ин сын,  что так хорошо  говорит  по-русски? -  подумал я,
близоруко  вглядываясь  в  лица  людей  за  столом.  -   Тусклый,  глухой  и
невыразительный голос человека, который не остановится ни перед чем..."
     -  Садитесь,  батоно  доктор,  - сказал  толстый, горбоносый  парень  с
длинными светлыми волосами, падающими на глаза, и уступил стул.
     - Спасибо! Моя жена там за дверью...
     - Я приведу ее, - сказал тот со светлыми волосами, что уступил место.
     - Н-н-нет! Я с-сам! - И бросился к двери, но тут же вернулся обратно: -
Она  н-н-не  может! Она голая! П-почти  с-совсем! -  я с  трудом  выкрикивал
слова, размахивая рукми и вглядываясь в их лица.
     - Омари! - глухой тусклый голос был совершенно спокоен. -Приведи ее!
     Из-за стола встал тот, кого звали Омаром: тощий, as lean as  a rake,  и
высокий,  не смотря  на сутулую спину, с рыжими, как  у  Сталина,  усами под
носом и темными волосами.
     - Я сам, - сказал я и вышел за дверь.
     - Я здээс,  Боорыс!  - раздирающий  душу акцент родил  во  мне отчаянно
щемящюю жалость к этой  прекрасной  молодой женщине, которая не подозревает,
что может с ней приключиться сейчас... и со мной.
     - Хоолодно. Мэнье скоро надо домой. Заамэрзаю совсэм.
     - Пойдем. Стой за спиной и молчи... А что делать с грудками?
     Она прикрыла груди ладонями, совершенно расплющив их.
     - Нет! Так еще хуже. Опусти  руки, Даррел. Выпрями спину, пусть торчат.
Покажи, что не трусишь... - Я перестал заикаться от страха.

     Молодые  мужики, видимо, таращились на чужеземку. Я не видел их лиц без
очков,  только слышал, как сделалось прерывистым и шумным их дыхание. Похоть
клубилась и густела  пропионатом тестостерона, заполнявшим на глазах дощатую
комнатку.  Чужестранка тоже почувствовала  опасность,  но  гораздо острее  и
сильнее, потому  что лицо  ее окаменело, побелело, присыпанное мукой, и она,
забыв  обо всем, вышла из-за спины и, странно  бледная,  с зажатым в пальцах
обрывком майки, вытянулась, замерев в странно вызывающей позе...
     - Тоже мне, Зоя Космодемьянская! - сквозь жуткий страх сумел улыбнуться
я, не понимая, что она в ступоре...
     Грузины заговорили разом, размахивая руками. Парень с бородой подошел к
ней, положил  руку  на голую грудку,  и  я  почувствовал, что воздух желаний
можно резать ножом...
     - Не хватало, чтобы и она начала возбуждаться,  - мелькнуло в голове, и
мне отчаянно захотел обнять ее и, идя напролом, защитить, но я понимал,  что
сейчас этого лучше не делать.
     -  Поцелуй  меня, девушка!  - тот же густой хриплый  голос без акцента.
Парень с бородой неотрывно смотрел ей в лицо.
     Чужестранка не двинулась с места, продолжая глядеть мимо парня.
     - Господи! - сказал вслух я. - Да она в ступоре!  В шоке! Она просто не
понимает и не видит, что здесь происходит...
     Я почувствовал, как  парни  с интересом  уставились  на  меня,  на  миг
позабыв о латышке...
     - Вы  не станете насиловать ее! -  сказал я. -  Вам тогда придется  нас
убить... Обоих... Вам этого не простят... Вас найдут...
     -  Заткнись  профессорхуев!   -  сказал  тот,  что  с  бородой,  хорошо
говоривший по-русски и ударил кулаком в лицо.
     Я отлетел к стене, чувствуя как распухает нос, занимая все лицо. Во рту
стало солено и горячо от крови, но боли и страха уже не было... Я сел на пол
и, вытянув руку,  попытался нащупать опору, чтобы встать.  В это время новый
удар, большой, тяжелый, черный и горячий, как редкие валуны в жаркий полдень
на потинском пляже, вновь опрокинул меня и погнал по вымощенной необтесанным
булыжником дороге...  Дорога  круто  уходила вниз,  под гору,  мне  с трудом
удавалось   удерживать   набиравшую   скорость   машину,   которая  неуклюже
подпрыгивала, раскачиваясь и странно дребезжа...
     Потом  я  увидел  глухую  стену,  сложенную  из  такого  же  булыжника,
перегородившую дорогу, но слишком поздно... и врезался в нее на всем ходу...
Вокруг гудело,  будто я сидел слишком близко к  настраиваемому  органу.  Гул
вытеснил дорогу, по которой  я только что ехал в чужой машине, море  и  даже
небо.  Он  обволакивал меня, качая, защищая  и вознося... Я понял,  что могу
положиться на него и мне уже не причинят вреда и боли.

     Было хорошо  и удобно,  лишь  немного тревожно, словно сидишь  глубокой
ночью за письменным  столом  над очередной  статьей, в  которой есть странно
волнующие, необычные данные, не согласующиеся с представлениями традиционной
хирургии, и их  надо поглубже запрятать в текст, чтоб статью опубликовали...
Гул затихал...
     Потом  я  увидел  устройство  для консервации органов. Тусклый  металл,
неожиданно превращающийся в участки жидкокристаллического дисплея с крупными
яркими  цифрами  в  самых  неожиданных   местах;  непривычно  острые  грани,
прорезающие  эллиптические  поверхности,  бесшумные  насосы, почти  знакомые
емкости  с  газами  и  масса  сенсорных клавиш с загадочной  символикой, а в
центре  - гелеобразная  полость-колыбель  с  платформой для  консервируемого
органа, окруженная манипуляторами...
     Я  не  помнил, как  выбирался из разбитой машины и  сколько пролежал на
мокром  песке.  Голова,   набитая  камнями,  больно  стучащими  изнутри  при
движении, казалась огромным маракасом, которым слишком долго трясли...
     Лицо,  когда я прикоснулся к нему рукой, было надуто сильным  отеком. Я
нащупал разбитые  губы с  болтавшимися  кусочками ткани... Позже мне удалось
открыть один глаз, растянув веки пальцами... Была ночь. Шел  дождь, холодный
и  сильный.  Я  несколько  раз  пытался  собраться  с мыслями, но  ничего не
получалось. Анализ  не  шел  дальше разбитого  лица,  жуткой головной  боли,
маракасов и  холодной ночи... Потом я  увидел поблизости небольшой  досчатый
дом с  лестницей и,  с  трудом вскарабкавшись по  ней,  постучал  - никто не
открывал...  Потянув  за  скобу  я  вполз  в  комнату,  освещенную маленькой
лампочкой без абажура на длинном шнуре, раскачивающейся от ветра.
     Единственным глазом я увидел длинный деревянный стол. На столе на спине
неподвижно  лежала  голая женщина, неудобно свесив ноги. У  противоположного
края стола виднелась голова человека, который, видимо, спал,  сидя верхом на
стуле. На топчане валетом лежали еще двое...
     Я встал с колен и  приблизился к столу... Прямо передо мной, притягивая
взгляд, вызывающе бесстыдно  располагалась женская промежность с  ярко белым
треугольником   незагорелой   кожи...   Я   близоруко  наклонился,  стараясь
рассмотреть тускло отсвечивающее мокрое  розовое пятно,  которое  растеклось
над лобком, покрывая гениталии  и  даже бедра... И увидел тоненькую  струйку
крови, вытекающую из влагалища и множество синяков ссадин на коже...
     Мозг  "под шубой"  из  синяков и опухолей зашевелился  и  совсем другая
женщина,  пьяная,   сильно   побитая   простушка,  лежала  передо   мной   в
гинекологическом  кресле   приемного  покоя  в  одном  из  родильных   домов
Свердловска  с разведенными ногами  и огромным животом,  готовым  к родам, и
большой, темно-зеленого стекла бутылкой из-под "Шампанского", торчащей из ее
влагалища...  Гениталии  плотно  обхватывали  бутылку и  извлечь  ее простым
потягом  не  удавалось,   но  тоненькая  струйка   крови   находила  дорогу,
просачиваясь наружу...

     Я прикоснулся пальцем к студенистому пятну на лобке женщины, что лежала
на  столе в домике спасателей в Поти, и поднес палец к глазу...  Характерный
запах спермы ударил в нос. Заторможенный мозг  рывками стал выстраивать одну
за другой  мучительно  знакомые и страшные  события,  пока  вдруг разом я не
вспомнил все, что приключилось с нами, и не узнал в этой женщине, бесстыдно,
грубо и страшно распятой на столе, Даррел... Я закричал. Мне показалось, что
крик раздерет легкие. Человек, за столом, с трудом поднял голову и удивленно
уставился на меня...
     Продолжая кричать,  я блуждал глазом по комнате,  пока не наткнулся  на
пустую пятилитровую бутыль из-под вина. Схватив ее  двумя руками, я двинулся
к сидящему за столом и  со  всей  силы опустил бутыль  на  голову... Мужчина
помолчал  удивленно и ткнулся  лицом  в  стол... Повернувшись к  тем  двоим,
спавшим валетом, я вновь  поднял двумя руками над головой еще  целую бутыль,
успев  удивиться ее прочности,  и вдруг  почувствовал,  что зверею  и  жажда
убийства завладела мной. Я обрушил бутыль на голову ближнего к себе человека
на  топчане. Тот протяжно  всхлипнул. Бутыль, наконец, со звоном разлетелась
на  куски,  которые еще долго позванивали, скользя по полу... Я повернулся к
третьему, который в ужасе глядя на страшное, с длинными острыми краями горло
бутыли в моей руке, пытался встать и защитить лицо...
     Он не успел.  Я вонзил в него края  бутылки, которые  удивительно легко
проникли в кости лицевого скелета.  Удовлетворенно оглянувшись, я нагнулся к
чужестранке и, взяв  ее за  руку, прошептал в ухо,  не  особенно  надеясь на
успех:
     - Даррел! Открой глаза. - Она открыла и уставилась в потолок.
     -  Сядь, пожалуйста,  -  также шопотом  попросил  я. Она  села, касаясь
ногами пола, и стала смотреть в открытую дверь за моей спиной.
     На гвозде возле двери висел длинный мужской плащ серого цвета. Я стянул
его со стены и подошел к девушке:
     - Попробуй встать. -  Она молча встала и  замерла,  вытянув  руки вдоль
туловища, продолжая сжимать остатки майки  в  побелевших пальцах. Я помог ей
натянуть на голое тело грязный плащ,  застегнув его  на  единственную нижнюю
пуговицу и сказал: - Пойдем!
     Она  сделала  несколько  шагов к  двери, некрасиво  расставляя  ноги  и
по-прежнему не замечая меня...
     -  Подожди   минутку,  -  попросил  я,  оглянувшись,  и,  увидев  синие
спортивные штаны с длинными полосками белой ткани по бокам, одной рукой стал
натягивать  их  на  себя,  прихватывая  другой  по  пути  лежавшую  на стуле
заскорузлую вонючую рубаху в красно-синюю клетку...
     Мы осторожно спустились по лестнице.

     -  Эй,  доктор!  -  услышал я  вдруг  над  головой.  -  Забирай бабу  и
проваливай!  Бабе  лучше  все  забыть!  -  тусклый  и  монотонный,  как  шум
недалекого прибоя,  голос вколачивал гвозди в  сильно болевшую голову енивой
уверенностью   и  спокойствием...   -   Подумаешь,  делов-то:   два   мужика
бабувыебали!
     Я недоуменно повернул к говорившему голову...
     - Омар не стал... - сказал бородач. - А она пусть не шляется голой...
     -  Ваш  Омар  просто   нравственный  идеал  социалистической  эпохи!  -
среагировал я и  тут до меня дошло, что эти сукины дети  живы... Вот они все
на  веранде   -  толпа  счастливчиков,   провожающаяся   нас,   только   что
насладившихся телом чужестранки... Значит бойня, учиненная  мной в домике на
сваях с пятилитровой бутылью в руках, вся моя ярость и отвага. реализовались
лишь в воспаленном мозгу...
     Мы  молча  добрели  до  моря.  Стало  светать.  Дождь прекратился.  Она
ступала, переваливаясь, как утка... Я снял с нее плащ и за руку ввел в воду.
Она равнодушно  выполняла команды, не  замечая меня... Я  медленно  протянул
руку к ее промежности и, нащупав скользящую под пальцами  сперму, смыл ее...
Потом ввел пальцы в растянутое  влагалище и  стал осторожно извлекать оттуда
густую липкую массу, сразу исчезавшую с ладони в теплой соленой воде... Было
по-прежнему ветренно и пасмурно,  и далекий тростник шептал что-то, тревожно
посвистывая, и я сразу вспомнил Паскаля, и его мыслящий тростник, и Тютчева:
     Рассвело.  Сильный  шок  избавил  нас  обоих  от  ненужных  мучительных
обсуждений: мы  молча двигались в сторону Поти, до  которого было километров
пять...  Сильно  болела  голова и  так  тошнило,  что каждый  деяток  метров
приходилось останавливаться, но рвота не приносила облегчения....
     В мозгу медленно и болезненно шевелились обрывки мыслей, которые кто-то
сразу затаптывал, но постепенно они оформились в привычные словесные образы,
вселившие в меня ужас  и  отчаяние и ни с чем не сравнимое унижение, сильнее
всего требовавшее реванша.
     "Утренним поездом из Сочи в Батуми прибывает  мама, - ярко промелькнуло
в мозгу. - Мы должны добраться до Батуми и она  возьмет на себя заботу о нас
с  чужестранкой... Она гинеколог", -  это была еще одна  конкретная  и очень
глубокая мысль...
     Нас  кто-то подвез до порта. Незнакомые  люди,  их  было  несколько  на
причале, дали деньги на билеты... Их хватило и на бутылку коньяка. Я написал
на  клочке бумаги телефоны, которые вспоминал  мучительно долго.  Мы  сели в
"Ракету"  на верхнюю палубу, где  от сильного шума  нельзя было говорить,  и
принялись за коньяк.
     Она  начала выходить  из  шока,  когда в  бутылке  осталось чуть меньше
половины.  Она по-прежнему молчала и не смотрела мне в  лицо,  но ее  голова
прислонилась  к  плечу, а ближняя рука крепко  обхватила мое  бедро. Позже я
почувствовал, что плечу стало горячо. Это она заплакала, наконец...
     С гинекологией чужеземки все обошлось. Моя мама очень хороший врач... О
событиях той  страшной  ночи мы не  вспоминали  никогда. Мне  казалось,  что
Даррел  и  не  помнила  почти  ничего из  случившегося  или  гнала  от  себя
воспоминания... Через  неделю мы  вернулись  в  Тбилиси. Я  познакомил ее  с
Полом. Тот  пришел  в восторг и  несколько  дней таскал  нас  по  тбилисским
кабаком и пригородным харчевням...
     - Пол! - сказал я, когда отправил Даррел в  Ригу. - С нами приключилась
беда в Поти...
     Пол внимательно посмотрел на меня:
     - Говори, Боринька!
     Не  м-могу,  Пол!  - сказал я  и заплакал  беззвучно, и  крупные  слезы
застучали по тарелке дождем. - Может, было бы лучше, если б они нас убили.
     - Говори, что случилось! На тебя смотрят...
     Я выложил ему все. Даже то, как затащил ее в море, чтоб отмыть от чужой
спермы.
     Утром  следующего  дня  на  машине  Пола  мы поехали в  Поти.  За  нами
увязалась Кэтино.
     - Зачем она нам, Пол? - спросил я.
     - Не знаю... Посмотрим.
     В  моей  теннисной  сумке лежало  Полово  ружье  с  десятком  патронов.
Пистолет Пол заткнул за пояс... По дороге мы заехали  в Полову  деревню. Нас
накормили и  приставили  двух молодых грузин,  которые  забросили в багажник
своей "Нивы" охотничьи ружья и отправились следом за нами.
     "Будто на охоту собрались,"- подумал я

     Мы  добрались в Поти к вечеру. Стояла жара  и пляж был полон. Я  увидел
домик на сваях и сердце заколотилось, болея. Я почувствовал, что плыву:
     - Что-то плохо мне, Пол...
     - Возьми бинокль, Боринька,  и смотри! - Сказал Пол  строго и  протянул
старый морской бинокль.
     Я поднес бинокль к глазам, стараясь потными трясущимися руками удержать
и настроить его, и не смог.
     - Хорошо! - резюмировал Пол. - Подождем, пока стемнеет,  и пошлем к ним
Кэтино... Опиши их, чтоб она могла узнать...
     Когда Кэтино вернулась, стало совсем темно.
     - Их  там двое. Светлого парня с  длинными волосами нет,  -  отчиталась
она. - Я спросила, нет ли у них аспирина?
     -  Ты  просто  Мата  Хари,  д-дорогуша! - заметил  я.  -  П-пойдешь  на
п-повышение в КГБ?
     Она добавила что-то по-грузински, и Пол перевел:
     - Кэто говорит, что в стене  дома  выжжена большая дыра. Свежая,  очень
странная. - Он помолчал: - Будем ждать.
     Около  десяти  вечера  Пол сказал:  -  Пошли! Оставьте  ружья.  Никакой
стрельбы... Возьмите из моего багажника канистру с бензином, бичебо!

     Мы  приблизились к  дому.  Пол  расположил  под ним канистру  и  открыл
крышку.
     -  Хорошо, - сказал  я. - Уходите!  Я  справлюсь... Если не  взорвется,
вернусь и выстрелю в канистру из ружья...
     Они  пошли  к  машинам, а  я, подождав  немного,  густо смочил бензином
широкий  бинт  и, погрузив  свободный конец  в канистру,  медленно побрел  к
ближайшей дюне, удивленно разматывая непривычно мокрую марлю.
     Пройдя метров десять я присел, вынул  из кармана коробку спичек и сразу
обрел спокойствие, недостававшее весь вечер.  Я взглянул в  последний раз на
дом и увидел в стене  странную дыру с  ровными обожженными краями, о которой
говорила Кэто, будто кто-то гигантской лупой выжег ее.
     - Господи,  прости меня! - сказал я, все еще держа в памяти дыру, вынул
спичку из  коробки, еще раз взглянул на  дом, едва различимый  в темноте,  и
внезапно  понял,  что  никогда  не  смогу  зажечь  спичку и  поднести  ее  к
скрученной полоске бинта, пропитанного бензином, какой бы сладостной ни была
месть в этот миг для меня...
     Я медленно вернулся к машинам. Взволнованный Пол сунул мне в руки ружье
и что-то сказал по-грузински.
     -  Н-не  помыкай,  Пол.  Я не  могу  убить  человека,  даже  если очень
хочется...  М-мне  не  под  силу...  Я  просто  не смогу жить потом  с  этой
н-ношей... Что бы ни  сделали они  с Даррел,  кто дал мне  право  лишать  их
жизни? Кто, П-пол, говори?!
     - Тогда я сам! - сказал он, поднимая ружье.
     - Нет!  Т-те, кто готовы  постоять за  других, пользуются  общественным
т-транспортом...
     -  Ты  просто  интеллигентский  придурок  и  кусок  дерьма  на  дороге,
Боринька! - Пол поглядел, на месте ли патроны, и попытался отодвинуть меня в
сторону.
     - Нет! Не смей! - сказал я, не обидевшись и опуская ему ствол...
     - Ты куда засобирался? - нервно спросил Пол,  когда я повернулся к нему
спиной. - К ним что ли идешь прощаться... или извиниться решил?!
     - Н-нет! Заберу канистру...
     -  Не  суетись!  Резо  принесет...  -  Он  помолчал,  а  потом  добавил
жалостливо: "Прости, Боринька!" - и, размахнувшись, сильно ударил  кулаком в
лицо, стараясь не попасть  в  очки. Я отлетел в сторону, но сумел удержаться
на ногах. Потом вдруг  пляж поплыл куда-то  вместе  с Полом, кричащей что-то
по-грузински  Кэтино,  машинами...  Я  упал,  ткнувшись  носом   в  песок...
Подниматься не хотелось...

     Всю  осень, каждые две недели, я летал к Даррел в Ригу.  Много  раз  мы
встречались в Москве,  в гостинце "Спутник".  Ночью она забирала  подушку и,
наплевав на гостиничные строгости, шла ко мне по длинному коридору...
     Однажды Кузьма пригласил нас поужинать в "Националь".
     - Пы-пы  хочу силно, -  сказала она, наклонившись  ко мне,  когда  ужин
подходил к концу. - Проводыть мэнья, пожалуста, туалэт, Рыыжэнкый.
     Я все  эти  несколько  месяцев умиравший  от  любви и почти переставший
спать и работать, готов был идти с ней куда угодно.
     - Даррел! - любил  повторять я. -  В нашем  сумасшедшем  романе  мне не
хватает  страданий!  Мне  нужна  безответная  любовь.  Мне  надо   мучиться,
ревновать и каждый раз снова завоевывать тебя...
     - Коому? - она, по-прежнему, говорила, ставя ударение на первом слоге.
     - Н-неважно! Хоть  к машинисту тепловоза, что привез тебя в Москву. Мне
страстно хочется притерпеть от тебя, если ты понимаешь о чем я...
     Поджидая ее выхода  из  туалета, я слонялся от  окна к окну  в  большом
холле "Националя", автоматически прислушиваясь к разговорам иностранцев.
     Вдруг  все вокруг посветлело, притихли иностранцы,  зазвучала негромкая
музыка, мотив которой я никогда не мог разобрать, сильно подозревая, что это
Бах: адажио из Первого концерта в до миноре...
     - Простыытэ, что заставывшы ждат. Оочерэд. Как всэгда, нэ дозыыруют. .
     - Д-даррел! Я тоже сквозану на минутку. Подожди чуток...
     Меня не удивило отсутствие писсуаров. Я  вошел в кабинку,  сделал пи-пи
и, махнув по привычке пенисом, стал возиться с молнией на брюках.
     Дверь вдруг  отворилась и,  повернувшись, я увидел  пожилую англичанку,
переминавшуюся  с  поднятой  юбкой.  Мы  молча  уставились  друг  на  друга,
мучительно соображая, кто из нас ошибся...
     - What are you doing in there, Sir? - Спросила она, явно чувствуя  свою
правоту.
     - I'm waiting for my girlfriend in there, - неуверенно начал я.
     - Do you usually get very nervous before a meeting with your lady?
     Я еще не понимал ее напора и спросил идиотски улыбаясь:
     - Nervous? No, I