ало от страха.
   - Жена моя! Я тебя больше не увижу! - воскликнул Ламме. - А может быть,
все-таки нас спасет немецкая военная форма?
   Уленшпигель покачал головой в знак того, что он не верит  в  милосердие
врагов.
   - Я не улавливаю шума, какой  всегда  бывает  при  погроме,  -  заметил
Ламме.
   Уленшпигель же ему на это ответил так:
   - По уговору горожане за двести  сорок  тысяч  флоринов  откупились  от
погрома и казней. Сто  тысяч  они  должны  уплатить  наличными  в  течение
двенадцати дней, остальные - через три месяца. Женщинам приказано укрыться
в церквах. Избиение, однако,  непременно  начнется.  Слышишь?  Сколачивают
помосты, ставят виселицы.
   - Мы погибнем! - воскликнула Неле. - А как мне хочется есть!
   - Это они нарочно, - зашептал Уленшпигелю Ламме,  -  отпрыск  кровавого
герцога сказал, что от голода мы присмиреем и нас  легче  будет  вести  на
казнь.
   - Ах, как мне хочется есть! - воскликнула Неле.
   Вечером пришли испанские солдаты и принесли по хлебу на шестерых.
   - Триста валлонских солдат повесили на рынке, - сообщили они. - Скоро и
ваш черед. Гезов всегда женят на виселицах.
   Через сутки они опять принесли по хлебу на шестерых.
   - Четырем именитым гражданам отсекли головы, - сообщили они.  -  Двести
сорок девять солдат связали и бросили в море. В  этом  году  крабы  жирные
будут. А вот вы нельзя сказать, чтоб потолстели с седьмого июля -  с  того
дня, как попали сюда.  Нидерландцы  -  известные  обжоры  и  пьяницы.  Мы,
испанцы, на вас не похожи: две фиги - вот и весь наш ужин.
   - То-то вы требуете от жителей, чтобы они четыре раза в день давали вам
мяса такого, мяса сякого, сливок, варенья, вина, - заметил Уленшпигель,  -
то-то вы требуете у них молока, чтобы купать в нем ваших шлюх, и  вина,  в
котором вы моете копыта своим лошадям.
   Восемнадцатого июля Неле сказала:
   - У меня под ногами мокро. Отчего это?
   - Сюда подтекает кровь, - отвечал Уленшпигель.
   Вечером солдаты опять принесли по хлебу на шестерых.
   - Где не хватает веревок, там орудует меч, -  сообщили  они.  -  Триста
солдат и двадцать семь горожан, замысливших побег, шествуют теперь  в  ад,
держа в руках свои собственные головы.
   На другой день кровь опять потекла в  монастырь.  Солдаты  пришли,  как
обычно, но хлеба на  этот  раз  не  принесли;  они  лишь  окинули  узников
внимательным взглядом.
   - Пятьсот  валлонов,  англичан  и  шотландцев,  которым  вчера  отсекли
головы, выглядели лучше, -  заметили  солдаты.  -  Правда,  эти  уж  очень
изголодались, да ведь и то сказать: кому же и подыхать с  голоду,  как  не
беднякам, как не Гезам?
   И точно: бледные, исхудалые, изможденные, дрожавшие от  холода,  узники
казались бесплотными призраками.
   Шестнадцатого августа в пять часов вечера солдаты  со  смехом  вошли  в
монастырь и начали раздавать хлеб, сыр и разливать пиво.
   - Это предсмертное пиршество, - заметил Ламме.
   В десять часов к монастырю подошли четыре военных отряда. Военачальники
отдали приказ отворить ворота, затем  велели  заключенным  выстроиться  по
четыре в ряд и идти за барабанщиками и трубачами до тех пор,  пока  им  не
прикажут остановиться. Мостовые на некоторых улицах были красны от  крови.
А вели заключенных на Поле виселиц.
   На лугу так и стояли лужи крови, кровь была  и  под  городскою  стеной.
Тучами летали вороны. Солнце  заходило  в  туманной  дымке,  но  было  еще
светло, в небесной вышине зажигались робкие звездочки.  Внезапно  раздался
жалобный вой.
   - Это кричат Гезы в форте  Фейке,  за  городом,  -  их  ведено  уморить
голодом, - заметили солдаты.
   - Мы тоже... мы тоже умрем, - сказала Неле и заплакала.
   - Пепел бьется о мою грудь, - сказал Уленшпигель.
   - Ох, если б мне  попался  кровавый  герцог,  -  нарочно  по-фламандски
воскликнул Ламме (конвойные не понимали благородного этого языка), - я  бы
заставил его глотать все эти веревки, виселицы, плахи, дыбы, гири, сапоги,
пока бы он не лопнул! Я бы поил его кровью, которую он пролил, а когда  бы
он наконец  лопнул,  из  его  кишок  повылезли  бы  щепки  и  железки,  но
лопнуть-то пусть бы он лопнул, а околевать бы еще подождал,  чтобы  я  мог
своими руками вырвать его ядовитое сердце, а потом я заставил бы кровавого
герцога съесть его в сыром виде. Вот тогда-то он, уж верно, низринулся  бы
в серную адову бездну и дьявол велел бы ему жевать и пережевывать  его  до
скончания века.
   - Аминь! - подхватили Уленшпигель и Неле.
   - Послушай, ты ничего не видишь? - обратилась Неле к Уленшпигелю.
   - Ничего, - отвечал тот.
   - Я вижу на западе пятерых мужчин и двух женщин - они уселись в кружок,
- сказала Неле. - Один из них в пурпуровой  мантии  и  в  золотой  короне.
Верно, это их предводитель. Остальные в лохмотьях и в рубище. А на востоке
появились еще Семеро, и у них тоже, как  видно,  есть  свой  главарь  -  в
пурпуровой мантии, но без короны. И движутся они к западу  и  нападают  на
тех семерых. И завязывают с ними бой в облаках.  Но  больше  я  ничего  не
вижу.
   - Семеро!.. - проговорил Уленшпигель.
   - Я слышу, - продолжала Неле, -  чей-то  голос,  шелестящий  в  листве,
совсем близко от нас, едва уловимый, как дуновение ветра:

   Средь войны и огня,
   Среди пик и мечей
   Ищи.

   В смерти, в крови,
   В разрухе, в слезах
   Найди.

   - Не мы, так кто-нибудь другой освободит  землю  Фландрскую,  -  сказал
Уленшпигель. - Темнеет, солдаты  зажигают  факелы.  Поле  виселиц  близко.
Любимая моя, зачем ты пошла за мной? Ты больше ничего не слышишь, Неле?
   - Слышу, - отвечала она. - Среди высоких хлебов лязгнуло оружие. А  вон
там; на пригорке, как раз над нами,  вспыхнул  на  стали  багровый  отсвет
факелов. Я вижу огненные кончики аркебузных фитилей. Что же наши конвойные
- спят иль ослепли? Слышишь громовый залп?  Видишь,  как  падают  испанцы,
сраженные пулями? Слышишь крик: "Да здравствует Гез!"? Вон они  с  копьями
наперевес бегут вверх по тропинке! Вон они с топорами в руках спускаются с
холма! Да здравствует Гез!
   - Да здравствует Гез! - кричат Уленшпигель и Ламме.
   - Гляди: воины протягивают нам оружие! - говорит Неле. -  Бери,  Ламме,
бери, мой родной Уленшпигель! Да здравствует Гез!
   - Да здравствует Гез! - все как один кричат пленники.
   - Аркебузиры не прекращают огня, - говорит Неле. - Испанцы  падают  как
подкошенные - они освещены факелами. Да здравствует Гез!
   - Да здравствует Гез! - кричат избавители.
   - Да здравствует Гез! - кричат Уленшпигель  и  пленники.  -  Испанцы  в
железном кольце. Бей их! Бей! Попадали все. Бей! Нет им пощады!  Война  не
на жизнь, а на смерть! А теперь забирай все, что  под  руку  попадется,  и
айда в Энкхейзен! Эй, кому суконная и шелковая одежда  палачей?  Оружие  у
всех есть?
   - У всех! У всех! - отзываются пленники.
   И они отчаливают в Энкхейзен, и  в  Энкхейзене  остаются  освобожденные
вместе с Уленшпигелем, Ламме и  Неле  немцы  -  остаются,  чтобы  охранять
город.
   А Ламме, Неле и  Уленшпигель  возвращаются  на  корабли.  И  вновь  над
вольным морем звучит: "Да здравствует Гез!"
   И корабли крейсируют под Флиссингеном.



13

   Здесь Ламме снова повеселел. Он не без удовольствия сходил  на  сушу  и
охотился на быков, баранов и домашнюю птицу, словно это были зайцы,  олени
или ортоланы.
   И на питательную эту охоту он шел не один. Любо-дорого  было  смотреть,
как возвращался целый отряд  охотников  во  главе  с  Ламме  и,  как  они,
невзирая на запрет, тащили за рога крупный рогатый  скот,  как  они  гнали
мелкий, как подгоняли хворостиной стада гусей и несли на  кончиках  багров
кур, каплунов, цыплят.
   На кораблях в такие дни пировали и веселились. А Ламме говорил:
   - Благовонный пар поднимается к небесам, и господа  ангелы  в  восторге
восклицают: "Ах, как вкусно!"
   Так, крейсируя, наткнулись они в один прекрасный день  на  лиссабонскую
торговую флотилию, водитель которой не знал, что Флиссинген перешел в руки
Гезов. И вот уже флотилия  окружена,  ей  приказывают  бросить  якорь.  Да
здравствует Гез! Барабаны и трубы призывают  на  абордаж.  У  купцов  есть
пушки, пики, топоры, аркебузы.
   С кораблей Гезов сыплются пули и ядра. Их аркебузиры,  схоронившись  за
деревянным прикрытием у грот-мачты, расстреливают лиссабонцев  в  упор,  а
сами при этом не подвергаются ни  малейшей  опасности.  Купцы  падают  как
подкошенные.
   - Сюда! Сюда! - кричит Уленшпигель, обращаясь к Неле  и  Ламме.  -  Вот
пряности,  драгоценности,  редкостные  товары,  сахар,  мускат,  гвоздика,
имбирь, реалы, дукаты, блестящие "золотые  барашки"!  [золотой  барашек  -
французская и фландрская золотая монета] Пятьсот тысяч с  лишним.  Испанцы
покроют нам военные расходы. Упьемся вражьей кровью! Отслужим мессу  Гезов
- дадим противнику бой!
   И Уленшпигель с Ламме дерутся как львы. Неле за  деревянным  прикрытием
играет на свирели. Захвачена вся флотилия.
   Подсчитали потери: у испанцев оказалось тысяча человек убитых, у  Гезов
- триста, среди них - кок с флибота "Бриль".
   Уленшпигель испросил дозволения обратиться с речью к  Долговязому  и  к
морякам, каковое дозволение Долговязый дал ему без  всяких  разговоров.  И
Уленшпигель обратился к ним с такими словами:
   - Господин капитан,  и  вы,  ребята!  Нам  сегодня  досталось  изрядное
количество пряностей, а вот этот  пузанок  по  имени  Ламме  уверяет,  что
бедный наш покойник, царство ему небесное, был в  своем  деле  не  великий
искусник. Давайте поставим на его место  Ламме  -  он  будет  кормить  нас
дивными рагу и божественными супами.
   - Ладно, - сказали Долговязый и моряки. - Пусть Ламме будет корабельным
коком. Мы ему дадим большую деревянную ложку - пусть он ею боцает  всех  -
от юнги до боцмана, если кто сунет свой нос в его котлы и кастрюли.
   - Господин капитан, товарищи мои и друзья! - заговорил Ламме. - Я плачу
от радости, ибо я ничем не заслужил столь великой чести. Но уж коли  выбор
ваш пал на меня, недостойного,  то  мне  ничего  иного  не  остается,  как
принять на себя высокие обязанности  магистра  кулинарного  искусства  на,
славном флиботе "Бриль", однако покорнейше вас прошу  облечь  меня  высшей
кухонной  властью,  дабы  ваш  кок,  то  есть   я,   имел   полное   право
препятствовать любому из вас, съедать долю другого.
   Тут Долговязый и Гезы вскричали:
   - Да здравствует Ламме! Мы даем тебе это право!
   - Но у меня еще есть к вам одна покорная просьба! - продолжал Ламме.  -
Я человек крупный, грузный и сырой. У  меня  объемистое  пузо,  объемистый
желудок. Бедная моя жена - да возвратит мне ее господь!  -  всегда  давала
мне удвоенную порцию. Вот об этой милости я вас и прошу.
   Тут Долговязый, Уленшпигель и моряки вскричали:
   - Ты будешь получать удвоенную порцию, Ламме!
   А Ламме, внезапно закручинившись, молвил:
   - Жена моя! Красавица моя! В разлуке с тобой меня может утешить  только
одно: при исполнении своих обязанностей я буду воскрешать в памяти  дивную
твою кухню в нашем уютном домике.
   - Тебе  надлежит  дать  присягу,  сын  мой,  -  сказал  Уленшпигель.  -
Принесите большую деревянную ложку и большой медный котел.
   - Клянусь господом богом, имя  которого  я  сейчас  призываю,  -  начал
Ламме, - быть верным принцу Оранскому по  прозвищу  Молчаливый,  правящему
вместо  короля  Голландией  и  Зеландией,  мессиру   де   Люме,   адмиралу
доблестного нашего флота, и мессиру Долговязому, вице-адмиралу и командиру
корабля "Бриль". Клянусь по мере слабых сил моих изготовлять ниспосылаемые
нам судьбой мясо и  птицу,  следуя  правилам  и  обычаям  славных  поваров
древности, оставивших прекрасные книги с рисунками  о  великом  кулинарном
искусстве.  Клянусь  кормить  этим  капитана,  мессира  Долговязого,   его
помощника, каковым является мой друг  Уленшпигель,  и  всех  вас,  боцман,
рулевой,  боцман-мат,  юнги,  солдаты,  канониры,   мундшенк,   камбузный;
вестовой при капитане, лекарь, трубач, матросы и все прочие.  Если  жаркое
будет недожарено, если птица; не подрумянится, если от супа будет исходить
неприятный  запах,  вредный  для  пищеварения,  если  аромат  подливки  не
заставит вас всех, - разумеется, с моего позволения, - ринуться  в  кухню,
если вы у меня не повеселеете  и  не  раздобреете,  я  откажусь  исполнять
высокие мои обязанности,  ибо  почту  себя  неспособным  занимать  престол
кухонный. Да поможет мне бог и в этой жизни, и в будущей!
   - Да здравствует наш кок, король кухни, император жарких! - воскликнули
все. - По воскресеньям он будет получать не удвоенную, а утроенную порцию!
   Так Ламме сделался коком на корабле "Бриль". И пока в  кастрюлях  кипел
аппетитно пахнущий суп, он с  гордым  видом  стоял  подле  двери  камбуза,
держа, словно скипетр, большую деревянную ложку.
   И по воскресеньям он получал утроенную порцию.
   Когда же Гезам случалось помериться  силами  с  врагом,  Ламме  не  без
удовольствия оставался в соусной своей лаборатории; впрочем, иногда он все
же выходил на палубу, раз за разом стрелял из аркебузы и сейчас же  уходил
обратно в камбуз - за кушаньями нужен был глаз.
   Добросовестный повар и храбрый воин, он стал всеобщим любимцем.
   В камбуз, однако ж, он не пускал никого.  Он  бывал  зол  как  черт  на
непрошеных гостей и лупил их деревянной ложкой и наискось и плашмя  -  без
всякой пощады.
   С той поры все его стали звать Ламме Лев.



14

   Корабли Гезов печет солнце, мочит дождь, порошит снег,  сечет  град,  а
они и зимою и летом бороздят океан и Шельду.
   Поднятые паруса напоминают лебедей, лебедей белой свободы.
   Белый цвет означает  свободу,  синий  -  величие,  оранжевый  -  принца
Оранского; вот почему на гордых этих кораблях плещутся трехцветные флаги.
   На всех парусах, на всех парусах славные летят корабли! Волны ударяются
о борта, валы обдают пеной.
   Гордые корабли Гезов, быстрые, как  облака,  гонимые  северным  ветром,
идут, бегут, летят по реке, касаясь парусами воды. Слышите, как они  режут
носом воду? Да здравствует Гез, бог свободных людей!
   Шхуны, флиботы, буеры, корветы быстры, как ветер  -  предвестник  бури,
как грозовая туча. Да здравствует Гез!
   Буеры, корветы, плоскодонные суда скользят по реке.  На  носу  кораблей
зияют смертоносные жерла длинных  кулеврин,  корабли  неуклонно  стремятся
вперед, и рассекаемые волны провожают их стоном. Да здравствует Гез!
   На всех парусах, на всех парусах славные летят корабли! Волны ударяются
о борта, валы обдают пеной.
   Корабли идут ночью и днем, в дождь, в бурю, в метель! Христос глядит на
них с облака, с солнца, со звезд - глядит и улыбается. Да здравствует Гез!



15

   Весть об их победах дошла  до  кровавого  короля.  Смерть  уже  глодала
палача, внутри у него  кишели  черви.  Жалкий,  нелюдимый,  он  бродил  по
переходам Вальядолидского дворца, еле передвигая распухшие и точно свинцом
налитые ноги. Жестокосердный тиран никогда не пел. Когда занималась  заря,
он не радовался. Когда солнце божественной улыбкой освещало его  владения,
он не ликовал.
   Зато Уленшпигель, Ламме и Неле хоть и могли в любую минуту  поплатиться
кто чем: Уленшпигель и Ламме - шкурой, Неле - нежной своей кожей,  хоть  и
жили они сегодняшним днем, а  все  же  распевали,  как  птички,  и  каждый
погашенный Гезами костер приносил им больше отрады, нежели  извергу-королю
пожар, истребивший весь город.
   Между тем принц Оранский,  Вильгельм  Молчаливый,  лишил  адмиральского
звания мессира Люме де ла Марк за  крайнюю  его  жестокость.  Вместо  него
принц назначил мессира Баувена Эваутсена Ворста. Кроме  того,  он  изыскал
средства уплатить крестьянам за хлеб, отобранный у них Гезами, вернуть  им
все, что у них было отнято, и следил за тем, чтобы  католики  пользовались
наравне со всеми  полной  свободой  вероисповедания,  чтобы  никто  их  не
преследовал и обид им не чинил.



16

   Под ясным небом по светлым волнам летят корабли Гезов,  а  на  кораблях
увеселяют  слух  свирели,  волынки,  булькают  бутылки,  звенят   стаканы,
сверкает оружие.
   - А ну, - говорит Уленшпигель, - бей в барабан  славы,  бей  в  барабан
веселья! Да здравствует Гез! Испанцы побеждены,  вампир  укрощен.  Море  -
наше, Бриль взят. Берег - наш, начиная с Ньивпора и туда дальше, к Остенде
и Бланненберге. Зеландские острова, устье Шельды, устье Мааса, устье Рейна
до самого Гельдерна - все это наше. Наши - Тессел,  Влиланд,  Терсхеллинг,
Амеланд, Роттум и Боркум. Да здравствует Гез!
   Наши - Делфт и Дордрехт. Это пороховая нить. Фитиль держит сам  господь
бог. Палачи уходят из Роттердама. Свобода совести, точно  лев,  наделенный
когтями и зубами правосудия, отбила графство Зютфенское, города  Дейтихем,
Дусбург, Хоор, Ольдензейль, а на Вельнюире - Гаттем, Эльберг и Хардервейк.
Да здравствует Гез!
   Это как молния, это как гром: в наших  руках  Камней,  Сволле,  Гассел,
Стенвейк, а вслед за ними Аудеватер, Гауда, Лейден. Да здравствует Гез!
   Наши - Бюрен и Энкхейзен! Мы еще не  взяли  Амстердама,  Схоонговена  и
Миддельбурга. Не беда! Все в свое время добудут терпеливые наши клинки. Да
здравствует Гез!
   Выпьем испанского вина! Выпьем из тех самых  чаш,  из  которых  испанцы
пили кровь своих жертв. Мы двинемся через Зейдер-Зе, по  речкам,  рекам  и
каналам. Северная Голландия, Южная Голландия и Зеландия - наши. Мы отвоюем
Восточную  и  Западную  Фрисландию.  Бриль  будет  пристанищем  для  наших
кораблей, гнездом для наседок свободы. Да здравствует Гез!
   Слышите, как во Фландрии, возлюбленной нашей отчизне, раздается  призыв
к отмщению? Там куют оружие,  точат  мечи.  Все  пришло  в  движение,  все
дрожит, как струны арфы  от  дуновения  теплого  ветра,  от  дыхания  душ,
выходящих из могил, из костров, из окровавленных тел.  Всюду  брожение:  в
Геннегау, Брабанте, Люксембурге, Лимбурге, Намюре, вольном городе Льеже  -
везде! Кровь всходит и колосится. Жатва созрела для серпа. Да  здравствует
Гез!
   Наше теперь Ноорд-Зе, широкое Северное  море!  У  нас  отличные  пушки,
гордые корабли, команды отважных и грозных моряков, куда входят и бродяги,
и разбойнички, и священники, примкнувшие к Гезам, и дворяне, и  мещане,  и
ремесленники, спасающиеся от преследования. С нами все, кто за свободу. Да
здравствует Гез!
   Филипп, кровавый король, где ты? Альба, где ты? На тебе священная шляпа
- дар святейшего владыки (*131), а ты беснуешься и богохульствуешь.  Бейте
в барабан веселья! Выпьем! Да здравствует Гез!
   В золотые чаши льется вино. Пусть вам весело пьется! Ризы церковные,  в
которые облеклись простолюдины, залиты  красным.  Ветер  треплет  хоругви.
Музыка, громче! Вам, свирели, играть, вам, волынки, пищать, вам, барабаны,
отбивать гордую дробь свободы. Да здравствует Гез!



17

   На дворе стоял волчий месяц - декабрь. Капли дождя  иголками  падали  в
воду. Гезы крейсировали в Зейдер-Зе. Труба адмирала созвала на флагманское
судно капитанов шхун и флиботов; вместе с ними явился и Уленшпигель.
   - Вот что, - обратившись прежде всего к Уленшпигелю, заговорил адмирал,
- принц за верную твою службу и  во  внимание  к  твоим  большим  заслугам
назначает тебя капитаном корабля "Бриль". На, держи грамоту.
   - Благодарю вас, господин адмирал,  -  молвил  Уленшпигель.  -  Хоть  я
человек скромный, а все же я возглавлю корабль, и надеюсь, что,  возглавив
его, я сумею с божьей  помощью  обезглавить  Испанию  и  отделить  от  нее
Фландрию и Голландию - я разумею Зейд и Ноорд Неерланде.
   - Отлично, - сказал адмирал. - А теперь, - заговорил он, обращаясь  уже
ко всем, - я  должен  вам  сообщить,  что  амстердамские  католики  (*132)
намерены осадить Энкхейзен. Они еще не вышли из Эйского канала.  Будем  же
крейсировать у выхода и не  пропустим  их.  По  каждому  кораблю  тиранов,
который посмеет показать в Зейдер-Зе свой корпус, - огонь!
   - Мы его разнесем в щепы! Да здравствует Гез! - вскричали все.
   Вернувшись на свой корабль, Уленшп