул свое Зураб.
     - Для погибшего от отека мозга, вы излагаете совсем неплохо.
     - Ваша школа... Вы говорили, что спешите...  До  свидания, БД! - сказал
Зураб печально и положил Зяме руку на плечо...

     -  БД!  Вы слышите меня? - спросил знакомый  голос.  - Откройте  глаза.
Поднимите голову. С вами все в порядке...
     Причудливо  расщепленная  на  фрагменты душа БД с  трудом собиралась  и
возвращалась.  Он вздрогнул  и  так же  мгновенно, как недавно постигал свое
новое бытие, понял,  что безграничные  возможности  Вселенского Разума ничто
без этого надтреснутого голоса с хрипотцой.
     - Отхлебните... это "Бурбон".
     - Этери? Мне плохо... Кажется, я умираю... Нет... я уже умер.
     - Вы не можете умереть, если вы В-вечный Жид.
     - Но не до такой же c-степени...
     - Сделайте еще глоток.
     - Н-не  могу... Т-тошнит... Этери?  Господи, хорошо, что  п-пришла. Все
эти годы  я  медленно умирал без т-тебя. П-пожалуйста,  возьми меня за руку.
Меня опять зовут куда-то...
     - Нет. Вы останетесь здесь. Выпейте виски, БД! Вам будет легче.
     -  If I am spared  several minutes... если  мне суждено  еще  пожить, я
хотел бы провести это время с тобой, Honey!
     Он почувствовал, что приходит в себя, потому что тело, которого не было
все  это время, появилось и стало болеть, и боль не позволяла ему идти туда,
куда так настойчиво кто-то продолжал его звать за собой...
     - Honey! - Он  еще с трудом ворочал языком. -- Н-никакая  самая могучая
реанимация не в состоянии сделать то, что можешь ты прикосновением, взглядом
одним или звуком голоса... П-послушай... Меня мучают вопросы...
     - Не  сейчас, БД. Лучше,  я  сама задам,  - голос  немного помедлил:  -
Почему  бы вам не  согласиться с  их предложением? Подождите,  подождите. Не
вскакивайте пока. -  Женщина положила ладонь на  лоб  БД.  - Сегодняшний мир
устроен  так,  что  ваше  сотрудничество   с  этими...  джентльменами  будет
расценено большинством, как чрезвычайно выгодная легальная сделка, в которой
вы  заработаете  большие  деньги,  удовлетворите  научное  любопытство,  что
сжигает вас,  и... сохраните лицо... Те  двое,  что приходили в лабораторию,
теперь уважаемые люди. Один из них - большой чиновник.
     Она  отвернулась  и,  сказав  что-то бойцам-бандитам,  смиренно стоящим
поодаль, вновь обратилась к БД:
     - Вы видели устройство для консервации органов?
     - Вы  полагаете, я смогу сохранить свое лицо, пусть даже изуродованным,
п-помогая бандитам  извлекать из живых людей органы  а  потом консервировать
их, чтобы  продавать?! М-мне к-кажется, что-то к-кровит  в животе...  Я н-не
стал  разглядывать ваше дерьмовое устройство... Не  интересно. Я видел т-там
грядки с грибами. Не  помню,  с какими, похоже, белыми и такими надежными, и
удобными...  для трансплантации...  Их даже не  надо  консервировать, так их
много...  Там  была  еще кура, которая несла  органы-грибы, почти готовые  к
пересадке.
     -  Поезжайте  в Ростов, БД, - мягко  сказала  женщина. - Там вы сможете
закончить начатые  работы, -  и убрала руку, а  он начал  дергаться опять  в
припадке безмолвной ярости.
     - Хорошо, хорошо! - Остановила его женщина. - Не буду... Вставайте... Я
провожу вас к подьезду.
     Он с трудом  раздвинул пальцами веки:  плохо  одетая  женщина с большой
красно-синей клеенчатой сумкой на  плече, незнакомое немолодое губастое лицо
с  мелкими темными веснушками на  коротком  носу, синее то ли от постоянного
пьянства, то  ли от побоев... Чем дольше  смотрел БД,  тем отчетливее сквозь
синеву  отечной кожи, ссадины,  синяки и  грязь  проступали знакомые  черты,
словно  два негатива в одном отпечатке или зубцы энцефалограммы,  в  которой
медленные ритмы промодулированны быстрыми.
     "Не заботься о  завтрашнем  дне, - нашептывал ему  кто-то в ухо,  - ибо
завтрашний день сам позаботится о себе: довольно для каждого дня беды его!".

     БД окончательно пришел в себя, когда нажимал кнопку дверного звонка.
     - Ты опьять  выыпыл,  Рыыжэнкый!  Запах дорогого выыски!  - запричитала
Даррел. -  Поглядыте,  маальчикы, лубыымого отца.  Я боюс, как  рыба на лед,
дать вам  ообразоваье,  а  он пускает в  выпивку  всэ жалкиэ  дэнги, которые
платит Босс за ныкчеемный пээрэводы.
     "Кто этот наблюдательный сукин сын, - размышлял БД, - что однажды мудро
заметил: "Гнев ослепляет, но не лишает дара речи"".
     -  Поезжай, Рыжэнкый, своя мамочка Москву сыдеть там  на шэе.  Пуст она
твэрдыт дозырованно целымы днями своим друзьям: "Мой сыын прэкрасны кыруург,
добры  ы  ынтэллыгентны, а  эты  прыдуркы-латышы  нэ дают  эму  опэрыыроват!
Латышкый нэ знаэт! Будто он опэрыруэт языком!".
     "Странно! - думал БД, не слушая. - Почему  она не  обращает внимания на
кровь и избитое лицо?"
     Он никогда  не оправдывался, как никогда  не  обвинял ее в  ответ  и не
пытался что-то обьяснить сыновьям.
     - Нельзя  объяснять детям,  что ты хороший и  любишь  их, - говорил  он
себе. - Это не терминологические категории и стилистически они будет звучать
невыразительно, даже если ты умираешь от любви к ним...
     БД  прошел в  ванную  и  уставился в зеркало, сгорая  от  нетерпения, и
отшатнулся: из зеркала на него смотрело усталое веснушчатое лицо, на котором
не было ни крови, ни следов побоев...

Глава 5. Профессор Филимон

     -  Профессорский!  -  теребил  меня  Филипп  Белозерский,  по  прозвищу
Филимон,  отрывая  зубами  с  шампура  кусок  горячего шашлыка  из  молодого
барашка. -  Чтобы получить  глобальный результат с  искусственной кровью  вы
должны  прекратить все  остальные исследования в лаборатории, сберечь силы и
заняться только этой проблемой. - Он обнял меня за  плечи, тыча в ухо густой
шевелюрой  и не переставая жевать. - I am not going  to show-off  there. Как
только  вступит  в  силу государственная  программа  по фторуглеродам,  ваша
лаборатория  первой  получит  финансирование,  - продолжал  грозить Филимон,
выжидательно поглядывая на БД.
     - Сворачивать эксперименты, чтобы сберечь силы для  занятий  "кумысом",
все равно что останавливать часы, чтобы сберечь время, -  мягко отбивался я.
- Я не могу прекратить работы по  искусственному сердцу  и трансплантологии,
потому  что  они выполняются  в  рамках  уже с-существующих  государственных
п-программ,  за  которые  нам  п-платят  деньги.  Что  касается  консервации
органов, это не просто хобби, как вам кажется. Это...
     - Я знаю про вашу безответную  любовь к консервации, - перебил он меня,
совращая.  - Через год-полтора  мы будем лауреатами  Государственной премии,
обещаю, и тогда вы сможете заняться чем угодно.
     - Не горячитесь, Филюн.
     -  Хотите,  чтобы  я пустил в бой Даррел?  - грозил  он,  сознавая свое
влияние на мою жену и тот прессинг, которому она может меня подвергнуть.
     Филипп был научным руководителем диссертации Даррел, и  она была готова
к любым подвигам ради него.
     - Your proffer  if  too  problematical, - тянул я время,  чтоб  помягче
сформулировать отказ.
     - It won't do us harm if we  drink! - решительно сказал Филимон,  зная,
что под действием алкоголя я мягчаю душой и телом, и начал заряжать рюмки.
     Мы выпили. Я принялся за шашлык, а Филипп вновь пошел в атаку:
     - Осенью я собираюсь в Штаты и добьюсь, чтоб вас включили в группу.
     Это был  беспроигрышный ход.  Только идиот мог  отказаться от подобного
предложения,   имея   в   перспективе   Государственную   премию  и   прочие
фторуглеродные прелести.
     Независимо  от  моей воли  рот  открылся, чтоб произнести:  "Годится!".
Однако вместо этого я натужно выдавил:
     - If it seems too good to be