- Я была с моим черным сеньором, как
вдруг подбегает к нам  серый  дьявол  с  окровавленным  лицом  в  говорит:
"Поехали, приятель!  В  этом  доме  неладно:  мужчины  тут  готовы  биться
насмерть, а у женщин на пальцах ножи".  Оба  бросились  к  своим  коням  и
исчезли в тумане. А Неле злая!



81

   На другой день, когда они пили горячее молоко, Сооткин сказала Катлине:
   - Ты видишь, тоска и так меня скоро в могилу сведет, а ты мне  и  вовсе
житья не даешь окаянным своим ведовством.
   Но Катлина все твердила:
   - Неле злая. Ганс, ненаглядный, вернись!
   В ночь под среду опять явились оба беса. Неле с самой субботы  ночевала
у вдовы ван де Гауте - ей, дескать, неудобно ночевать у Катлины под  одной
кровлей с Уленшпигелем, молодым парнем.
   Катлина приняла черного сеньора и его  друга  в  keet'е  -  пристройке,
предназначенной для стирки белья и печенья хлебов.  Тут  они  натягивались
старым вином и объедались копчеными бычьими языками - и то и другое всегда
было к их услугам. Черный бес сказал Катлине:
   - Нам для одного важного дела нужны большие  деньги.  Дай  нам  сколько
можешь.
   Катлина  решила  отделаться  флорином,  но  они  пригрозили  убить  ее.
Помирились на двух золотых каролю и семи денье.
   - В субботу не приходите, - сказала она. - Уленшпигель знает,  что  это
ваш день, будет ждать вас с оружием и убьет. А тогда и я умру.
   - Мы приедем во вторник, - объявили они.
   В ту ночь Уленшпигель и Неле спали спокойно -  они  были  уверены,  что
бесы являются только по субботам.
   Катлина встала и заглянула в keet, не приехали ли ее дружки.
   Она сгорала от нетерпения; с тех пор как она свиделась со своим Гансом,
душевная ее болезнь пошла на убыль, так как  подоплека  болезни  была,  по
уверению многих, любовная.
   Бесы все не ехали, и Катлина томилась. Как скоро в  стороне  Слейса,  в
поле, раздался крик орлана, она пошла прямо на этот крик. Идя по лугу, она
услыхала разговор двух бесов по ту сторону гатей.
   Один настаивал:
   - Половина - мне.
   А другой возражал:
   - Ничего ты не получишь. Все Катлинино - мое.
   И пошла у них тут яростная перебранка, а  поругались  они  из-за  того,
кому достанутся добро Катлины и Неле и-они сами.  Полумертвая  от  страха,
тише воды, ниже травы, Катлина услышала, что они дерутся.  Потом  один  из
них крикнул:
   - Сталь холодна!
   Вслед за тем - хрип и падение тяжелого тела.
   В ужасе кинулась она домой. В два часа ночи снова раздался крик орлана,
но уже в огороде. Она пошла отворить дверь и  обнаружила,  что  на  пороге
стоит только один бес - ее дружок.
   Она спросила:
   - Что ты сделал с другим?
   - Он больше не придет, - отвечал бес.
   Он обнял ее, прижал к себе. И тело его показалось ей холоднее обычного.
   А  у  Катлины  голова  была  теперь  ясная.  Перед  самым  отъездом  он
потребовал у нее двадцать флоринов  -  все  ее  достояние.  Она  дала  ему
семнадцать.
   На другой день она из любопытства  пошла  к  гатям,  но  не  обнаружила
ничего - только  в  одном  месте,  на  клочке  земли  величиною  с  могилу
взрослого мужчины, нога ощутила, что почва под  ней  уходит,  а  на  траве
видны были следы крови. Но вечером дождик смыл кровь.
   В следующую среду в огороде у Катлины опять клекотал орлан.



82

   Всякий раз, когда нужно было  платить  Катлине  часть  общих  расходов,
Уленшпигель поднимал ночью камень, которым была завалена яма у колодца,  и
доставал каролю.
   Как-то вечером все три женщины пряли. Уленшпигель  вытачивал  шкатулку,
которую ему заказал коронный судья и на крышке которой он искусно  вырезал
великолепную псарню: свору геннегауских собак, критских  сторожевых  псов,
отличающихся  крайнею  свирепостью,  брабантских  собак,  так   называемых
ухоедов, которые всегда ходят парами, низеньких собачек на кривых  лапках,
собачек с хвостиком закорючкой, мопсов и борзых.
   Неле при Катлине  спросила  Сооткин,  хорошо  ли  спрятаны  ее  деньги.
Сооткин в простоте души ответила, что как нельзя лучше - возле колодца.
   В четверг около полуночи Сооткин разбудил яростный лай Бибула  Шнуффия,
но лай скоро  стих.  Решив,  что  это  фальшивая  тревога,  Сооткин  снова
заснула.
   В пятницу утром Сооткин и Уленшпигель  встали  чуть  свет,  но,  против
обыкновения, не обнаружили в кухне ни Катлины, ни огня в очаге, ни молока,
кипящего на огне. Это их удивило, и они пошли  посмотреть,  нет  ли  ее  в
огороде. Там она и оказалась - простоволосая, в одной сорочке, она мокла и
дрогла под дождем, а в дом войти не смела.
   Уленшпигель подошел к ней и спросил:
   - Что ты стоишь раздетая под дождем?
   - Ах да, ах да, великое чудо? - отвечала она и показала на удавленную и
уже окоченелую собаку.
   У Уленшпигеля сейчас же  мелькнула  мысль  о  деньгах.  Он  бросился  к
колодцу. Яма была разрыта, на дне пусто.
   Уленшпигель налетел на Катлину с кулаками.
   - Где деньги? - крикнул он.
   - Да, да, великое чудо, - твердила Катлина.
   Неле заступилась за мать:
   - Смилуйся, Уленшпигель, сжалься!
   Уленшпигель перестал бить Катлину. Тут прибежала  Сооткин  и  спросила,
что случилось.
   Уленшпигель показал ей удавленную собаку и пустую яму.
   Сооткин побледнела и сказала:
   - Боже, за что ты меня так наказываешь? Бедные мои ноги!
   Сооткин вспомнила о мучительной пытке, которую она напрасно  претерпела
из-за этих  червонцев.  Видя,  что  Сооткин  так  кротко  переносит  новую
невзгоду, Неле  в  отчаянии  разрыдалась.  А  Катлина  размахивала  куском
пергамента и говорила:
   - Да, великое чудо. Он пришел ночью, добрый, красивый. В его глазах  не
было  больше  того  бледного  отсвета,  который  так  меня  прежде  пугал.
Заговорил он  со  мной  ласково-ласково.  Я  была  счастлива,  сердце  мое
растаяло. "Я, говорит,  разбогател,  скоро  принесу  тебе  тысячу  золотых
флоринов". - "Что ж, говорю, я не столько за себя рада, сколько  за  тебя,
ненаглядный мой Ганс". - "А нет ли, спрашивает, у тебя в доме  кого-нибудь
еще, кто тебе дорог и кому бы я мог  отвалить  денег?"  -  "Нет,  отвечаю,
никто здесь в твоих деньгах не нуждается". - "Больно ты горда, говорит,  а
что ж, Сооткин и Уленшпигель уж так богаты?" - "Обходятся без  посторонней
помощи", - отвечаю я ему. "Несмотря, говорит, на конфискацию?"  На  это  я
ему сказала, что вы решили лучше перенести  пытку,  нежели  расстаться  со
своим добром. "Так я и знал", - говорит. И тут он  начал  посмеиваться  да
подтрунивать над судьей и старшинами, что они, мол, ничего  не  сумели  из
вас вытянуть. И я себе смеюсь. А Ганс: "Они, говорит, не дураки  -  станут
они дома деньги держать!" Я смеюсь. "И в погребе не станут". - "Нет, нет",
- говорю. "И в огороде". Я  молчу.  "Это,  говорит,  было  бы  очень  даже
неосторожно". - "Не очень,  говорю,  вода  и  колодезный  сруб  никому  не
скажут". А он знай посмеивается.
   В эту ночь он уехал раньше, чем обычно, и на прощанье дал  мне  принять
порошок. "У этого, говорит, порошка такая сила, что ты попадешь  на  самый
распрекрасный шабаш". Я в одной сорочке провожала его до самой калитки,  и
меня все клонило ко сну. Потом я полетела на шабаш, как он мне  обещал,  и
вернулась только на заре прямо вот на это место, гляжу: собака удавлена, в
яме пусто. Ох, как мне это тяжко - ведь я его так любила, всей душой! Но я
вам отдам все, что у меня есть, руки мои и ноги будут на вас работать.
   - Я как зерно меж двух жерновов: господь бог и чертов вор  совсем  меня
раздавили, - молвила. Сооткин.
   - Вором вы его не называйте, - возразила Катлина, - а что он черт,  так
это правда. И вот доказательства - на дворе он оставил пергамент. Глядите,
что тут написано: "Всегда оказывай мне услуги. Через трижды две  недели  и
пять дней я все верну  тебе  вдвое.  Не  сомневайся,  иначе  умрешь".  Вот
увидите: он свое слово сдержит.
   - Бедная дурочка! - сказала Сооткин.
   И то был последний ее упрек.



83

   Трижды две недели прошли, прошли и пять дней, а сердечный друг, он же -
бес, так и не явился. Катлина, однако ж, не отчаивалась.
   Сооткин уже не могла работать - она все сидела сгорбившись  у  огня,  и
кашляла. Неле поила ее самыми целебными, самыми душистыми травами -  ничто
не помогало. Уленшпигель не выходил из дому: он боялся,  как  бы  мать  не
померла в его отсутствие.
   Немного спустя вдова уже не могла ни есть, ни пить - все вызывало у нее
рвоту. Цирюльник отворил ей кровь.  После  этого  она  совсем  ослабела  и
больше  не   поднималась.   Наконец,   однажды   вечером,   исстрадавшись,
воскликнула:
   - Клаас, муж мой! Тиль, сын мой! Благодарю тебя, боже,  что  ты  берешь
меня к себе!
   Вздохнула и умерла.
   Катлина  побоялась  остаться  с  покойницей  -  над  ней   бодрствовали
Уленшпигель и Неле и всю ночь молились за усопшую.
   На рассвете в открытое окно влетела ласточка.
   - Добрый знак, - сказала Неле. - Это душа умершей. Сооткин - на небе.
   Ласточка три раза облетела комнату и с криком вылетела наружу.
   Затем влетела другая ласточка,  больше  и  чернее  первой.  Она  начала
виться вокруг Уленшпигеля, и он сказал:
   - Отец и мать! Ваш прах бьется о мою грудь. Я исполню ваш завет.
   И вторая ласточка, так  же  как  первая,  улетела  с  криком.  Светало.
Уленшпигель посмотрел в  окно:  над  лугом  низко-низко  летало  множество
ласточек, и солнце уже взошло.
   А Сооткин похоронили на кладбище для бедных.



84

   После смерти Сооткин Уленшпигель в раздумье, в тоске или  же  в  ярости
все ходил из угла в угол по кухне, не слышал, что ему говорят, ел  и  пил,
не замечая, что ему дают. Часто вскакивал по ночам.
   Напрасно ободрял его кроткий голос Неле, тщетно  уверяла  его  Катлина,
что Сооткин вместе с Клаасом в раю, - Уленшпигель на все отвечал:
   - Прах бьется о мое сердце.
   Он словно обезумел; Неле, глядя на него, плакала.
   Между тем рыбник, точно отцеубийца, от всех прятался, выходил  из  дому
только по вечерам, иначе мужчины и женщины улюлюкали ему  вслед,  кричали:
"Душегуб!"; детям же сказали про него, что  он  палач,  и  они  бежали  от
рыбника без оглядки. Он не смел войти ни в один из трех кабачков в  Дамме:
все на  него  пальцем  показывали,  как  только  он  появлялся  в  дверях,
посетители вставали и уходили.
   В конце  концов  baes'ы  стали  запирать  перед  его  носом  дверь.  На
униженные его просьбы они отвечали, что кому они хотят, тому и отпускают.
   Убедившись, что борьба бесполезна, рыбник отправлялся в Roode Vaick,  в
Красный Сокол - захудалый кабачок на отшибе, у  Слейсского  канала.  Здесь
ему подавали, оттого что хозяева были люди бедные: каждый грош был  у  них
на счету, но ни baes  Roode  Vaick'а,  ни  его  жена  не  разговаривали  с
рыбником. У них было двое детей и собака. Если рыбник  пытался  приласкать
детей, они от него удирали; если он  подзывал  собаку,  она  норовила  его
укусить.
   Однажды вечером Уленшпигель присел на пороге. Бочар Матиссен, видя, что
он все о чем-то думает, сказал ему:
   - Возьмись-ка за дело - и тоска пройдет.
   - Пепел Клааса бьется о мою грудь, - отвечал Уленшпигель.
   - Эх! - вздохнул Матиссен. - Несчастному  рыбнику  тяжелей,  чем  тебе.
Никто с ним не разговаривает, все его избегают, из-за  кружки  bruinbier'а
он тащится к этим голоштанникам в Roode Vaick и сидит там один  -  вот  до
чего дело дошло. Кара суровая.
   - Пепел бьется о мое сердце! - сказал Уленшпигель.
   В  тот  же  вечер,  когда  на  соборной  колокольне   пробило   девять,
Уленшпигель двинулся к Roode Vaick'у, но, уверившись, что рыбника там нет,
стал прохаживаться под деревьями, росшими на берегу канала.  Луна  светила
ярко.
   И вот наконец он увидел душегуба.
   Рыбник шел совсем близко от Уленшпигеля, так что  тот  мог  хорошо  его
разглядеть, и по привычке одинокого человека говорил сам с собой:
   - Куда они запрятали деньги?
   - Туда, где их черт нашел, - отвечал Уленшпигель и ударил  его  кулаком
по лицу.
   - Ай! - вскрикнул рыбник. - Я тебя узнал: ты - сын. Сжалься надо мной -
я стар и хил. Я так поступил не по злобе, но я слуга его величества. Смени
гнев на милость! Я верну тебе все ваши вещи, которые я купил,  ни  единого
патара за них не возьму. Хватит с тебя? Я за  них  заплатил  семь  золотых
флоринов. А тебе я их даром отдам, да еще в придачу ты от меня  полфлорина
получишь, - ты не думай: ведь я человек небогатый.
   Он хотел было стать на колени.
   В эту минуту рыбник показался Уленшпигелю  до  того  мерзким,  до  того
трусливым и жалким, что Уленшпигель швырнул его в канал.
   И пошел прочь.



85

   На кострах  дымилась  плоть  жертв.  Уленшпигель,  вспоминая  Клааса  и
Сооткин, втихомолку плакал.
   Однажды вечером он пошел к  Катлине  посоветоваться,  как  лучше  всего
отомстить.
   Она сидела с Неле у лампы и шила. Когда он вошел, она медленно  подняла
голову, как бы пробуждаясь от тяжкого сна.
   Он сказал ей:
   - Пепел Клааса бьется о мою грудь, я хочу спасти  землю  Фландрскую.  Я
спрашивал творца неба и земли, но он мне ничего не ответил.
   - Творец не станет тебя слушать, - возразила Катлина.  -  Тебе  надобно
было сперва обратиться к духам стихий: у этих духов две природы,  небесная
и земная, и они, выслушав жалобы несчастных людей, передают их ангелам,  а
те уже несут их к престолу всевышнего.
   - Помоги мне осуществить мой замысел, - сказал Уленшпигель, - я заплачу
тебе своей кровью, если понадобится.
   - Помогу, - сказала Катлина, - но только  если  девушка,  которая  тебя
любит, возьмет тебя с собой на шабаш весенних духов, на Пасху соков земли.
   - Я возьму его с собой, - молвила Неле.
   Катлина налила в хрустальный бокал  какой-то  мутной  жидкости  и  дала
обоим выпить. Затем она тою же самою жидкостью натерла им  виски,  ноздри,
ладони и запястья, дала проглотить по  щепотке  белого  порошка  и  велела
смотреть друг другу в глаза, чтобы их души слились.
   Уленшпигель посмотрел на Неле, и кроткие глаза  девушки  зажгли  в  нем
жаркий огонь.  Затем,  под  действием  напитка,  у  него  появилось  такое
чувство, как будто множество крабов впилось в его тело.
   Потом Уленшпигель и Неле разделись - и оба они были прекрасны при свете
лампы: он - во всей своей  гордой  силе,  она  -  во  всей  своей  хрупкой
прелести. Но они уже не видели друг друга - они были словно во сне.  Затем
Катлина положила голову Неле на плечо Уленшпигеля, а его  руку  на  сердце
девушки.
   Так они, обнаженные, лежали друг подле друга.
   И казалось им,  что  тела  их,  соприкасаясь,  излучают  нежное  тепло,
греющее так же, как греет солнце в месяц роз.
   Некоторое время спустя они встали, - так они сами потом рассказывали, -
взобрались на подоконник, бросились из окна - и воздух подхватил  и  понес
их, как вода несет корабли.
   Теперь они уже не видели ни земли, где спали несчастные люди, ни  неба,
по которому плыли облака, - плыли у них под ногами. И вот они уже  ступили
на холодное светило - Сириус. Оттуда перенеслись на полюс.
   Здесь они с некоторым страхом  устремили  взоры  на  голого,  заросшего
рыжей шерстью, сидевшего на льдине, прислонясь к ледяной стене,  великана;
- то была Зима. Вокруг великана, урча, ныряли в полыньях белые  медведи  и
тюлени. Великан сиплым голосом  скликал  град,  метель,  вьюгу,  свинцовые
тучи, желтые зловонные пары, ветры и в первую очередь - со страшною  силою
дующий резкий северный ветер. И все это свирепствовало в том угрюмом краю.
   Великан, посмеиваясь над стихийными этими бедствиями, улегся на  цветы,
под его рукою вянувшие, на листья,  под  его  дыханием  блекнувшие.  Затем
нагнулся и впился в землю ногтями и  зубами  -  ему  хотелось  достать  до
сердца земли и проглотить его, чтобы дремучие леса превратились  в  уголь,
хлеб на полях - в солому, плодородные земли - в песок. Но у  земли  сердце
огненное - великан не дерзнул прикоснуться к нему и в ужасе отпрянул.
   Затем он воссел на свой царский престол и, окруженный белыми медведями,
тюленями и скелетами всех тех, кого он погубил в море, на суше и в  ветхих
лачугах, поднес  ко  рту  кубок  с  ворванью.  Слух  его  ласкало  рычанье
медведей, рев тюленей, хруст человечьих  и  звериных  костей  под  когтями
коршунов и воронов, слетевшихся на скелеты в надежде, что на  них  остался
хоть кусочек мяса, грохот льдин, сталкивавшихся в черной воде.
   А голос самого великана был подобен реву бури, вою вьюги, гуденью ветра
в трубе.
   - Мне холодно и страшно, - сказал Уленшпигель.
   - Духи сильнее его, - заметила Ноле.
   Внезапно тюлени всполошились,  поскакали  в  воду,  медведи,  прижав  в
испуге уши, жалобно завыли, вороны зловеще закаркали и скрылись в тучах.
   И вслед за тем Уленшпигель  и  Неле  услышали  глухие  удары  тарана  в
ледяную  стену,  служившую  опорой  великану  Зиме.  Стена  раскололась  и
потряслась до самого основания.
   Но великан Зима ничего не слышал. Он радостно ревел и гоготал, наполнял
и  осушал  кубок,  проникал  к  сердцу  земли,  чтобы  оледенить  его,  но
дотронуться до него все же не смел.
   А удары между тем становились все громче, стена трескалась все сильнее,
осколки льда взвивались и падали дождем вокруг великана.
   Медведи жалобно и неумолчно ревели, тюлени плакались в черной воде.
   Наконец стена рухнула, в небе загорелся день,  и  с  заоблачных  высот,
опираясь на золотую секиру, спустился человек, нагой и прекрасный. То  был
царь Весны Светозар.
   Увидев это, великан забросил как можно дальше свой кубок и стал  молить
не убивать его.
   И от теплого дыхания царя  Весны  великан  Зима  обессилел.  Царь  взял
алмазные цепи, скрутил великана и приковал его к полюсу.
   Затем он воззвал - нежным и  ласковым  голосом.  И  с  неба  спустилась
белокурая женщина, нагая и прекрасная. Она приблизилась к царю и сказала:
   - Ты мой повелитель! Ты могуч!
   Он же ей на это ответил:
   - Если ты алчешь - вкушай, если ты жаждешь - пей, если тебе  страшно  -
подойди ко мне: я твой покровитель.
   - Я алчу и жажду только тебя, - сказала она.
   И еще семь раз воззвал царь зычным голосом.  Вслед  за  тем  заблистали
молнии, раздались  страшные  удары  грома,  и  вдруг  позади  царя  возник
усеянный солнцем и звездами свод. И царь с царицей воссели на трон.
   А воссев на трон, они, не меняя благородного выражения  лиц  своих,  не
нарушив царственного своего величия и  спокойствия  ни  единым  движением,
бросили клич.
   В ответ на их клич всколыхнулась земля, задрожали скалы и льдины. И тут
Уленшпигелю и Неле послышался треск, как будто исполинские птицы разбивали
своими клювами скорлупу огромных яиц.
   И при этом мощном движении всей  земли,  напоминавшем  морской  прибой,
возникали яйцевидные формы.
   Внезапно вырос целый лес; сухие ветви деревьев  сплетались,  их  стволы
шатались,  как  пьяные.  Потом  деревья   расступились,   и   между   ними
образовались широкие прогалины. Из все еще ходившей ходуном почвы возникли
духи земли, из чащи леса - духи деревьев, из моря - духи воды.
   Далее взору Уленшпигеля и Неле явились гномы,  что  сторожат  подземные
сокровища, - горбатые, криволапые, мохнатые, кривляющиеся  уроды;  владыки
камней; лесовики: этим рот и желудок заменяют  узловатые  корни,  которыми
они  высасывают  пищу  из  недр  земли;  властелины   руд,   отсвечивающие
металлическим блеском, лишенные  дара  речи,  не  имеющие  ни  сердца,  ни
внутренностей, движущиеся самопроизвольно. Тут были карлы с хвостами,  как
у ящериц, с жабьими головами,  со  светлячками  на  голове,  -  ночью  они
вскакивают на  плечи  к  пьяным  прохожим,  к  боязливым  путникам,  затем
спрыгивают на землю и, мерцая своим огоньком, который злосчастные  путники
принимают за свет в окне своего дома, заманивают их в болота и ямы.
   Были тут и феи цветов - цветущие, пышущие здоровьем девушки, нагие,  но
наготы не стыдившиеся, прикрывавшие ее лишь  роскошными  своими  волосами,
гордые своей красотой.
   Влажные их глаза сверкали, точно же