ее

     --  Why?  O-okay!  -- ответ Учителя утонул  в  гуле  голосов. Он  бегло
говорил по-английски и никаких проблем с таможней у него быть не могло.
     Я направился в  другой конец  зала, где,  заполняя  декларацию, услышал
громкий  Учителев  мат, адресованный негру-таможеннику, изредка перемежаемый
обращениями в мой адрес. Из чудовищной смеси английского и русского я понял,
приближаясь  к ним, что  эта  черножопаяблядьтаможенник  потребовал  открыть
дорожную  сумку  и,  увидев  там несколько больших  бутылок "Пшеничной", две
попытался  отобрать, что-то  бормоча себе под нос  одними гласными,  а Рыжий
мудила валяется где-то, вместо того, чтобы выручать из беды любимого Учителя
и друга.
     -- Сэр!  --  вежливо вещал негр,  невозмутимо  глядя  на распалившегося
Учителя, --  закон штата Нью-Йорк запрещает ввоз более двух бутылок крепкого
алкоголя. В вашем багаже -- четыре! Я вынужден две бутылки изъять.
     Большего надругательства  над Учителем  нельзя  было придумать.  Он был
Великим и прекрасно  знал это, и вел себя предельно независимо  со всеми, от
министра  до  аспиранта -- должности и звания  для  него  не играли роли, --
громко матерясь почти на  каждом слове, в Москве ли, Нью-Йорке, в  маленьком
городке  Телави в Кахетии,  где я  часто бывал  с ним,  пользуясь грузинским
гостеприимством, или в Хьюстоне, куда мы направлялись сейчас.
     -- Well, sir,  you should know that  when you smuggle  things, you lose
them. And you pay a fine as well,1 -- упрямо твердил таможенник.


     ## 1 --  Надеюсь,  знаете, сэр, что на  таможне  контрабанда
отбирается, даже если она очень дорога вам и взимается штраф?

     -- Я не собираюсь  тратить здесь на  выпивку ихебаныедоллары!  Переведи
этомупиздюку, Рыжий! И без купюр! -- Учитель пританцовывал от злости.
     -- Compose yourself, Teacher! You don't have to over do it!1
--  Я пытался  успокоить  его,  но и негр был  неумолим.  Я  не понимал  его
упорства, так  как  хорошо  знал, с каким уважением  американцы  относятся к
кардиохирургам, даже к  чужим,  и  собрался кратко  пересказать  таможеннику
биографию Учителя, а потом  затеять дискуссию об ущемлении  прав, но в  этот
момент Великий со злостью вырвал бутылку "Пшеничной" из рук негра и, скрутив
пробку, поднес ко рту. За несколько секунд он опростал ее прямо "из горла" и
умиротворенно оглянулся.


     ## 1-- Успокойтесь, Учитель. Вы перебарщиваете.


     Я  никогда  в жизни не видел  большего изумления на человеческом  лице.
Посеревший таможенник-негр протянул Учителю вторую бутылку,  издав невнятный
клич, сзывающий коллег.
     Учитель свинтил крышку, приговаривая:
     -- Вотхуйим  всем на рыло! Мне только не  хватало  швыряться  бутылками
"Пшеничной" в их сраном аэропорту!
     Пока я занимался  переводом перлов  Великого, он  поднес  ко рту вторую
бутылку. Это было  уже  слишком. Я  успел нежно отобрать ее из  рук любимого
Учителя  и  оглянулся  по  сторонам.  Вокруг  собрались  люди в униформе,  с
восторгом  глазеющие  на  Учителя.  Я  объяснил  им,  что мы  с  Великим  --
кардиохирурги  из Москвы  и  летим в  Хьюстон  к доктору  Майклу  Де  Борну,
всемирно     известному     хирургическому     светилу,     на     очередной
советско-американский симпозиум по  искусственному сердцу и что этот большой
джентльмен,  который  пьет  водку,  как  Кин-Конг,  --  директор московского
института искусственных органов, такой  же  Великий,  как  их  Майкл, только
русский. Но потрясенной публике было уже неважно, кто Учитель.  Он  стал для
них Великим сразу в двух ипостасях: как хирург  и как  дрызгающий Кинг-Конг,
недосягаемый даже больше, чем Де Борн -- непьющий вегетарианец.
     Кто-то тащил  фирменный  бумажный пакет  с  тремя бутылками ирландского
виски, негр-таможенник, готовый провалиться от  стыда  сквозь землю, вынимал
из-под  стойки  большую  бутылку   "Jameson",   конфискованную  у  какого-то
бедолаги, а их начальник -- хилый этнический украинец -- принес американский
флаг на толстом древке, за который крепко  ухватился Великий, теряющий почву
под ногами.
     Всей могучей  кучкой мы  медленно двинулись к выходу, обрастая по  пути
новыми служащими аэропорта Кенеди и зеваками, пока не уперлись в здоровенный
представительский полицейский "Lincoln" c мигалками и услужливо распахнутыми
дверцами. Ко мне  подскочила немолодая дама, встречающая научные  делегации,
прибывающие из СССР, с плакатиком, на  котором были написаны наши фамилиями,
быстро сунула  два конверта с деньгами на карманные  расходы и,  пробормотав
что-то, исчезла оттесненная восторженными Учителевыми почитателями
     -- Where to, Boss?1- спросил шофер в полицейской форме.


     ## 1-- Куда едем?


     -- "Sheraton" Hotel, the Forth Avenue, please!1-- ответил я,
и мы покатили в Нью-Йорк в сопровождении  копов  на мотоциклах с мигалками и
включенными  на всю катушку  сиренами. Учитель,  преспокойно спал  на заднем
сиденье, навалившись на меня 200-килограммовой тушей.

     ## 1-- Гостиница "Шератон" на Пятой Авеню.

     В  холле  "Sheraton"  нас  ждали три  сильно подвыпивших профессора  из
Учителева  института,  невероятно   пьяный   Кузьма  --  участник  программы
Искусственного  сердца  --   и   вызывающе  не  пьющий   директор  института
экспериментальной  хирургии  из  Томска  или  Омска,  Семен  Ильич,  пожилой
провинциальный интеллигент с хорошими манерами.
     Выглянув  в окно  на завывания  сирен, они  с  ужасом  наблюдали, как с
помощью копов я выгружаю из тачки задремавшего Учителя.
     -- Please do try to discharge the gentleman with dignity, -- командовал
я полицейскими, которые и так старались изо всех сил.
     --  What  about to wake the gentleman up,  sir? -- задал  один из копов
дурацкий вопрос.
     -- No, no, officers! --  поспешил ответить я, отлично зная, что Учитель
предпочитает просыпаться сам.
     Москвичи, наконец, осмелели и ринулись помогать нам, выкрикивая советы.
Но првыкшие к субординации копы глядели в рот только мне.
     -- Please  load the personage  just into the lift! --  распоряжался  я,
продолжая удерживать инициативу. -- Without any delay!
     Но тут чертова память подсунула мне до боли знакомый сюжет  с погрузкой
Гиви в институтский лифт, и я притормозил:
     -- Stop! Stop! Will we have to take a rest at the lobby?
     Но останавливаться на отдых  было  уже поздно. Двери лифта закрылись, и
он бесшумно двинулся вверх...

     Мы благополучно  уложили Учителя  на  большой кожаный диван  в одной из
комнат его королевских аппартаментов, и я стал прощаться с копами.
     --  I'd  like to take a picture!  With your permission of  course! -- с
мольбой в голосе обратился ко мне один из них.
     -- No way, man! If it's unbearable, please come again tomorrow when the
person will be in a good condition.
     Через полчаса Учитель проснулся и, увидев вокруг  себя привычные  лица,
принялся, как ни в чем ни бывало, раздавать команды:
     -- Фима! Где твоя водяра? Не жадничайебенамать! Ты не дома в Чертанове.
Это Нью-Йорк! Тащи бутылку и про колбасу не забудь!
     -- Владимир Иванович! -- стареющий профессор  Фима, руководивший  одной
из лабораторий, растерянно оглядывался на коллег . -- Мою водку выкушали еще
вчера. Остатки допили утром...
     --  Ну,  вы  совсемохуелимужики!  Вы  что,  притащились  в Штаты  водку
дрызгать?  И  это,  говорят  мне,  цвет  отечественной трансплантологической
наукиебенамать!...

     Когда  я,   наконец,  выбрался  из  гостиницы,  было  темно.  Близилось
Рождество.  Пахло  звездами  с   небес,  новыми  автомобилями,   удивительно
спокойными небоскребами, дорогой одеждой, косметикой  и еще чем-то --  очень
большим и странным. Позже я понял, что это пахнет океан.
     Днем  Учитель улетел  в  Питсбург со  своей командой читать  лекцию  по
вспомогательному  кровообращению.  Мой самолет  летел в Хьюстон только через
сутки. Кузя хотел остаться со мной и несколько раз порывался поменять билет,
но  Учитель был  неумолим.  Я подозревал, что  ему  не очень нравилась  наша
дружба.  Я остался  в  Нью-Йорке один,  купил две  автобусные  экскурсии  по
городу, с туристическими группами, прибывшими из провинциальной Америки.
     Это были  потрясающие поездки. В  одной  из  них шумная и гордая  своей
страной дюжина американцев из штата Джорджия была непосредственна, как толпа
первоклассников.  Они дружно  выкрикивали что-то  и апплодировали,  проезжая
мимо местных редкостей, и записывали в блокноты исторические и архитектурные
детали.  Мы  пообедали  в  китайском ресторане  и двинулись  дальше,  и пара
бутылок  с  виски  пошла по рядам.  Я  не стал,  как  все,  цедить  виски  в
пластиковый  стакан,  а приложил горлышко к  губам и сделал  большой глоток.
Задние ряды зааплодировали. Когда до меня  добралась следующая бутылка, весь
автобус с нетерпением поджидал  второго глотка.  Я  постарался  не ударить в
грязь лицом... Публика с восторгом глядела на меня, но я, не желая принимать
незаслуженные  почести,  коротко  рассказал  о вчерашнем  подвиге Учителя  в
аэропорту Кеннеди.
     -- All the  Irishmen are the same, -- сказал кто-то, похлопывая меня по
плечу.
     -- No, no,  people! I'm from  Georgia. Tbillisi... To cut a long  story
short I am the Soviet!
     --   Автобус  притормозил.   Мне  даже  показалось,  что  он  замер  на
мгновенье... Парень из  СССР в одном автобусе с  американскими провинциалами
осматривает достопримечательности Нью-Йорка! К  тому же Грузия  по-английски
--  название  их  родного штата.  Я  становился  главным  героем.  Они долго
спорили, где находится Грузия и сколько примерно миль от Тбилиси до Атланты.

     Я, видимо, перестарался с виски, а вскоре и весь автобус, накренившись,
начал пьяно блуждать по Нью-Йорку. Публика сняла обувь: сильно запахло сыром
и чем-то совершенно незнакомым. Меня затошнило.
     Девушка  в  соседнем  ряду  бесцеремонно  растегнула  ремень  на брюках
соседа,  раздернула  молнию, сунула туда руку,  порывшись,  вытащила  пенис,
похожий на залежалую морковь, и стала мастурбировать.
     Автобус подъехал к зданию ООН. Девушка, поглядывая на меня, взяла пенис
в рот. Ее партнер мирно спал. Я прислушался к себе: мой собственный пенис --
тоже.
     Побродив  по зданию ООН  и выслушав экскурсовода, Джорджия засобиралась
обратно.  Я  стоял  в  нерешительности:  садиться  в  автобус  не  хотелось.
Поколебавшись, я помахал им рукой и  направился в сторону центра. Пару минут
автобус  двигался рядом  со мной, энергично  размахивая  руками  пассажиров,
выкрикивая комплименты вперемежку с упреками, но вскоре обогнал меня и исчез
в струях дождя, лившего не переставая весь день.

     В  аэропорту  Хьюстона  меня  поджидал такой же длинный черный кар, как
тот, что вез нас с Учителем по Нью-Йорку.
     Машина нырнула  в ярко  освещенный  тоннель  и  остановилась у  входа в
"Marriott". Негр-шофер  выскочил из машины, открыл  дверцу  с моей  стороны,
вытащил из багажника сумку и уехал. Подбежал швейцар:
     -- Is it yours, sir? -- кивая на сумку.
     Я не успел ответить, потому что увидел в холе огромную фигуру Учителя и
ринулся к дверям.
     Во всей его  могучей фигуре, в его очень  русском лице -- с  правильной
формы носом и  небольшими  светлыми глазами,  волевым  подбородком, крупными
хорошо очерченными губами и волосатыми  бородавками на лице -- чувствовалась
порода,  неизвестно  каким образом доставшаяся  ему в  наследство  вместе  с
фамилией "Шереметьев".  Его удивительные длинные, тонкие,  всегда  ухоженные
пальцы, казалось,  удивляли и интересовали их совершенством  его  самого: он
мог часами разглядывать их, удаляя несуществующие заусеницы.

     -- Здорово,  Рыжий! -- сказал Учитель,  будто  встретил в  институтском
коридоре. -- Через полчаса американцы устраивают прием в нашу честь. Похоже,
кроме  нас, тут  нет  никогонихуя:  самолет  с  пиздюками опаздывает. Банкет
начнется через полчаса.
     -- Мне н-надо на минуточку встать п-под душ и п-переодеться, Учитель...
     -- Не пизди! Знаю твое "на минуточку". Меньше чем за час не управишься.
     -- Но, Учитель... В т-т-таком виде я м-могу с-скомпрометировать вас.
     -- Ну ихуйсним, компрометируй! Номер свой возьмешь после...

     Это был  небольшой  красивый зал,  оббитый красным  шелком,  с  горящим
камином, со свечами, притушенными  бра, дорогими кожаными  креслами, столами
под  толстыми узорчатыми красными скатертями. Бармен и  несколько официантов
замерли у двух массивных резных буфетных стоек, заваленных едой и выпивкой.
     В зале было  несколько  американских  кардиохирургов и  специалистов по
искусственному   сердцу,   представлявших  цвет  хирургической  мысли   США.
Большинство из них я хорошо знал по встречам в Москве и Тбилиси. В смокингах
никто не пришел,  и я почувствовал себя увереннее  в несвежей рубахе и мятом
костюме.
     -- I've got a drinking fit, --  заявил  Учитель,  и мы  сразу  занялись
делом,  зарядив  себе по  стакану  виски  со  льдом.  Это  был коллекционный
"Turkey", такой  мягкий,  несмотря на 40-градусную крепость,  что его  лучше
всего было пить из горла.

     На  таких  приемах  не  принято  говорить  о  работе,  и мы  вспоминали
"культурную   программу"   Первого   советско-американском   Симпозиума   по
Искусственному сердцу, прошедшего несколько лет назад в Тбилиси. Как я понял
потом, мы не облажались и не ударили в грязь лицом. В американских  журналах
прошел   ряд   публикаций,   посвященных   проблемам   трансплтантологии   и
искусственного сердца, озаглавленных: "Год  спустя после Тбилиси", "Три года
спустя после Тбилиси"... Последняя публикация, которая попалась мне на глаза
уже  в Риге,  была  озаглавлена "15 лет  после  Тбилиси". И все  знали,  что
имелось в виду...
     Я  перебирался  от группы  к  группе с большим  стаканом виски в  руке,
предаваясь воспоминаниям  о  грузинском гостеприимстве,  поездках в Кахетию,
церковных  хорах,  о  Гиви  и  других  ослах,   живущих   в  Лаборатории   с
соковыжималками...
     Учителю, который сиротливо сидел за центральным столом, потягивая виски
в ожидании Майкла Де Борна, надоело одиночество, и он громко позвал меня:
     -- Давай  сыграем в короля, Рыжий,  пока нет  моихпиздюков! У  тебя это
получается лучше других.
     Спустя несколько минут вокруг Великого кипела жизнь.
     --  Если бы наши мудрые Партия и Правительство не тратили так энергично
народные гроши на  пушки и строительство машин, которые добывают руду, чтобы
сделать  из  нее  железо, которое пойдет  на  пушки  и  строительство машин,
которые добывают руду, чтобы сделать из нее железо, которое..., а пустили бы
часть денежек на создание  медицинской техники, тохуйбы вы нас когда догнали
с искусственными  органами...  -- Американцы расхохотались: он уже много лет
упорно учил их  русскому мату и сильно в  этом преуспел. Он подождал, пока я
расправлюсь с переводом, и продолжал:
     -- Возможно, вас удивит, но русская хирургическая  школа, я имею в виду
хирургическое  мастерство, а не технику, русское,  идущее от земских врачей,
--  здесь американцы  воодушевленно  закивали, потому что в их, как  говорил
Великий, "сраных университетах" читали  курс земской медицины, -- стремление
лечить  не  болезнь,  а  больного,  давали и  дают  сто очков  вперед  школе
американских  хирургов! Это, мужики, как система Станиславского, которого вы
теперь горяче любите, только  в хирургии, где тоже  есть своя сверхзадача! К
сожалению,  есть  еще   одна  причина,  позволившая  американцам   вырваться
вперед... --  Тут он долго держал паузу,  как  во МХАТе. Мне показалось, что
передержал, потому что я услышал позвякивание рюмок в руках официантов.
     --  Только  у  нас  появляются  хирурги  от  Бога,  --   Учитель  сидел
набычившись,  неподвижно  глядя  в  стол,  -- как  тут  же  находятся  толпы
доброхотов  и почитателей, которые  видят свое  предназначение  в том, чтобы
дрызгать  с  ними  водку  или   дарить  спиртное,  как   высшую  меру  нашей
отечественной благодарности. И удержаться от подобного натиска у нас пока не
удавалось никому...  Рыжий вот удержался  и  то  только  потому,  что ушел в
эксперимент...
     Повисла пауза. Учитель зарядил новый стакан виски, рукой насыпал лед и,
вдруг встав легко, произнес, ни к кому не обращаясь:
     -- Michael is coming, gentlemen!
     Все повернулись за  Учителем. Двери растворились, пропустив  в гостиную
высокого худого старика со смуглым лицом, большим лбом, в твидовым пиджаке и
с галстуком-бабочкой. Произнеся традиционное "Hi, everybody!", он двинулся к
Учителю  и трижды расцеловался с ним по-русски. Визит  доктора  Де Борна был
недолгим, но поговорить он успел почти с каждым...
     -- Hello,  Boris! -- сказал он  мне -- Pleased to see you. I  hope your
beauty young wife is still  OK... I  want you  to say thanks a lot once more
for the excellent Tbillisi Symposium. My colleagues  and me have enjoyed the
meeting, the Georgian  meal  and wine, the songs,  your Lab, your staff  and
Institute ...
     Он пожал мне руку и двинулся к следующей группе...
     --  Thanks  a  lot, Michael! I hope  your splendid wife is  also OK! --
успел проговорить я вдогонку.
     Доктор Де Борн,  несмотря  на  возраст, оставался хирургом номер один в
мире. Сказать, что он  был знаменит, богат, хорошо воспитан, умен, прекрасно
оперировал, был  добр  и  отзывчив,  значит  ничего не сказать.  Он стоял  у
истоков сосудистой  хирургии,  микрохирургии,  кардиохирургии, искусственных
органов... Кто-то рассказывал, что он сам или его родители были выходцами из
Арабских эмиратов. Сегодня  его национальность  не  имела  значения: он  был
американцем и не был им, поскольку принадлежал миру.

     Я познакомился с  доктором Де  Борном  в Тбилиси,  куда тот приехал  на
Первый советско-американский Симпозиум  по  Искусственному сердцу. Он был  с
молодой  женой. They are  just married. С  ним все носились,  как с  писаной
торбой.  Его  водили  к  знаменитым  тбилисским художникам,  которые  дарили
картины, к поэтам... На вечеринки приглашали известных певцов, музыкантов...
Раскрутка шла  по первому разряду и  у  него, тем более у меня, тащившего на
себе воз под  названием Симпозиум, не оставалось времени,  чтобы поговорить.
Он тогда сказал мне:
     -- We'll have a chat in Houston.
     Я был у него потом в гостях вместе с Кузей, которого Майкл нежно любил.
Он  жил  в большом  доме скромно  и одиноко.  На  завтрак -- маленькая чашка
морковного кофе, несколько листиков салата с сыром. В  6 часов утра он уже в
клинике, оперирует целый день все подряд: от аппендицита до сердца.

     Вечеринка близилась к завершению. Публика  сильно поддала. Мы с Великим
принялись, наконец, за еду, когда вдруг в гостиную шумно ввалились Учителевы
пиздюки  с  сумками,  непривычно  трезвые.  Мы  успели  выпить  по  рюмке  и
договорились собраться в моем номере, чтобы заняться делом по настоящему.
     -- Попроси оффициантов, Рыжий, чтобы остатки  выпивки и еду перевезли в
твой номер, --  распорядился Учитель, ревниво  наблюдавший, как  старательно
надрывались,  танцуя вокруг  меня, официанты. -- Собираемся через 40 минут у
Рыжего, -- закончил он инструктаж.
     Я взял  за блестящую  желтую пуговицу официанта, который едва  стоял на
ногах и глядел  на меня белыми белками без зрачков. Я долго втолковывал ему,
сунув в руки визитку, чтобы  он справился у  Reception Clerk в  какой  номер
доставить груженую выпивкой и едой тележку.

     Marriott  был прекрасной четырехзвездочной гостиницей,  предназначенной
для богатых  пациентов и их родственников,  прибывающих в клинику доктора Де
Борна на операции. Получив  магнитную  карточку-ключ  от  номера, я  вежливо
поинтересовался у клерка судьбой своей сумке и с  ужасом вспомнил, что сразу
из машины  направился с Учителем в лифт и не подходил  к стойке. Клерк, видя
отчаяние на моем лице,  начал живо  интересоват