купцов иноземных. Сам король и совет Испании  тайно  предоставили
известному негодяю Роде возможность стать во  главе  шайки  грабителей  и,
прикрываясь именем не кого-нибудь, а самого короля Филиппа, собирать дань,
подделывать печати и выдавать себя  за  облеченного  особыми  полномочиями
королевского наместника; Это доказывают перехваченные и находящиеся у  нас
в руках письма короля. Рода (*155)  начал  действовать,  получив  согласие
короля и после обсуждения в совете Испании. Прочтите письма - в них король
одобряет то, что произошло в  Антверпене,  признает,  что  тем  самым  ему
оказана услуга, которой он и ожидал, обещает вознаградить, предлагает Роде
и другим испанцам идти дальше тем же славным путем.
   - Низложить его как разбойника, грабителя и убийцу!  -  объявили  члены
Генеральных штатов.
   -  Мы  хотим  одного:  сохранения  наших  вольностей,  нелицемерного  и
прочного мира и умеренной свободы, особливо свободы  вероисповедания,  ибо
дело это в существе своем касается бога и совести, Филипп же ничего не дал
нам, кроме фальшивых договоров, которые только  вызывают  междоусобицу,  а
междоусобица нужна ему для того, чтобы поработить одну за другой все  наши
области и, так же как Вест-Индию, ввергнуть их в  ничтожество  при  помощи
грабежа, конфискаций, казней в инквизиции.
   - Низложить  его  как  убийцу,  задумавшего  погубить  нашу  родину!  -
объявили члены Генеральных штатов.
   - При посредстве герцога  Альбы  и  его  приспешников,  при  посредстве
Медина-Седи,  Рекесенса,  предателей,  заседавших  в   государственных   и
областных советах, он утопил в крови родимый наш край. Он  советовал  дону
Хуану  и  Алессандро  Фарнезе,  принцу  Пармскому,   быть   беспощадно   и
бесчеловечно жестокими (что  явствует  из  его  перехваченных  писем).  Он
объявил вне закона принца Оранского (*156); нанимал одного за другим  трех
убийц и теперь подыскивает четвертого;  всюду  настроил  у  нас  замков  и
крепостей; сжигал живьем мужчин, закапывал живьем женщин и  девушек,  брал
себе их имущество; изменив своему  королевскому  слову,  удавил  Монтильи,
Бергеса и других дворян;  убил  сына  своего  Карлоса;  выдав  замуж  свою
беременную любовницу донью Эуфрасию за принца  Асколи,  он  потом  отравил
его, чтобы все  имущество  принца  досталось  незаконнорожденному  ребенку
короля; издал  указ,  в  котором  объявил  всех  нас  изменниками,  заочно
приговорил нас к смертной казни, конфисковал наше имущество  и,  свалив  в
одну кучу правых и виноватых, совершил преступление, в  христианском  мире
неслыханное.
   - Все наши законы, все наши права и вольности говорят  о  том,  что  он
должен быть низложен, - объявили члены Генеральных штатов.
   И печати королевские были сломаны (*157).
   А над сушей и над морем сияло солнце, желтели спелые колосья,  созревал
виноград, на морских волнах сверкал жемчуг - убор  невесты  Нидерландов  -
Свободы.
   А некоторое время спустя в Делфте четвертый наемный убийца  всадил  три
пули в грудь принцу Оранскому (*158). И, верный своему  девизу:  "Сохраняй
спокойствие среди бурных волн", принц скончался.
   Недруги его распустили слух, что, с целью натянуть нос королю Филиппу и
не надеясь захватить власть в южных, католических, Нидерландах,  он  будто
бы тайно уступил их "ее высочеству" герцогу Анжуйскому. Но герцогу  так  и
не  удалось  прижить  со  Свободой  дочку  Бельгию  -  Свобода  не   любит
противоестественной любви.
   А Уленшпигель и Неле ушли из флота.
   А Бельгия, скованная предателями, стонала под ярмом (*159).



9

   Настала пора жатвы, душного зноя, горячего ветра. Жнецы и  жницы  могли
теперь спокойно собирать под свободным небом, на свободной земле посеянный
ими хлеб.
   Фрисландия, Дренте, Оверэйссель, Гельдерн,  Утрехт,  Северный  Брабант,
Северная  и  Южная  Голландия,  Валхерен,  Северный  и  Южный   Беевеланд,
Дюивеланд и Схауен, образующие Зеландию, все побережье Северного  моря  от
Кнокке до Гельдерна, острова Тессел, Влиланд, Амеланд, Схирмонник-Ог - все
это, от Шельды до Эмсад было накануне освобождения от испанского ига.  Сын
Молчаливого Мориц (*160) продолжал воевать.
   Уленшпигель и Неле, не утратив ни юности,  ни  силы,  ни  красоты,  ибо
любовь и дух Фландрии не стареют, жили в башне Веере  и  ждали,  когда  же
наконец минет пора тяжких испытаний и над Бельгией повеет ветер свободы.
   Уленшпигель хлопотал о том, чтобы его назначили начальником и  сторожем
башни, - он утверждал, что отличается орлиною зоркостью и  слухом  тонким,
как у зайца, а потому он-де тотчас заметит, если испанец вновь заявится  в
освобожденную страну, и забьет wacharm, что по-фламандски значит тревога.
   Магистрат удовлетворил его просьбу. В награду за его боевые заслуги ему
положили жалованье и харчи: флорин в день, две кружки пива,  бобов,  сыра,
сухарей и три фунта говядины на неделю.
   Уленшпигель и Неле были одни во всей башне,  и  жилось  им  чудесно.  С
радостным  чувством  смотрели  они  на   свободные   Зеландские   острова,
видневшиеся вдали, а вблизи глазам их представлялись леса, замки, крепости
и военные корабли Гезов, охранявшие побережье.
   Ночами Уленшпигель  и  Неле  часто  поднимались  на  верхнюю  площадку,
вспоминали  жестокие  бои,  в  которых  им  довелось  принимать   участие,
толковали о радостях любви, минувших и  предстоящих.  Оттуда  хорошо  было
видно море: душными ночами морю не спалось - светящиеся волны то  набегали
на берег, то отбегали и огнистыми призраками рассыпались по островам. Неле
боязно  было  глядеть  на  блуждающие  огни  в  польдерсах  [польдерсы   -
отгороженные плотинами от моря поля на голландском  побережье]:  "То  души
несчастных жертв", - уверяла она. Ведь все  эти  места  были  еще  недавно
полями сражений.
   Покружив в польдерсах, блуждающие огни проплывали мимо плотин, а затем,
словно стосковавшись по телам, из которых они вышли, возвращались обратно.
   Однажды ночью Неле сказала Уленшпигелю:
   - Ты посмотри, сколько  их  в  Дуивеланде  и  как  высоко  они  летают!
Особенно много их на Птичьих островах. Хочешь туда,  Тиль?  Я  знаю  такое
снадобье, которое очам смертных открывает невидимое.
   - Если это то самое снадобье, благодаря которому  я  попал  на  великий
шабаш, то я в него не верю, как не верю снам, - возразил Уленшпигель.
   - В силе чар сомневаться не должно, - заметила  Неле.  -  Хочешь  туда,
Уленшпигель?
   - Ну что ж!
   На другой день он обратился в магистрат с просьбой, чтобы ему  дали  на
смену надежного и зоркого часового для охраны башни и  для  наблюдения  за
всею округой.
   А затем отправился с Неле на Птичьи острова.
   Они шли вдвоем по полям и плотинам, мимо  зеленеющих  островков,  между
которыми бурлила вода, мимо травянистых, далее сменявшихся дюнами  холмов,
облепленных чибисами, чайками и береговыми ласточками, сидевшими  до  того
неподвижно, что издали холмы можно было принять за белые островки,  а  над
холмами тучами носились такие же точно птицы. Земля была усеяна  гнездами.
Уленшпигель нагнулся, чтобы поднять валявшееся на дороге яйцо, - в  ту  же
минуту на него с криком налетела чайка. На ее  зов  с  тревожными  криками
слетелись сотни птиц; они вились над головою Уленшпигеля и  над  соседними
гнездами, но приблизиться к Уленшпигелю не решались.
   - Уленшпигель! - сказала Неле. - Птицы просят, чтобы ты  не  трогал  их
яички.
   По ее телу внезапно пробежала дрожь.
   - Мне страшно! - призналась  она.  -  Солнце  заходит,  небо  побелело,
загораются звезды, - это час духов. Гляди: клубы красного пара вьются  над
самой землей. Тиль, родной мой, что это за исчадье ада разверзло в  облаке
огненную  свою  пасть?  Погляди  в  сторону  Филиппсланда  -   туда,   где
король-палач, чтобы утолить жестокое свое честолюбие, дважды учинял резню.
Видишь, там танцуют блуждающие огни? В эту  ночь  души  несчастных  людей,
павших в боях, покидают холодное чистилище и греются на земле. В этот  час
ты можешь о чем угодно просить Христа - бога добрых волшебников.
   - Пепел бьется о мою грудь, - молвил Уленшпигель. - О, если бы  Христос
показал нам Семерых, чей прах, развеянный ветром, должен принести  счастье
Фландрии и всему миру!
   - Маловер! - воскликнула Неле. - Ты увидишь их с помощью снадобья.
   - Может быть, и увижу, - показывая на  Сириус,  сказал  Уленшпигель,  -
если какой-нибудь дух слетит с этой холодной звезды.
   Тут мелькавший вокруг Уленшпигеля  блуждающий  огонек  сел  к  нему  на
палец, и чем настойчивее пытался  Уленшпигель  сбросить  его,  тем  крепче
держался огонек.
   Неле хотела помочь Уленшпигелю, но и к ней на палец вскочил огонек.
   Уленшпигель щелкнул по своему огоньку и сказал:
   - Отвечай! Кто ты - дух Геза или же испанца? Если ты дух Геза -  иди  в
рай. Если же испанца - ступай, откуда пришел, то есть в ад.
   - Души нельзя оскорблять, хотя бы то были души палачей, - заметила Неле
и, подбрасывая на пальце  огонек,  обратилась  к  нему:  -  Огонек,  милый
огонек, что нового в стране душ? Чем они там занимаются? Едят ли, пьют ли,
хоть у них и нет ртов? У тебя ведь нет рта, славный ты мой огонек!  Верно,
они принимают человеческий облик лишь в благословенном раю?
   - Что ты теряешь время с унылым этим огоньком, у которого нет ни  ушей,
чтобы слышать тебя, ни уст, чтобы тебе ответить? - спросил Уленшпигель.
   Неле, однако ж, не обращала на него внимания.
   - Огонек, ответь мне пляской! - говорила она. -  Я  трижды  обращусь  к
тебе с вопросом: первый раз  во  имя  господа  бога,  второй  раз  во  имя
пресвятой богородицы и третий раз во имя  духов  стихий,  посредников  меж
богом и людьми.
   Так она и сделала, и огонек три раза подпрыгнул.
   Тогда Неле сказала Уленшпигелю:
   - Разденься! И я тоже разденусь. Вот серебряная коробочка со снадобьем,
навевающим сонные грезы.
   - Раздеваться так раздеваться, - проговорил Уленшпигель.
   Раздевшись и умастившись волшебным снадобьем,  они  легли  рядышком  на
траву.
   Жалобно кричали чайки. Тучу время от времени прорезала молния, вслед за
тем глухо рокотал гром. Меж облаков выглядывали золотые рожки  полумесяца.
Блуждающие огоньки Уленшпигеля и Неле вместе с другими огоньками резвились
на лугу.
   Внезапно Неле и Уленшпигеля схватила громадная рука великанши  и  давай
подбрасывать их, как мячики, давай ловить, сталкивать, тискать, бросать  в
лужицы меж холмами и, опутанных водорослями, вытаскивать  на  свет  божий.
Затем, все так же кувыркая их в воздухе, великанша пошла вперед  и  громко
запела, спугивая чаек на островах:

   Прочесть желая знаки,
   Которые храним,
   Вы щуритесь во мраке,
   А мрак неодолим.
   Где знаки роковые,
   Чей смысл всего темней?
   Их к мировой стихии
   Прибили семь гвоздей.

   И точно: Уленшпигель и Неле увидели на траве, в воздухе и в  небе  семь
светлых скрижалей, прибитых семью огненными гвоздями.  На  скрижалях  было
начертано:

   Зерно среди навоза проросло,
   И Семь - добро, хоть Семь - подчас и зло;
   Алмаз от угля черного рожден,
   Учитель глуп, а ученик умен,
   И Семь - добро, хоть Семь - подчас и зло.

   Так  шла  великанша,  а  за  нею   двигались   все   блуждающие   огни,
стрекотавшие, как кузнечики:

   Вот папа пап и царь царей,
   Ему сам Цезарь подчинен,
   Смотри, узри, уразумей -
   Из деревяшки сделан он.

   Неожиданно  великанша  преобразилась  -  похудела,  стала  еще  выше  и
суровее. В одной руке она держала скипетр, в другой - меч. Имя ей  было  -
Гордыня.
   Швырнув Неле и Уленшпигеля наземь, она сказала:
   - Я богиня.
   Но вот рядом с нею появилась верхом на козе багроволицая,  быстроглазая
девка в расстегнутом платье, с голой грудью. Имя  ей  было  Похоть.  Затем
появились старая еврейка, подбиравшая  яичную  скорлупу,  -  имя  ей  было
Скупость,  -  и  прожорливый,  обжорливый  монах,   пожиравший,   колбасу,
уплетавший сосиски, все время жевавший, как свинья,  на  которой  он  ехал
верхом, - то было Чревоугодие.  За  ним,  еле  передвигая  ноги,  бледная,
одутловатая, с угасшим взором, тащилась Лень, а  ее  уколами  своего  жала
подгонял Гнев, Лень стонала от боли и, обливаясь  слезами,  в  изнеможении
падала на колени. За ними ползла тощая  Зависть  со  змеиною  головою,  со
щучьими зубами и кусала Лень за то, что она чересчур благодушна, Гнев - за
то, что он слишком  порывист,  Чревоугодие  -  за  то,  что  оно  чересчур
раздобрело, Похоть - за  то,  что  она  чересчур  румяна,  Скупость  -  за
собирание скорлупы. Гордыню - за  то,  что  на  ней  пурпуровая  мантия  и
корона.  А  вокруг  танцевали  блуждающие  огоньки.  И   наконец   огоньки
заговорили плачущими мужскими, женскими, девичьими и детскими голосами:
   - Гордыня, мать честолюбия, и ты. Гнев, источник жестокости! Вы убивали
нас на полях сражений, в темницах и в застенках - убивали только для того,
чтобы удержать свои скипетры и короны! Ты, Зависть, умертвила  в  зародыше
много благородных, драгоценных мыслей; мы -  души  замученных  мыслителей.
Ты, Скупость, обращала в золото кровь несчастного народа; мы - души  твоих
жертв. Ты, Похоть, подруга и сестра Убийства, породившая Нерона, Мессалину
(*161) и испанского короля Филиппа, ты покупаешь добродетель и оплачиваешь
подкуп; мы - души погибших. Вы же, Лень и Чревоугодие, загрязняете  землю,
вас надо вымести, как сор; мы - души погибших.
   Но тут послышался чей-то голос:

   Алмаз из угля черного рожден,
   И плох знак "Семь", хоть он же и хорош,
   Учитель глуп, а ученик умен;
   Скажи, блоха, скажи, бродяга-вошь,
   Где нынче уголь и золу найдешь?

   А блуждающие огни продолжали:
   - Мы - пламя, мы - воздаяние за  слезы,  за  горе  народное;  воздаяние
господам, охотившимся в своих поместьях на человеческую дичь; воздаяние за
бессмысленные сражения,  за  кровь,  пролитую  в  темницах,  за  сожженных
мужчин, за женщин и девушек, зарытых в  землю  живьем;  воздаяние  за  всю
прошлую жизнь, закованную в железы и обагренную кровью. Мы - пламя,  мы  -
души усопших.
   При этих словах Семеро превратились в деревянные  статуи,  не  утратив,
однако, прежнего своего облика.
   И чей-то голос сказал:
   - Уленшпигель, сожги дерево!
   И Уленшпигель обратился к блуждающим огням.
   - Вы - пламя, - сказал он, - так делайте же свое дело!
   И блуждающие огни обступили Семерых, и те загорелись и  превратились  в
пепел.
   И потекла река крови.
   Из пепла возникло семь других образов. Один из них сказал:
   - Прежде мне имя было -  Гордыня,  а  теперь  я  зовусь  -  Благородная
гордость.
   Потом заговорили другие, и Уленшпигель  и  Неле  узнали,  что  Скупость
преобразилась в Бережливость, Гнев - в Живость, Чревоугодие -  в  Аппетит,
Зависть - в Соревнование, Лень - в Мечту  поэтов  и  мудрецов.  А  Похоть,
только что сидевшая на козе, превратилась в красавицу,  имя  которой  было
Любовь.
   И блуждающие огни стали водить вокруг них веселый хоровод.
   И тогда Уленшпигель и Неле услыхали многоголосый хор невидимых мужчин и
женщин, и голоса то были насмешливые и звонкие, как колокольчики:

   Когда в бескрайний мир придет
   Власть обращенной Седмерицы,
   Поднимет голову народ,
   И в мире счастье воцарится.

   И Уленшпигель сказал:
   - Духи глумятся над нами.
   А чья-то сильная рука схватила Неле и швырнула в пространство.
   А духи пели:

   В час, когда север
   Поцелует запад,
   Придет конец разрухе.
   Пояс ищи.

   - Горе мне с вами! - сказал Уленшпигель. - Север, запад, пояс... Ничего
у вас, духи, нельзя понять.
   А духи снова запели насмешливыми голосами:

   Север - Нидерланды,
   Бельгия - запад;
   Пояс - дружба,
   Пояс - союз.

   - А вы, духи, совсем не так глупы, - заметил Уленшпигель.
   А духи снова запели насмешливыми голосами:

   Свяжет этот пояс
   Нидерланды с Бельгией,
   Доброй дружбой будет,
   Славным союзом.

   Met raedt
   En daedt;
   Met doodt
   En bloodt.

   Союзом деянья
   И слова,
   Скрепленным смертью
   И кровью.
   Так бы и было,
   Когда бы не Шельда (*162),
   Эх, бедняга, когда бы не Шельда.

   - Ох, ох, ох! - вздохнул Уленшпигель. - Стало быть, такова наша горькая
участь: слезы людей и насмешки судьбы.
   Духи насмешливо повторили:

   Скрепленным смертью
   И кровью,
   Когда бы не Шельда.

   И  тут  чья-то  сильная  рука  схватила  Уленшпигеля   и   швырнула   в
пространство.



10

   Когда Неле упала и протерла глаза, то она уже ничего не увидела,  кроме
солнца, встававшего в золотистом тумане, травы, тоже  залитой  золотом,  и
спящих чаек,  оперение  которых  желтил  солнечный  луч.  Но  чайки  скоро
проснулись.
   Устыдившись своей наготы, Неле быстро оделась и  прикрыла  Уленшпигеля.
Она стала его трясти, но он лежал неподвижно, как мертвый. Ужас объял ее.
   - Неужели я отравила моего любимого волшебным снадобьем? -  воскликнула
она. - Тогда мне лучше не жить на свете! Тиль! Тиль, проснись! Он холоден,
как мрамор!
   Уленшпигель не просыпался.
   Он  спал  ночь,  день  и  еще  одну  ночь.  Неле,  обезумев  от   горя,
бодрствовала над любимым своим Уленшпигелем.
   Утром Неле услышала звон  колокольчика  и  увидела  шедшего  с  лопатой
крестьянина. За ним шли со свечами бургомистра двое старшин, священник  из
села Ставениссе и псаломщик, державший над ним зонтик.
   Направлялись  они,  по  их  словам,  соборовать  доблестного  Якобсена,
который страха ради  примкнул  было  к  Гезам,  но,  как  скоро  опасность
миновала, вернулся умирать в лоно святой римско-католической церкви.
   Они  остановились  возле  плачущей  Неле  и  распростертого  на   траве
Уленшпигеля, которого  Неле  прикрыла  его  одеждой.  Неле  опустилась  на
колени.
   - Что ты делаешь возле мертвого тела, девушка? - спросил бургомистр.
   - Молюсь за моего милого, - его  убило  молнией,  -  боясь  поднять  на
бургомистра глаза, отвечала Неле. - Теперь я осталась одна в целом свете и
тоже хочу умереть.
   -  Слава  богу!  Гез  Уленшпигель  умер!  -  задохнувшись  от  радости,
воскликнул священник. - Рой скорее могилу, мужик,  только  перед  тем  как
опускать его, не забудь снять с него одежду.
   - Нет, нет! - крикнула Неле и встала с колен.  -  Не  снимайте  с  него
одежду - ему будет холодно под землей!
   - Рой могилу! - приказал священник крестьянину с лопатой.
   - Ну что ж! - давая волю слезам, сказала Неле. - Червей здесь  быть  не
может: почва песчаная; в  ней  много  извести,  и  мой  любимый  останется
невредим и прекрасен.
   И тут она, как  безумная,  припала  к  Уленшпигелю  и,  рыдая,  покрыла
поцелуями и омочила слезами его тело.
   Бургомистр, старшины и крестьянин преисполнились к ней  сострадания,  а
священник с восторгом повторял:
   - Слава богу! Великий Гез умер!
   Крестьянин вырыл могилу, положил туда Уленшпигеля и засыпал песком.
   А священник стал читать над могилой заупокойную молитву. Все опустились
на колени.
   Неожиданно песок зашевелился, и из него, чихая и мотая  головой,  вылез
Уленшпигель и схватил священника за горло.
   - Инквизитор! - крикнул он. - Ты живьем закопал меня в землю,  когда  я
спал. Где Неле? Ты и ее закопал? Кто ты такой?
   - Боже праведный! Великий Гез воскрес! - возопил священник  и  пустился
бежать, как заяц.
   Неле приблизилась к Уленшпигелю.
   - Поцелуй меня, моя ненаглядная! - сказал он.
   Затем он посмотрел вокруг: крестьянин  и  псаломщик,  побросав  лопату,
свечи и зонтик, улепетнули вслед за священником, а бургомистр и  старшины,
заткнув от страха уши, охали, лежа на траве.
   Уленшпигель подошел и встряхнул их.
   - Никому не удастся похоронить Уленшпигеля, дух нашей  матери-Фландрии,
и Неле, сердце ее! - сказал он. - Фландрия тоже может уснуть,  но  умереть
она никогда не умрет! Пойдем, Неле!
   И он ушел с Неле, распевая десятую  свою  песенку,  но  когда  он  спел
последнюю, - этого не знает никто.



КОММЕНТАРИИ

   1. Карл V Габсбург - германский император (1519-1556),  ко