еялся не столько на ее профессионализм -
она  никогда  в жизни не  давала  наркоз  лошадям  -  сколько  на  латышскую
осмотрительность.
     Благополучно загубив нескольких ослов,  вымотав нервы БД и Лабораторной
публике, Даррел, искренне  полагавшая,  что главное дело в  кардиохирургии -
это наркоз, смогла  в конце  концов  так наладить  всю  процедуру безопасной
анестезии,  что через пару  месяцев  он смог доверить наркоз  анестезиологам
Лаборатории.
     Даррел  знала,  что  красива и  нестандартна,  но  не  придавала  этому
большого  значения.  У  нее  было  прекрасное  лицо  аристократки,  нечаянно
попавшей в  обычную латышскую  семью, и удивительно серые глаза  с постоянно
сползающими  линзами. Однако годы делали  свое: Даррел толстела, становилась
сварливой, привередливой - к сожалению, не  в еде,  непреклонной и жесткой в
оценках и решениях.
     БД стал в  ее  глазах причиной всех бед семьи латышского периода, и она
стреляла в него из  всех стволов, произнося мучительные монологи, в которых,
как  когда-то в ее прекрасных салатах, было  намешано все: плохие  родители,
давшие ему неправильное воспитание; разбаловавшие его  сотрудники,  женщины,
незаслуженно сделавшие из него кумира, приятели, потакавшие ему ради  иронии
и дурацких шуток, наконец, его жидовское, как она  любила говорить, прошлое,
наложившее   отпечаток   на  сыновей,  которых   она  постарается  вырастить
непохожими на него.

Глава 6. Грузины

     Порфироносный Пол, с которым  в пустом институте мы делали первые опыты
по консервации и пересадке сердца, а потом выстроили лабораторию, которого я
любил  и  ценил и который был непререкаемым авторитетом по части грузинского
этикета, благородства, образа жизни, норм и принципов, на одном из последних
диссертационных банкетов, что  еще  оставались  традиционными в лаборатории,
хотя  публика  сильно  обнищала, взял  и прилюдно ударил меня  ногой в лицо,
примеряя будущее изгнание.
     Как всегда, первое слово  было предоставлено научному  руководителю. Я,
взяв  любимый стакан  из нержавейки,  встал и собрался  привычно пошутить по
поводу  хорошей работы диссертанта,  которая и не могла быть плохой,  потому
что   вышла   из  стен   замечательной  лаборатории.  Однако  вместо   этого
назидательно изрек:
     - Ч-человек  не  является, к счастью,  ни венцом,  ни творцом,  ни даже
целью  природы. Он лишь  инструмент  познания  и  развития, и  к  этому надо
относится с пониманием  и делать все, чтобы эти процессы не прерывались... Я
рад,  что  лабораторная  публика понимает  это и  мы  продолжаем  работу,  и
сегодняшняя защита лучшее тому подтверждение...
     Потом поднялся Пол и, сильно волнуясь, сказал:
     - Мы сегодня,  генацвале,  будем говорить только по  грузински, за  что
приношу  извинения  иностранным  гостям.  Мы  живем  в  свободной  стране  и
предпочитаем  говорить на  родном  языке...  - И  без  паузы  продолжил  уже
по-грузински.  Привычный  шум  голосов  смолк. Замолчал, наконец,  и  Пол...
Неловкость нарастала.
     - Ты  что спятил, парень? - Растерянно спросил я, понимая, что все  это
серьезно, даже слишком, и выходит не только за рамки приличий.
     "Началось...  Вот так бездарно они выталкивают меня из  лаборатории,  -
подумал я,  вслушиваясь в привычно истеричный пафос гамсахурдиевской речи на
многодневном митинге, транслируемом по радио.  - Почему они так беспросветно
грубы и жестоки со мной?"
     Ситуация требовала немедленных действий и нельзя было  делать  вид, что
ничего не происходит.  Вспомнился Мерфи: "Smile... tomorrow will  be worse".
Но улыбаться я уже не мог и нервно продолжал по-английски:
     - Okay!  Let us separate  and meet again when we will be able to  speak
Russian, аnd I'll be  the first to leave this  meeting... -  Я встал и начал
пробираться к выходу, с  трудом протискиваясь  сквозь столы, стулья и чьи-то
ноги.
     - You, Paul! You will never set the  Themes on  fire.  You can  not get
your teeth into the Lab, - кричал я в запальчивости, испытавая ужас и стыд и
уверенность, что меня остановят, прежде чем доберусь до двери...

     Я садился  в машину, когда подбежал Горелик и, путано  объясняя что-то,
начал тащить за рукав.
     -  Идите,  вы, Горелик,  вместе с  дурной грузинской публикой  к чертям
собачьим...  и не  смейте дергать меня за рукав. Fuck  off yourself!  Можете
делать все, что хотите, и говорить на иврите или по-абхазски...
     Тут  я  увидел  Этери. Она  медленно шла  с  опущеннной  головой,  тихо
позвякивая железками в  карманах,  и я понял, что больше всего в этот жуткий
день меня беспокоило тревожное ожидание  утраты  и что сейчас эта утрата так
неохотно и медленно приближается ко мне.
     Я вышел из машины, обнял ее и погладил по волосам:
     -  You will  never run  out  of the  wrong things, - равнодушно сказала
Этери.
     - Do not be silly, Honey! If we have nothing to lose by change, relax.
     - Нет, БД! Я тоже собралась. Я уезжаю.
     - Ты  с-спятила! Где у тебя  свербит? Что ты выдумала, чертова девка, и
что скажет твой отчим?
     - Он не отчим... -  Она посмотрела на меня, и я почувствовал, что снова
начинаю видеть мир ее глазами.

     Этот мир возникал постепенно, будто оттаивали запотевшие с мороза очки.
Вакханалия красок,  звуков,  чего-то еще, манящего  и волнующего, что  я  не
научился излагать  человеческим языком, атаковали так, что я терял сознание.
Когда   сознание   возвращалось,  мир  представал   более  упорядоченным,  и
проносящиеся  во  всех  направлениях  световые  потоки  и  звуки  постепенно
выстраивались  в  символы  или  образы,  интерпретация   которых   требовала
значительных усилий...  Иногда моих усилий  хватало,  чтобы остановить любой
звуковой  или световой  образ в том мире и детально рассмотреть его, и, хотя
слово  "рассмотреть"  ничего не объясняет, я  уже  знал об этом предмете или
событии всю  предисторию,  новейшую историю и  будущие события. К сожалению,
сил не доставло,  чтобы из потоков  образов выдергивать те, что интересовали
меня. Этери,  стараясь помочь, брала  меня за руку, но я не мог или не хотел
ее помощи, и она не настаивала.
     -  Чего вы  боитесь, БД?  -  Спрашивала она.  - Разве вам не  интересно
узнать то, что вы хотите?
     придется платить.
     -  Вы циник. Эти знания бесплатны. Там вы могли бы  узнать много нового
про консервацию...
     - Б-бесплатных  знаний,  как  и  чудес  не бывает. Из одной мухи  можно
сделать только  одного слона. Ты  знаешь  это не хуже, но гонишь  меня  туда
опять  и  опять,  как  на  службу,  будто  исполняешь  чью-то волю... А  про
консервацию органов там известно еще меньше, чем здесь...
     - Рыжий! Рыжий, погоди! - В мой только что упорядоченный мир  образов и
звуков, каждый  раз заново  создаваемый девочкой-лаборантом,  ворвался Кузин
крик. Я с трудом  выбрался из  Этери  в  свою машину  и увидел,  как Кузьма,
поблескивая могучим  животом, отрывающим пуговицы на рубашке, приближается к
машине.
     - Ты совсемохуелРыжий! Зачем эти демарши, - горячился Кузьма, глядя как
отскакивают пуговицы.  -  Пойми,  дурень, твоя  публика сегодня празднует не
защиту очередной  диссертации, но свободу своей страны...  Не твоей, заметь,
но своей, и ты на этом празднике лишний!
     "Он научился  формулировать не хуже меня,  - машинально подумал  я. - А
как спорить с самим собой?"
     Вечеринка начала  перемещаться  к моей машине, вокруг которой собралась
лабораторная публика,  постепенно выбирающаяся  из  зала, гости  из Москвы и
Берлина, родственники  диссертанта,  которые все  время  лезли целоваться...
Появился Царь.
     - Надо вернуться в зал, Боринька. Вы всех обидите, - сказал он мягко.
     -  Обижу?!  -Вскипел  я. -  М-меня  выставили... Где  теперь  дерьмовое
грузинское б-благородство? Пол хочет заведовать  лабораторией? О'кей.  Пусть
заведует...  С таким  же успехом  он может  управлять Большой Медведицей или
писать  партитуры...  Лаборатория умирает. Вы  наблюдаете  агонию...  Видите
Этери? Подойдите, возьмите ее за руку и почувствуете и, может быть,  поймете
то, что вам еще только предстоит узнать...
     Вскоре капот моей "Волги" украсила накрахмаленная белая скатерть с едой
и выпивкой. Из мощных динамиков автомобиля неслось любимое  "Happy Go Lackey
Local" в исполнении трио Оскара Питерсона. Кто-то сунул в руку бутылку виски
"Johnеy Walker" и я сделал большой  глоток, и вскоре мне стало все равно, на
каком языке говорит вечеринка, гуляющая на капоте.

     Через час подошел Горелик с новой бутылкой виски.
     - Этот вам прислал Пол, - выжидающе сказал он.
     - У меня п-пока есть, - ответил я, понимая, что не надо  было  говорить
"пока", и отвернулся.
     - Напрасно вы так  болезненно реагируете, -  начал  Горелик. - Никто не
собирается занимать ваше место в лаборатории и тем более Пол. Помните, когда
вы  только начинали создавать лабораторию, он, как последняя  санитарка, мыл
инструменты и драил пол в операционной... Простите его!
     - Евангелие говорит, что п-прощать надо врагам. О друзьях там ничего не
сказано...
     - БД! Рушится  уклад тбилисской жизни,  а вы шутите, как  всегда,  и не
замечаете ничего,  кроме искусственного сердца и донорских органов! - Кричал
Горелик, трезвея и стараясь отобрать у меня почти пустую бутылку виски.
     - Умение  смеяться, когда хочется плакать, и делает человека человеком.
Зачем вам моя б-бутылка? - спросил я и продолжал:
     - Уклад не  расшатывается сам. Его расшатывают  придурки, что ездят  по
улицам с ф-флагами, и те, что торчат на митингах,  где ничего не происходит,
кроме раздачи еды и денег зачинщикам.
     Горелик пытался возражать, но я не слушал его:
     "Иди и рази беспощадно, ибо близится царство божие!" - не про грузин...
Про вас: "Хвалите Господа, ибо он благостен!"
     Я  сделал глоток:  виски  закончился неожиданно быстро, и  я машинально
потянулся к гореликовой бутылке. Я  так и не  вернулся  в ресторанный зал  и
пришел в себя на заднем сиденье автомобиля. Рядом неподвижно  сидела Этери с
прямой спиной и смотрела в никуда белыми глазами.
     Я попросил, чтоб развезли гостей  и присел вместе с Кузей на ступеньки.
Кузя перепил и устал, и сильно потел, и по красному лицу я понял, что у него
поднялось давление.
     - П-поехали домой. Даррел даст тебе гипотензивных.
     - Нет. Только чачу! - сказал Кузьма и полез в машину.
     - Надо ехать в хашную, Боринька. - вырос Пол у меня за спиной.
     -  П-почему  ты  не  на  том  дерьмовом митинге... и  почему русски?  -
медленно закипая спросил я.
     -  Рыжий! -  старался  разрядить обстановку  Кузя.  -  Бери Горелика, и
поехали. За Полом я присмотрю.
     Я знал, что перечить пьяному Кузе бессмысленно.


Глава 7. Сочи: прогулка с Осей

     БД  несколько лет проработал в  компании Хуго Риттенбергса. Вначале тот
определил его переводчиком, предварительно спросив, что он умеет делать.
     - П-пожалуй,  ничего интересного для вас. Знаю английский, компьютерные
программы, играю на саксофоне, фортепиано, плаваю прилично, теннис, оперирую
немного...
     - Что еще?  - спросил, позевывая Хуго. БД видел, что тому не  интересен
ни он сам, ни его интеллигентская болтовня, и не обижался. Хуго выложил ноги
в  дорогих  итальянских башмаках на  полированную крышку стола  и передвинул
сквозь ткань брюк удивительно большие гениталии.

     Оскар Берзиньш, деверь БД - его жена приходилась родной сестрой Даррел,
-  в прошлом  секретарь ЦК комсомола,  потом один из секретарей ЦК Компартии
Латвии,  а теперь  государственный  чиновник  высокого ранга  в  независимом
государстве,  взял  его  с собой  на  вечеринку  по  случаю  открытия  новой
бензоколонки Риттенбергса в Риге. Деверь, которого  БД звал еврейским именем
Ося,   напряженно  вслушивался  в  общественное   мнение,  определявшее  его
поведение.  Он  был  сдержан,  осторожен,  хорошо  одевался,  в  отличие  от
большинства местных чиновников, и любил  носить очки, не подозревая, что для
этого мало быть умным.
     Между БД и  Осей не было  большой дружбы. Они встречались из-за жен,  у
которых  было так много общего, что иногда становилось непонятно, кто на ком
женат. БД любил повторять по этому поводу: - Нас с Осей связывают не столько
родственные узы, сколько классовая солидарность.

     Лет десять  назад мы с Осей и  сестрами-женами отправились на  отдых  в
Сочи. Царь забронировал для нас двухместные номера в гостинице "Приморской',
а сам расположился по соседству в номере-люксе.  Он только что,  не без моей
помощи,  получил  звание  академика  и во  всю  наслаждался  еще необрыдшими
поздравлениями,  банкетами, банями,  пикниками, которые  следовали  друг  за
другом с пугающим постоянством. Интеллигентный  Царь стоически  сносил знаки
внимания к своей особе,  позволяя  блеску короны падать на мои лицо  и тело,
слегка подсвечивая Даррел и родственников отраженным светом.
     Кто-то   из   Царевых   друзей   переслал  ему   поездом   из   Тбилиси
двадцати-литровую  бутыль  редкостного  кахетинского  вина,  и  мы  с  Осей,
освободившись от вязкого прессинга сестричек, отправились за ней на вокзал.
     В  те добрые времена тотального дефицита  даже в  Сочи, предназначенном
для приятного времяпрепровождения всей  богатой,  но  бедной страны, попытка
завладеть бутылкой  пива, к  тому же  утром, приравнивалась к подвигу. Перед
тем  как двинуться  на вокзал, мы  решили  заглянуть  в "Распределитель  для
Узкого  Круга",  адрес  которого  на  вчерашнем банкете мне  сообщил местный
партийный бонза, припадавший весь вечер к ноге Царя.
     Мы приближались к заветной двери, и я все чаще поглядывал на салфетку с
паролем,  написанным  Дарреловой губной памадой,  в  потной,  после  ночного
пьянства, руке.
     Человек у входа критически посмотрел на  нас. Мои драные кожаные шорты,
старая  армейская  майка  "US Army"  и  сильно  обгоревшее  на солнце  лицо,
усыпанное  мелкими  веснушками,  на  фоне жидкой бороды Оси,  его английской
трубки и неприлично свежей белой рубахи, внушали охраннику  беспокойство. Он
придерживал дверь ногой, несмотря на дважды произнесенный пароль.  Мы с Осей
старались  соблюсти достоинство,  но  пауза  затягивалась.  Я  не выдержал и
небрежно-сурово посмотрел в глаза придурка:
     - Хотите  потерять  место, голубчик? Н-немедленно  вызовите старшего! -
Придурок сразу посветлел лицом и, поздоровавшись, проводил в "Буфетную", как
было написано на двери, которую он отворил, пропустив нас вперед.
     Если  бы  в   Кахетии  в  те   времена  замшелого   социализма  открыли
"McDonalds'", я удивился бы гораздо меньше. В  опрятном и пригожем помещении
стояло  несколько  столов,  вокруг которых вольготно сидели  начальственного
вида люди в темных  костюмах, сильно траченные вчерашним пьянством. Они  без
опаски   громко   матерились  и  с  наслаждением  поедали  мясные  и  рыбные
деликатесы, запивая дефицитным  чешским пивом. Мы взяли по полстакана водки,
пиво и двух холодных цыплят, пахнувших вокзалами.

     Часом позже навстречу  нам по перрону  шел серьезный грузин-проводник с
густыми усами и огромной бутылью вина в руках.
     - Эй! - окликнул я его. - К-куда п-путь держите, генацвале?
     Тот сразу остановился и поставил бутыль на асфальт, подозрительно глядя
на меня, как охранник у дверей распределителя.
     - П-похоже, этот груз предназначен  не  для вас,  товарищ! -  как можно
мягче сказал  я,  улыбаясь  и  видя, что проводнику  мучительно  не  хочется
расставаться  с бутылью.  Однако, в  отличие от утреннего придурка, он сразу
усек, кто мы.
     - Вино для академика Гвеселиани?
     - Да!  Для  батоно  Давида, - грустно сказал грузин  и  в последний раз
поглядел на бутыль.

     Пока Ося стоял на часах на перроне, я купил большую клеенчатую сумку, в
которую мы  с трудом затолкали бутылку, обмотав  ее свежевыглаженной  Осиной
рубахой,  и он, поеживаясь от непривычки,  остался в простой советской майке
странного цвета, без названия.
     Водка с чешским  пивом еще  сильно гуляли в  нас, и мы чувствовали себя
свободными от всех условностей, обязательств и забот в красивом городе Сочи.
     Нам вдруг сильно, до обморока, захотелось кушать, и я сказал:
     -  Лучше всего двигануть на сочинский  базар. Часть вина продадим, а на
вырученные деньги купим еду и... съедим.
     Сдержанный  партиец Ося  недоверчиво смотрел  на  меня,  считая  в  уме
варианты, и, выдержав паузу, утвердительно кивнул.
     Это  была  изнуряющая  поездка  с  пересадками в  раскаленных сочинских
автобусах, переполненных влажными от пота телами пассажиров.
     Когда мы добрались  до  рынка, то чувствовали  себя почти  счастливыми.
Найдя свободное место в овощном ряду, Ося поднял бутыль на прилавок, натянул
на себя измятую рубаху и посмотрел на меня.
     - Жахнем с-сначала... Б-барышни, кто поделится стаканами? - Спросил  я,
делая ударение на предпоследнем слоге, и вытаскивая пробку.

     Вокруг собралась небольшая  толпа  сочинских торговок, которые вместе с
нами начали  дегустировать вино. Вскоре возле бутыли высилась  гора фруктов,
сыры, овощи, хлеб-лаваш и огромный вяленый лещ. Вино убывало очень медленно,
и мы с Осей купались в любви рыночной публики.
     - Чтой-то вы не больно  похожи на  торговцев вином, мужики! - выступила
вдруг с  заявлением молодая девка в синих  джинсах и синем с красным платке,
плотно обвязанным вокруг головы. Она продавала белые грибы.
     -  Откуда у вас  г-грибы в июле? - Удивился  я, прикасаясь  к  странным
созданиям, похожим на гномов.
     - Место на горе знаю, - просто сказала девка  и,  повернувшись  к толпе
возле нас, сказала дурным  громким  голосом: - Гляди, бабы! Этот рыжий, прям
как наш учитель по физике. А второй -  райисполкомовский. Точно! Они все там
в белых рубахах ходют, когда даже на базар...
     Большего  оскорбления  для  Оси,  всегда  элегантного,  в  отличие   от
остальной высокой партийной латышской  мешпухи, нельзя  было  придумать.  Он
сразу посерьезнел и стал оглядываться по сторонам.
     - Н-напрасно вы засуетились, Ося, - заметил я. - Шпенглер  говорил, что
общечеловеческой этики  не существует... Он был философом... К  с-сожалению,
беспартийным, но... классиком.
     Мы выпили еще. Девка в джинсах, что  продавала грибы,  стала выказывать
мне расположение, подсовывая бутерброды. Она уже не была развязной и грустно
поглядывала в мою сторону.
     - Иди ко  мне жить, Рыжий! - Неожиданно  прошептала девка. - У нас свой
дом в Туапсе... Пять комнат. Четыре сдаем...
     - А что мне надо будет делать? -Не удержался я.
     - Ничего. Живи просто. Преподавай физику свою. От тебя светло станет, -
она мучительно подбирала слова и не находила...
     - К с-сожалению, я не преподаю физику. Я даже не учитель...
     - Я знаю. Поедешь? Никому не предлагала...
     Подошел Ося:
     - Нам пора, - и потянул за майку.
     - Вы слишком эмоциональны, барышня, - сказал я, вырывая майку из цепких
Осиных пальцев. - Т-так сразу, головой в омут, н-нельзя. А грибы ваши просто
потрясающе  совершенны.   Такими   простыми  и  надежными...   должны   быть
трансплантируемые  органы...  - Я вдруг  замолчал,  задумавшись,  и,  сказав
"прощайте",   удивленно  уставился  на   Осю:  -   Да,  да!  Органы-грибы...
выращиваемые  из  кардиоцитов, почечных или печеночных  клеток. Т-только кто
мне укажет место на горе, где они растут в июле?
     Вскоре мы опять потели в переполненном автобусе, чудом сберегая бутыль.
     Заметив свободное пространство возле водителя, Ося молча двинул вперед,
выставив локти в стороны.
     Шофер сразу проникся к нам симпатией, как барышни  на базаре, и широким
жестом предложил поставить бутыль возле ног.
     - Б-боюсь, она вам будет мешать, - робко заметил я.
     - Не бзди! - Успокоил шофер.
     - Д-давайте какую-нибудь емкость, отолью пару литров.
     -  Не-е!  -  ответил  водитель.  -  У  меня  свое вон, -  и показал  на
трехлитро