вую  банку с  пластмассовой крышкой, в  дырку  которой был погружен
тайгоновый  катетер от  одноразовой системы  для переливания крови.  Длинный
конец трубки, пережатый бельевой прищепкой, лежал на колене рационализатора.
     -  Хлебните, мужики,  - великодушно предложил он, и мы втроем, прямо на
ходу поочередно втянули в себе автобусное вино.

     Когда  уже  почти   ночью  мы  вышли  из  автобуса   и  медленно  стали
перемещаться к гостинице,  стараясь оттянуть встречу с сестричками - покидая
гостиницу  в  шесть  утра,  мы  обещали  вернуться  через  два  часа, -  Ося
возмущенно изрек:
     - Как вам нравится: шофер  городского автобуса  в центре Сочи  - города
коммунистического труда: мало,  что сам пьет прямо  на ходу,  но  предлагает
выпивку пассажирам!
     - Похоже, старина, вы обмануты ущербностью идеалов, за которые боролись
всю   жизнь   на  высокой  партийной   работе,  -   сказал   я.  -  Водитель
провинциального автобуса сумел разрушить их за несколько минут.
     - Одинадцатый час ночи, - нервно сказал Ося и посмотрел на меня.
     - Ну и что!  - Храбро ответил я. - Сейчас устроим  вечеринку и порадуем
девок-сестер. Я почитаю  им  Рильке.  Это он  написал  когда-то:  "Камни  не
виноваты". А Царь обойдется в этот раз без вина...

     Ося показал ему  Хуго Риттенбергса, и он,  еще чувствую  себя свадебным
генералом, ожидал  хотя  бы  пятиминутной  беседы.  Однако  Риттенбергс лишь
издали поглядывал на него, но подходить для знакомства не спешил.
     БД  постарался одеться  для выхода в  свет  и  долго перебирал в  шкафу
выходящие из моды пиджаки, пока не нашел темно-синего американца с красивыми
пуговицами  и серые  фланелевые штаны.  Повязал  дорогой  клубный  галстук и
остался  доволен  собой.   У  него  было  умное,  кричаще  интеллигентное  и
значительное лицо с мелкими  мальчишескими веснушками, хорошие очки,  густые
коричневые,  как у лошади,  волосы  и  туфли от  Ллойда.  К  ним  с  Оскаром
подходили,  знакомились,  но БД интересовал  только  Хуго Риттенбергс,  хотя
тогда он не знал ни имени, ни фамилии этого человека.
     В течение часа со стаканом в руке, в который миловидная и очень высокая
барменша  постоянно  подливала  "Ballantine's",  БД наблюдал за  ним. Хорошо
одетый Риттенбергс  носился  от  одной  группы людей к  другой,  не  обращая
внимания на БД, а потом внезапно подошел и сказал без акцента:
     -  Здравствуйте!  Оскар  рассказал   о  вас.  Сегодня  нам  не  удастся
поговорить. Приходите в офис завтра утром. Знаете, где это?
     -  З-здравствуйте!  -  ответил БД, пожимая  сухую руку.  - Спасибо, что
подошли. Н-не знаю, но утром буду обязательно.

     - Вы  спрашиваете:  "Ч-что еще  я могу?"  - обиделся БД, сидя следующим
утром в  кабинете  Риттенбергса,  забыв на минуту,  куда и зачем  пришел.  -
Т-того, что я могу, хватило бы на дюжину ваших сотрудников.
     БД понимал, что сидящий перед  ним человек,  демонстративно  положивший
ноги на стол  перед  его носом, не в состоянии оценить  ни его хирургическое
мастерство, ни мозги, ни что-то еще, без чего нет БД, который все знает, все
понимает и все может, как когда-то говорила Этери.
     - Могу выдоить  козу! - БД начал терять контроль, понимая, что проиграл
и Хуго сейчас выставит его. Но тот  вдруг  снял ноги со стола и, внимательно
посмотрев на него, искренне удивился:
     - Шутите!
     - Никогда не был так с-серьезен... Неважно, что я могу. Любимая женщина
с чужой планеты говорила,  что я могу многое... почти все... Ваш вседорожник
под окном? Хотите заведу?
     Хуго не ответил, но БД видел, что не хочет.
     -  Тогда включу дворники. - И тут же брызнула  на лобовое стекло вода и
дворники, несколько раз махнув по мокрому, привычно застыли.
     - С-сформулируйте задачу из сферы вашего бизнеса, - продолжал наступать
БД, - а я постараюсь ее решить, если, разумеется, задача будет корректной, а
вы, поверив в мои силы, не станете мешать.
     За  окном заурчал мотор  вседорожника.  Хуго  выпрыгнул из  кресла  и с
ужасом уставился на дым, кольцами вылетающий из выхлопной трубы.
     - Этот с-стакан с пивом, что справа на столе, вам очень дорог?
     Хуго  промолчал,  а  БД  почувствовал,  что  готов  переместить  самого
Риттенбергса вместе с  дорогим  и тяжелым кожанным креслом под его задом. Он
мельком  взглянул  на   стакан,   и  тот  чуть   приподнялся   над   столом,
желто-коричнево  всплеснул пивом и, образовав тысячу мелких пузырьков, после
недолгих раздумий, медленно двинулся в сторону Хуго и  замер неподалеку. Тот
изменился  в лице, но  не двинулся  с  места.  БД  подошел  к окну, чувствуя
спиной,  как наклоняется стакан, и пиво тоненькой струйкой льется на гладкую
и голую поверхность  стола, разлетаясь разноцветными брызгами. БД  шевельнул
плечом, и стакан наполнился новой  порцией пива,  которое, достигнув  краев,
замерло  и,  не  переливаясь  через край, стало  странно подниматься кверху,
трансформируясь в пивную бутылку темного стекла без этикетки...
     "Если  бы вы  имели веру  с  зерно  горчичное, то сказали  бы  вы  этой
шелковице: вырвись с корнем и пересадись в море, и она послушалась бы вас" -
процитировал БД Евангелие от Луки, зная уже, что принят.
     - Вы сказали, что говорите по-английски? - Раздался голос Хуго.
     - Н-немножко, - не поворачиваясь, ответил он.
     - Тогда начните переводчиком. Испытательный срок -  три месяца. Жду вас
завтра в девять.

Глава 8. В тбилисской хашной

     Уже под утро  - было около  четырех,  - после того идиотского заявления
Пола на банкете, на двух машинах мы подъехали  к хашной в Старом Тбилиси. На
дворе стоял  май. Вечные тбилисские дворники - пестро  одетые женщины-курды,
сметали  в  большие  сиренево-розовые  кучи  лепестки  цветущих  деревьев  с
непривычно тихих и безлюдных улиц. Даже из палаток демонстрантов, что стояли
на проспекте Руставели, не было слышно обычного гама.
     Мы  сдвинули  столы  и уселись в центре  почти пустой хашной, где  все:
стены, пол,  два  пожилых завсегдатая-алкаша, тихо  и  очень  чисто тянувших
нескончаемое грузинское многоголосье, на удивление  худой буфетчик, официант
и пожилая русская женщина, протиравшая грязным полотенцем граненые  стаканы,
- пропахло чесноком,  чачей, горячим хлебом и ни с чем не сравнимым  запахом
свежеприготовленного хаши.
     Подошел  официант  и  молча  расставил на  столах  тарелки  с  зеленью,
молодыми огурцами и помидорами, грузинским сыром, чищеными грецкими орехами,
холодной  форелью, щедро  посыпанной  барбарисом. Потом принес горячий хлеб,
несколько бутылок местного лимонада и десяток граненых стаканов сомнительной
чистоты,  на  три  четверти  заполненных чачей. Помедлив,  официант отлил из
стакана на блюдце немного чачи и поджег.
     Мы  сделали несколько глотков. Говорить не хотелось.  Даже Кузя притих.
Чача делала свое дело. Когда принесли хаши, публика тихо засыпала.

     Этери стояла у окна  и  глядела на улицу.  Проехала поливочная  машина.
Из-за черепичных крыш старого города всходило солнце. Громко перекрикивались
дворники. Два мужика в центре зала продолжали тихо и чисто петь. Я подошел к
Этери и встал за ее спиной, любуясь восходом.
     -  "I  can't  give you  anything but love...",  - прошептал я  название
шедевра Армстронга, беря ее за плечи.
     Она повернулась:
     -  Образованность  и  ирония,  БД,  которыми  вы  пропитаны  насквозь и
которыми так гордитесь, постоянно совершенствуя их, и которые демонстративно
надеваете  на  себя, как дорогое пальто,  отгораживаясь от  остального мира,
если что-то, не дай Бог, не так, как хотелось, сыграли с вами злую шутку. Вы
перестали быть интеллигентом, готовым ради принципов, как вы мне  объясняли,
хоть в Сибирь, как декабристы, хоть на мученическую смерть, как Галилей.  Вы
перестали быть бойцом и в  кардиохирургии,  и в  своей собственной  жизни, и
стали всеядным, ценя душевный комфорт  превыше  всего,  несмотря  на  редкие
демарши,  вроде  сегодняшнего,  когда  не реагировать -  себе  дороже.  Ваши
демонстративная честность и чистоплотность стали скафандром, внутри которого
вам хорошо одному и никто вам там больше не нужен, ни ваши сыновья, ни я, ни
Даррел, ни Кузьма с Полом, ни Филипп. Вам надо, чтобы вас, как короля играет
свита, играла ваша лаборатория,  ваши  родные  и друзья. Самое удивительное,
что все мы это делаем охотно, не ожидая от вас ничего  взамен. Но вы  должны
отдавать  что-то, чего мы неосознанно  ждем, понимая,  что  только вы можете
дать это...
     -  Н-не привередничай, Honey. Что  плохого в стремлении быть  не таким,
как все, если оно не противоречит здравому смыслу?
     Но Этери упрямилась и гнула свое:
     - Мне кажется, вы искренне верите,  что мир должен вставать на цыпочки,
когда вы  выходите из  подъезда собственного дома, и удивляетесь, если этого
не  происходит  или  происходит не слишком  демонстративно  или недостаточно
быстро... Чтобы стать мессией,  вам не хватает страданий и веры. Вы считаете
себя  незаменимым,  но опустите  палец в  чашку  с водой и посмотрите, какое
отверстие останется после того, как вы вынете его...
     - Если влюблен в самого себя, то  по крайней мере знаешь, что у тебя не
много соперников,  -  я улыбнулся и  коснулся пальцем соска, приподнимающего
ткань серой майки на ее  груди. - Я раздаю с-себя,  раздаю, дуреха! Не знаю,
сколько  раздал,  и  что осталось,  но  всегда  раздавал  и,  надеюсь,  буду
раздавать... П-просто, раздавая себя, я не надрываюсь  и не кричу об этом на
всех  углах, как принято. Это происходит незаметно. Даже ты этого не видишь.
Не перебивай. Ну, не всегда видишь. А вместо твоего "короля играет  свита  с
большой охотою" я получаю то,  что получаю... К п-примеру, сегодняшний Полов
демарш...
     Этери улыбнулась, отодвинула мою руку от грудки и сказала:
     -  С вами трудно спорить. Может, во мне  говорят обида и  злость, не на
вас,  на  себя, потому  что  мне  мало  вас. Мало!  А вы, - она  на  секунду
задумалась и вдруг улыбнулась облегченно: - Вы, БД - Вечный Жид!
     - Ну уж нет! - обиделся я.
     -  Не в том  смысле, что  Христу  оскорбительно  скамейку  не поднес на
страдальческом пути на Голгофу... Я знаю, вы бы тут же его на функциональную
кровать  уложили, распорядились,  чтобы  поставить внутривенно  капельницу и
стали  обрабатывать раны. Вечный  Жид - потому что интеллигент,  потому  что
еврей, к тому же рыжий, потому что гонимый, как сейчас пытается изгнать  вас
Пол, не ведая, что творит, как вас изгоняли из клиники в Свердловске.
     - Я с-сам ушел из клиники, - оборвал  я, - потому  что хотел заниматься
трансплантацией.
     - Это был повод, - она помолчала  и вдруг неожиданно спросила и странно
напряглась: -  Вы по-прежнему отказываетесь  от предложения тех двух русских
мужчин, что приводил грузин в большой фуражке, а потом сел на корточки у вас
в кабинете?
     - Ты про подпольную лабораторию, чтоб консервировать органы на продажу?
Я сообщил им свое решение.
     - Лаборатория ждет, что вы примите их предложение...
     - Втягиваться в этот  бандитский бизнес - все равно, что лезть из окопа
под  п-пули. Ты сегодня  удивительно  н-непоследовательна и п-противоречива,
Honey. Для того  к-количества виски, что я  сегодня в-выпил, с-слишком много
мифов... Хотя боги тоже н-начинали с мифов.
     -  Сейчас вы  скажете свое любимое: "Я  иду не в ногу, потому что слышу
другой барабан". Это только слова.  Я давала вам возможность услышать другой
барабан, но  вы  не захотели,  потому  что трусите,  думая, что плата  будет
слишком высокой.
     - Д-договорим позже. Нам пора к столу.
     -  Нет.  Хочу  кое-что  сказать...  Я ухожу  БД.  От вас, от  себя,  от
лаборатории... С вами долго нельзя...  Начинаешь чувствуешь себя надкушенным
яблоком на скамейке  в саду, понуро глядящим, как вы  привычно спешите мимо.
Может,  вы и  вправду  Вечный Жид... и отдаете себя лабораторному люду, и им
хватает. Мне -  нет. Там, на скамейке, долго  не протянешь:  пыльно,  ветер,
перепады температур...
     - Ты делаешь мне больно. Я не к-кричу только потому, что с-стыдно...
     Подошел Горелик:
     - Пойдемте к столу, БД.
     Публика начала оживать.  Кузя стоял возле Пола, обняв его  за плечи, и,
мутно глядя в потолок, излагал, стараясь не кричать:
     -  Ваши  черножопые, Пол,  допрыгаются.  Где  это  виданоебенамать:  БД
запрещают  говорить по-русски на  банкете  его  очередного  самого  любимого
диссертанта... Кто-нибудь из этихблядейпомнит, сколько денег получил от меня
институт  благодаря  лаборатории  БД.  Кто  купил  все  эти  сраные серийные
ангиографы, японскую волоконную оптику, регистраторы,  приводы? А прибавки к
вашей нищенской зарплате, командировки?
     "Может быть, Этери права,  - думал я, -  и самые дорогие  и близкие мне
люди  незаметно  скурвились,  живут  по правилам,  выработанным этим гнусным
строем,  и  стали  всеядными,  ценя  больше  всего  собственный  комфорт,  и
вчерашняя Полова истерика - расплата."

     Только  сейчас я  заметил  за  соседним столом группу  молодых  грузин,
одетых в черное. На столе перед  ними стояло несколько тарелок с  зеленью  и
пара бутылок вина. Парни пили, не обращая на нас внимания, но я почувствовал
опасность, и  увидел, как  Горелик что-то нервно  шепчет в ухо пьяному Полу,
который до сих пор  не проронил ни слова. Пол встал, взял стакан, мучительно
передернулся, оценивая объем налитой чачи, и, оглянувшись на тех, за столом,
подозвал официанта и попросил послать незнакомцам две бутылки вина. Он стоял
со стаканом чачи в руке и произносил свой любимый тост, который все мы знали
наизусть, даже Кузя.
     - Как хорошо, -  говорил Пол, -  что у нас есть лаборатория, которую мы
сделали сами, которую очень любим и которая делает нас лучше и благороднее и
обеспечивает  благополучие  и  продвижение по  научной  лестнице,  позволяет
выбирать друзей, ездить к ним в  гости и принимать здесь. Мы все нежно любим
Бориньку за это и всегда помним, что он сделал для каждого.
     К столу подошел официант  с бутылками вина. Публика повернулась к столу
небритых парней, чтобы  поблагодарить за ответный шаг и начала приветственно
махать руками, приглашая подойти,  а официант встал на цыпочки, дотянулся до
уха Пола и сказал несколько слов. Пол изменился в лице и медленно повернулся
в сторону парней.
     - Шени  дедац могит хнам перидам прочи!  - Грязно выругался  он.  - Они
отказались принять вино. Пойду узнаю, в чем дело.
     - Нет! - Крикнул я. - П-посмотри на их. Это убийцы. Я пойду сам, хотя у
меня темнеет в глазах от страха.  Меня они не тронут.  Через несколько минут
эти парни приползут сюда на животе с б-бутылкой "Бурбона" в зубах.
     Я  встал, отодвинув стул, и увидел, как двое в черных рубахах  неспешно
приближаются  к  нам. Один из них,  меньший  ростом, тянул за собой по  полу
автомат.  Я  заметил,  что   вместо  обычного  ремня  к  автомату  приделана
сплетенная в косичку бельевая веревка, за которую и тянул маленький, похожий
на подростка, человечек в черном.
     - С этими мы справимся, - подумал я успокаиваясь.
     Тот, что выше, без автомата, что-то негромко сказал  Полу. Тот ответил,
улыбнувшись,  и потянулся  к  бутылке, собираясь  угостить вином. Но высокий
начал говорить, не обращая внимания  на суету Пола. Ему не нравилось, что мы
пьем и веселимся и что грузины, сидящие за столом, а здесь их большинство, в
угоду  нескольким  русским  уже два  часа  болтают  на чужом  языке. Высокий
добавил что-то еще, на что Пол уже не мог не реагировать.
     "Как я на вчерашнем банкете," - подумал я без злорадства.
     Пол, наконец, оставил возню  с бутылкой  и стаканами  и, повернувшись к
высокому, сказал по-русски, очень медленно и четко артикулируя, что онебалих
обоих вместе с автоматом и того третьего, что остался  за столом, что  у нас
сегодня гости из  Москвы и  мы празднуют защиту  диссертации  этого  парня с
седыми волосами,  который сидит рядом с ним.  - Его зовут Георгий. Грэг, как
говорит наш заведующий лабораторией,  БД, -  добавил Пол, поглядел  на меня,
улыбнулся, извиняясь, и сел, повернувшись к высокому спиной.
     "У   него   есть  какая-то  своя  сверхзадача,  как  у  Станиславского,
недоступная нам, - подумал я и поискал  глазами Этери, и удивился, не найдя:
-  Куда  подевалась  эта  чертова   девка,  которая  одним   взглядом  может
утихомирить вооруженных и озлобленных парней?"

     Между тем,  маленький,  волоча за собой, как игрушку  по полу, автомат,
подошел ко  мне, протянул руку из-за  спины, взял со стола бутылку виски  и,
приложив горлышко к губам, сделал глоток. Виски  оказался непривычно крепким
для него,  потому  что он надолго закашлялся,  забыв про автомат, прижимая к
груди грязные, давно не мытые руки.
     "Он  бреется,  но рук  еще  не  моет,"  - вспомнил  я чью-то строчку  и
возмущенно вскочил и, размахивая руками, принялся излагать все, что думал об
этой дерьмовой публике с ружьями, которая разбирается в тбилисских традициях
хуже, чем наши лабораторные животные, которых принялся  перечислять. Мне уже
не было страшно. А маленький, покончив с кашлем, снова протянул руку и, взяв
виски, молча двинулся к  своему столу.  Ошарашенный наглой  бесцеремонностью
дохляка,  уходившего  с  бутылкой  и  даже  спиной  выражавшего презрение, я
вскочил,  опрокинув  стул,  шумно  загрохотавший  в  наступившей  тишине,  и
бросился за ним.
     Мне уже никогда не вспомнить, что я увидел раньше: направленное  в лицо
дуло  автомата  этого смешного и  страшного человечка,  реакция  которого на
грохот  опрокидываемого  стула  была  мгновенной,  или  пустые  глаза Этери,
оказавшейся вдруг за столом того  третьего. Он  небрежно  положил ей руку на
плечо и что-то нашептывал в ухо, касаясь его губами.
     Я  услышал  шум  за  спиной  и оглянулся: Пол, не  обращая внимания  на
висевшую  на  нем  лабораторную  публику,  бил  высокого  по щекам  наружной
стороной ладони. Высокий не уклонялся и, казалось, испытывал удовольствие. Я
не стал  возвращаться и  останавливать Пола. Я знал,  что  это  невозможно и
двинулся прямо на автомат,  понимая, что  тот не выстрелит в лицо.  Потом  я
почувствовал, как в меня  проникает Этери, и  путая языки  и образы, кричит,
раздирая внутренности и останавливая дыхание: "Прекратите это пижонство, БД,
и немедленно уходите! Эти парни пришли сюда пострелять! Они сейчас начнут!"
     "Господи! - подумал я. - Какое благородное лицо. Вылитый Христос."
     Парень  с  лицом Христа стоял передо мной, опираясь одной рукой о плечо
Этери, а другой медленно вынимал из-под рубахи  пистолет и, вынув, уперся им
в мой лоб.
     "Бытие  только тогда  и  есть, когда  ему грозит небытие," - вспомнил я
Достоевского. Между тем голос Этери кричал, раздирая черепную коробку:
     - Уходите, БД!
     "Куда идти  теперь, дуреха? Я не  могу  сделать  и  шагу,  - подумал я,
каменея.  - Сейчас, в соответствии  с физиологическими законами,  от  страха
начнут раскрываться сфинктеры и из меня потечет моча."
     Я не видел,  что  творится за спиной, но там  было тихо. В голову лезла
всякая ерунда и, не найдя ничего лучшего, я заявил, ни  к кому  конкретно не
обращаясь:
     По-моему Ленин  впервые  сказал,  что  всех  талантливых  людей следует
расстреливать,  потому  что  в  них  источник социального  н-неравенства.  Я
никогда  не  принимал  на  веру  заявлений  классика марксизма-ленинизма  и,
надеюсь, хотя бы в этом вопросе найти понимание с вами, коллеги...
     Никто и не подумал улыбнуться.
     Третий заговорил, все более возбуждаясь звуками собственного голоса. Он
не смотрел мне в лицо и не смотрел на людей за моей спиной.
     "Он  обращается  к  Господу, -  подумал  я, - или к  Гамсахурдии," -  и
внезапно понял, что все мы обречены на заклание, потому что оказались в этой
хашной, где  мысль о близкой смерти кажется  такой же нелепой, как охотничье
ружье на стене девичьей спальни.
     "Третий  акт, -