Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
решил я. - Вряд ли это будет стук топора за сценой.
Сейчас выстрелит ружье..."
Сбоку возник Пол и медленно направился к нам, что-то крича на ходу
по-грузински.
- Что еще случилось? - подумал я и увидел, как Пол медленно протягивает
руку к пистолету, приставленному к моему лбу, а высокий нажимает на курок.
Раздался выстрел, сильно запахло порохом. Я понял, что уцелел. Все мое
существо ликовало, наслаждаясь не столько дарованной жизнью, сколько
осознанием собственной физиологической целостности.
- Я жив! Я не струсил перед этими сукиными детьми с ружьями! - Громко
кричал я, не понимая, что кричу.
- БД, - прорвалось ко мне, - они, похоже, попали в Пола!
Но я не мог остановиться, и в крике моем смешались радость сознания,
что уцелел, нестерпимая боль предчувствия случившейся беды, чувство вины,
горечь прощания с устоявшимся укладом, принципами, привычками и всем тем,
чем я жил эти почти счастливые годы. Я замолчал и повернулся: на полу на
спине лежал Пол, неудобно подложив руку под голову. Я сразу успокоился:
- Он всегда так с-спит, когда пьян, чтобы не растрепались волосы,
которыми прикрыта лысина. Горелик! Поднимайте его.
- БД, - шепотом сказал Горелик, - он, похоже, мертв.
Теряя от страха сознание, я встал на колени, и расстегнул рубаху,
пытаясь найти место на груди или животе, куда вошла пуля. Где-то в самых
кончиках пальцев я почувствовал надежду на то, что все это ерунда и никакой
пули нет. Это шок или обморок, или что-то еще, думал я, забыв, что врач и
что Пол просто так никогда не ляжет на пол, даже если очень пьян.
- Я н-не нахожу входного отверстия, - сказал я с надеждой, - и тут моя
ладонь ощутила липкий ручеек на грязном полу. Увидев кровь, я забыл все
ужасы этого майского утра и начал действовать, отдавая распоряжения
сотрудникам, которые сразу втянулись в привычный ритм исполнения команд.
- Он жив! - Твердо произнес я, стараясь убедить себя, поднимая рукой
веки Пола и держа вторую на сонной артерии. - Грэг! Д-дышите ему в рот.
П-позже вас сменят. Если Горелик в течение получаса обеспечит готовность
операционной, всех приводов, всех систем слежения, кардиосинхронизаторов,
двух-трех искуственных желудочков сердца с наборами магистралей, не меньше
двух литров донорской крови, у него, как у меня, вторая,
резус-положительная, аппарат искусственного кровообращения, - я на секунду
остановился, пораженный тем, что перестал заикаться, - мы его спасем!
- Несите в машину! - Продолжал командовать я. - Повезет Горелик,
включив фары и сигналя, как на свадьбе.
- Где взять систему для переливания? -Спросил кто-то, и я сразу
вспомнил про багажник Зямы, всегда набитый хирургическим инвентарем.
- Зяма! - заорал я. - Если притащите систему, буду вечно вам ноги
мыть... Ему надо ввести наркотики внутривенно. Пожалуйста. Я закрою глаза,
когда вы будете доставать их из машины.
- А чем зарядить систему? - Спросил кто-то.
- Неважно, чем... хоть боржоми. Он не станет привередничать. Его надо
довезти до лаборатории.
- В соседнем доме аптека! - Встрял Грегори, такой же мертвенно-бледный,
как Пол. - Я сквозану?
- Нечего спрашивать. Сквозите! Только имейте в виду: в пять утра аптека
может быть закрыта. Разбейте оконное стекло или выломайте дверь. Не трусьте!
Берите любые растворы, лучше низкомолекулярные и пару флаконов гепарина.
Если возникнут проблемы с милицией, присылайте ее сюда.
- Стоп, стоп! - Внезапно остановил я все движение. - Здесь должен быть
лед: на кухне или на складе, или где-то еще. Где буфетчик? У вас есть лед?
Хорошо. Девки! Разбитый лед - в мешки и обложите его хорошенько...
Я повернулся к Горелику.
- Кто-то должен найти телефон и позвонить в лабораторию и в милицию.
Пусть готовят операционную. Прежде, чем он попадет на стол и прежде, чем мы
убедимся, что ничем не можем ему помочь, все должно быть готово к операции.
- Мы уже опоздали, БД. - Горелик говорил, поглядывая на публику,
снующую вокруг Пола, лежащего на грязном полу. Лаборантка привычно
фиксировала катетер в локтевой вене неизвестно откуда появившимся
лейкопластырем.
- Сейчас эти дурни и вправду зальют в систему боржоми... Пусть льют. Он
любил запивать чачу боржоми.
Появился Грегори с пакетом, набитым бутылками с глюкозой и
физиологическим раствором.
- Рыжий! - сказал подошедший Кузьма, стараясь не смотреть мне в глаза.
- Ты не должен ставить эксперименты на нем.
"Почему мы все перестали называть Пола по имени," - подумал я и сказал:
- Ты что, врач "скорой"? Сейчас не время давать советы.
- БД, - подключился Горелик, - вам никто не простит, если он останется
на столе, даже если все будут знать, что вы оперировали мертвого и не
сотворили чуда. А что скажет его мать, Саломея, его жена, дети? Они никогда
не позволят оперировать его... даже мертвого.
- Я позвоню Саломее сам. Нет, меня на это не хватит. Мне нужны силы для
операции. Пусть позвонит Этери и вызовет их в институт, - сказал я. -
Спешите! Может быть, мы и вправду готовим эксперимент, но у нас нет
выбора... Он выживет, если мы все сделаем быстро и без ошибок... Тогда мы
получим еще и веский аргумент в пользу применения имплантируемых устройств
для вспомогательного кровообращения.
- Вы хотите имплантировать ему соковыжималку? - закричал Горелик. - Вы
сошли с ума! Вам никто не позволит!
- А о чем я толкую все время... Поезжайте, Горелик! - Отвернулся я и
тут же вспомнил. -- Где Этери? Я хочу знать, где она?
Лаборантка в углу принялась усердно поднимать упавшие стулья,
повернувшись ко мне спиной.
- Кэтино! Где Этери? Отвечай!
- Этери ушла с теми парнями, БД, - сказал подошедший Грегори.
- Как, ушла? Ее увели силой? Она кричала? - Сыпал я вопросами, понимая,
что произошло что-то ужасное еще.
Грегори старался не смотреть на меня.
-- Она пошла с ними сама, и тот главный, что стрелял в вас, а попал в
Пола, обнимал ее за плечи.
Глава 9. Пол: биотехническая система, живущая на операционном столе
- Борис Дмитрич, я не знаю, что делать! Я чувствую, что умираю вместе с
ним.
Мать Пола сидела на краешке кресла в моем кабинете, судорожно
затягиваясь сигаретой, кашляя и смахивая со щек ручьи слез. - Вы знаете, как
он вас любит и как соглашается с вами во всем.
- Саломея! Я не могу его с-спросить... Он в наркозе, а до этого был без
сознания. Мы теряем время. Есть шанс вернуть его с того света, и вы должны
позволить мне сделать это: вскрыть грудную клетку, зашить раны, остановить
кровотечение и подключить искусственный желудочек, потому что собственное
сердце вашего сына не с-справится с поддержанием адекватной циркуляции.
- Тот, который вы пришиваете ослам и козам?! - Бросила Полова жена,
отойдя от окна.
Саломея сидела на кончике кресла, тихо плача и раскачиваясь, а жена
Пола в странном трансе шепотом говорила сама с собой.
- Саломея! Я не могу начать операцию без вашего с-согласия, - продолжил
я. - Закон запрещает оперировать без согласия родственников. Особенно делать
то, что мы собираемся сейчас сделать с вашим сыном.
Тишина, стоявшая в кабинете, давила, пригибая к полу. Я знал, что
сейчас обе женщина мучительно примеряют мои слова на весь свой жизненный
опыт, на местные традиции и бог знает еще на что.
- Если вы обе против, - я с трудом выпрямлялся, - я все равно б-буду
оперировать, потому что ваше молчание - это точно смертный приговор ему. Я
бы никогда не отважился на операцию, если бы наш с-собственный опыт... да,
да, наши эксперименты на животных, не свидетельствовали о возможном успехе.
Я знаю, что шанс спасти его минимален, поскольку по всем традиционным меркам
он мертв. По крайней мере, минимален шанс его полной социальной
реабилитации, но он может и должен остаться в живых, хотя прежним Полом вряд
ли будет. Я знаю, он бы дал согласие на п-подобный эксперимент...
Я оглянулся и увидел, что кабинет набит битком лабораторной публикой,
людьми из институтской администрации, хирургами из клиники, несколькими
людьми в милицейской форме, группой мужчин в штатском, по-видимому,
следователями, и многочисленными родственниками.
Все заговорили разом, громко крича и размахивая руками. Я стоял среди
толпы взволнованных людей и, напрягаясь, мучительно старался понять, о чем
они говорят. Кто-то потянул меня за халат. Я оглянулся. Саломея жестом
попросила нагнуться и негромко выдохнула мне в ухо по-грузински:
- Я согласна, швило, сыночек!
На экранах осциллоскопов, развешанных по стенам правой операционной,
медленно перемещались цифры и кривые, хотя кривыми их можно было назвать с
большой натяжкой. Давление практически отсутствовало, а вольтаж зубцов
кардиограммы был настолько низким, что иногда выстраивался в прямую линию,
но фибрилляции, к счастью, не было
Пулевое ранение располагалось слева, подмышкой, и, когда я увидел его в
первый раз, подумал: "Как этот сукин сын умудрился туда попасть?".
- Где Царь? - спросил я. - Надо позвонить в министерство, не то меня
засадят за самоуправство и не дадут з-закончить операцию.
- Я говорил с министром, Боринька, - произнес бывший директор, входя в
предоперационную, где я мылся, и продолжал шепотом, прямо в ухо,
непроизвольно отталкивая животом от раковины: - Он считает, что Министерство
не может дать разрешения на такую операцию, поскольку желудочки не прошли
клинической апробации.
- К-клиническая апробация начнется прямо на ваших глазах, - сказал я.
- Министр и Министерство считают, что им лучше ничего не знать о том,
что сейчас произойдет, - продолжал Царь. - Им это кажется решением...
- Эти сукины дети ни разу не совершили ни одного серьезного поступка,
облегчающего нашу жизнь. Их заботит лишь одно - благополучие собственного
зада и стабильность кресла под ним, что позволяет, фактически ничего не
делая, собирать мзду с пациентов и их родственников и еще подрабатывать при
распределении денежных средств между институтами... Без их поддержки меня
через пару дней лишат диплома, посадят в тюрьму или просто пришьют в
подъезде темные Половы родственники, прибывшие из провинции.
- Я рядом с тобой... Пока я еще стою чего-то, и этиблядитак просто не
расправятся со мной и с тобой. Если будет совсем плохо, попрошу аудиенции у
Гамсахурдии.
Царь наливался кровью.
- Я не должен вас благодарить, но я говорю, спасибо, Царь! Представьте,
что б-будет, если он не только выживет, но останется полноценным парнем, - я
ткнулся лбом в его плечо в знак признательности и, задрав руки, подставил
мокрый фартук лаборантке, которая принялась вытирать его, усердно двигая
полотенцем по груди и животу, не забыв под конец по традиции провести рукой
по промежности, как бы проверяя: все ли там на месте. На счастье...
Я был в бифокальных очках на держалках, с линзами, протертыми мыльной
палочкой, чтобы не потели под маской; на голове - мощный рефлектор; к халату
на груди в специальных стерильных "чулках" прикреплены трубки коронарного
отсоса, провода коагулятора и датчиков...
- БД, батоно, не надо оперировать его, - глухо сказала лаборантка,
поправляя бахил под моим халатом. - Родственники приехали, чтоб хоронить
его. Они вас убьют, если вы выйдите из операционной и скажите: "Не
получилось!"
- Слушай, Кэто! Есть, чем приободриться, дорогуша?
Я вдруг подумал, что специально тяну время, потому что боюсь войти в
операционную, чувствуя, как утрачивается система привычных ценностей, как
становится приблизительной и неопределенной перспектива. Подошла
операционная сестра с перчатками и, не глядя, быстро натянула их.
- Рюмка спирта, БД, - зашептала у меня за спиной Кэто, оттягивая в
сторону за тесемки халата на спине.
Я замер: рюмка была бы сейчас просто в жилу.
- Отойдем в сторонку, дуреха! Теперь давай! П-подними маску. - Я согнул
колени и теплая обжигающая жидкость заполнила рот. Сделав глоток, я
выпрямился и спросил Кэто:
- Где ты взяла эту г-гадость?
- 40 градусов, БД, батоно! Как обычно. Я развела глюкозой, но не успела
охладить...
Когда я вошел в операционную, чувствуя себя миссионером, которого
собираются сьесть аборигены, публика завершала вскрытие грудной клетки. Они
работали двумя коагуляторами, рассекая грудину, и в воздухе стоял густой
запах горящих костей и мышц. Я потеснил ассистентов и, отведя легкое, сразу
увидел обширную пулевую рану левого желудочка, заполненную тромбом, почти не
кровоточащую. Я потрогал сердце: оно вяло сокращалось под рукой.
- К-какой, к черту, может быть выброс у такого с-сердца. Он просто не
реализуется, - размышлял я вслух, а руки привычно работали, ушивая дыру в
сердечной мышце, предварительно обрезав ножницами размозженные ткани.
Ассистенты, вышколенные многолетним тренингом, знали без слов, что и как
надо делать, чтобы я чувствовал себя комфортно у стола.
Вскоре все в операционной приняло хорошо знакомый мне красный цвет
благополучного течения операции. Я называл его the master red calour of
Experimental Cardiosurgery. Красный, как дорогое грузинское вино, как цвет
артериальной крови, циркулирующей в системе искусственного сердца и прочей
операционной "бытовой технике", он вытеснил когда-то привычный для меня в
Свердловске школярский зеленый, и сразу появилась уверенность, и слабая
надежда стала на глазах трансформироваться в будущий успех...
- Подключаем аппарат искусственного кровообращения: самые большие
катетеры в обе полые вены и такую же толстую канюлю в аорту... Зураб! Очень
п-плавно выходите на режим, чтобы не п-перекачать его и держите давление не
ниже 60.
- Нет периферического сосудистого сопротивления. Если появится - мы на
коне! - заверил меня Зураб.
- П-периферическое сосудистое сопротивление обычно появляется с
возобновлением адекватного кровортока, Зураб... даже у коней... И помните, -
сказал я, чтобы что-то сказать, потому что публика сильно нервничала, -
лошадь - единственное животное, в которое можно без последствий забивать
гвозди...
Услышав взрыв смеха, я приободрился и продолжал:
- Н-надеюсь, гормоны, антиоксиданты, -б-блокаторы и прочий драгз вы
ввели.
- Работайте, БД и не обижайте публику, - привычно начал поучать меня
Зураб, который вместе с Гореликом и двумя лаборантками расположились за моей
спиной, прижимая к операционному столу то аппаратом искусственного
кровообращения, то приводом искусственного сердца - бытовой техникой, как я
называл их. Справа меня теснил своим большим животом Грегори. Слева стоял
маленький столик с несколькими моделями искусственных желудочков и
соединительными магистралями. Напротив старались два других ассистента; две
операционных сестры стояли в ногах. Два анестезиолога и девки-анестезистки
поддерживали вентиляцию легких и весь его метаболизм, контролируемый целой
кучей датчиков, имплантированных в ткани, введенных в магистрали аппаратов и
надетых на пальцы.
Два врача, функциональных диагноста, возились с мощными многоканальными
самописцами, на которых регистрировались в непрерывном режиме все параметры
жизнедеятельности оперируемого организма. Два инженера следили за состоянием
регистрирующей аппаратуры и датчиков, и работы им всегда хватало. Лаборантки
и санитарки, каждая из которых знала свое место и дело, молча копошились
возле стола и по углам. Биохимическая, биофизическая и гематологическая
лаборатории исследовали его кровь, мочу, выдыхаемый легкими воздух... Я
подумал, что все мы, не сговариваясь, перестали называть Пола по имени.
- Кто он сейчас для нас? - спрашивал я себя и не находил ответа. -
Хорошо знакомый пациент, непривычная экспериментальная модель или
традиционное для всех нас очередное экспериментальное животное, к которому я
и мои сотрудники всегда относились так, будто к столу привязан самый близкий
и дорогой человек?
- Оставьте лед т-только на голове. Как энцефалограмма, Далинька? -
спросил я толстуху-анестезиолога, и сердце остановилось в систоле в ожидании
ответа. Дали начала нервно разбирать плотную стопку энцефалограмм, будто не
видела ее целый год.
- Д-дали! Не тяните. Кривые на мониторе. Поглядите, пожалу...
- Там изолинии во всех отведениях, БД, - перебила Дали и даже под
маской было видно, как сильно она покраснела. Это могло означать, что мозг
умер или близок к этому, или они опять перепутали электроды.
- Этери? Проверьте электроды! - заорал я, совершенно забыв, что
случилось этим утром. Публика не стала комментировать крик, но кто-то из
мальчиков-инженеров пощелкал тумблерами энцефалографа и принялся под
простынями перекалывать электроды в его голове.
- Горелик! Свое дело я сделал. В грудной клетке сухо.
- Начинайте новое, БД! - Нагло заявил он. - Вы всегда твердили, что
организм млекопитающих чрезвычайно пластичен. Давайте поверим в это и
сегодня.
- Я не могу продолжать, пока вы хоть на самую малость не сбалансируете
г-гомеостаз.
- Гомеостаз за последние пять минут начал двигаться в хорошую сторону и
на энцефалограмме появилось что-то, похожее на зубцы. Мочи только нет, -
сказала Дали.
- Не говорите красиво, Далинька. Называйте цифры. Мочи пока и не будет.
Разве вы не помните, сколько времени он прожил без давления?
Но я уже и сам видел, как становится алой темная еще пару минут назад
кровь, как начинают кровоточить ткани и в сердце, что лежит в моей руке,
постепенно возвращается тонус. Я взглянул на осциллоскопы: кривые на них
принимали более привычный вид, хотя до нормы было еще далеко. Сердце
порозовело, и из швов, наложенных на стенку левого желудочка, тонкой тугой
струйкой вдруг брызнула хорошо оксигенированная кровь.
- Увеличивайте перфузию, Зураб! Готовьте желудочки и м-магистрали, и
что с приводом? Мне надо, чтобы привод читал его ЭКГ и разгружал миокард, а
не просто буцкал в свое удовольствие!
Я разогнул спину и перевел дыхание. Из мощных динамиков, укрепленных на
стенах операционной, чуть доносилась торжественно-печальная музыка.
- К-кто поставил Дворжака? - обернулся я, отыскивая глазами Зяму.
- Вы что, Боринька, - сказал тихо Царь, - забыли, что происходит?
- Он больше всего любил Армстронга? Поставьте "When You Аre Smiling" и
сделайте чуток громчее.
Артериальное давление возросло, и кровотечение в ране усилилось.
Кровило все: не только операционная рана, но даже интактные поверхности мышц
и все закоагулированные мелкие сосуды, стенки рассеченной грудины, смазанной
парафином, чтоб не кровила; подкожная клетчатка, словом, все, что было
доступно глазу, кровоточило. Мы коагулировали в четыре руки. Из левой
операционной перевезли третий коагулятор. Два коронарных отсоса с трудом
успевали эвакуировать кровь из грудной клетки, переправляя ее сразу же в
аппарат искусственного кровообращения. Привычный для меня красный цвет в
операционной неумолимо менялся на бледно-розовый, но и он постепенно исчезал
и все поверхности приобретали сероватую окраску.
- Господи! - Подумал я. - Нам только не хватает тромбо-геморрагического
синдрома перед имплантацией искусственного желудочка.
- Д-девочки! - Неожиданно нежно для себя самого, обратился я к