ронен. Похороны, на которых присутствовал президент Наджибулла,
прошли  без  инцидентов,  хотя поодаль  от основной процессии  и взлетел  на
воздух автобус, начиненный взрывчаткой.
     Двухэтажный, давно не ремонтировавшийся дом пуст, закрыты ставни, горит
над  дверью  тусклая лампочка, как лампада. За домом -  огромный  цитрусовый
сад, зреют апельсины и лимоны. Покойник был скуповат, и в Джелалабаде ходила
шутка, что каждое утро он лично пересчитывал на деревьях все фрукты,  и если
не досчитывался хотя бы одного апельсина,  то проводил строгое расследование
среди домашних.
     Эти  мелочи  уйдут,  забудется  все  второстепенное, в народной  памяти
останется монолитная  фигура полусвятого  борца за счастье  всех пуштунов. С
Гафар-ханом,  думается,  была похоронена  и  утопическая мечта о независимом
Пуштунистане,  хотя  ее  отголоски еще  долго  будут  тревожить  воображение
пуштунских юношей и слегка беспокоить пакистанских государственных мужей.
     Мир праху Абдул Гафар-хана! Такие люди украшают книгу истории.
     Еще  одна беседа.  Вождь  дружественных  власти кланов  племени  моманд
Джахангир.  Он командует полком, сформированным из соплеменников, держит под
наблюдением  дорогу  Джелалабад - Торхам,  собирает подать с проезжих, имеет
звание полковника  и  рассчитывает  на  генеральский чин. Джахангир, подобно
большинству   афганцев,  разговорчив,   остроумен,   любит   посмеяться.  От
кабульского  и советского начальства он ждет  оружия, денег и  автомашин. Об
этом и ведется беседа. Кое-что Джахангир выколачивает, жалуется, что обещано
мало, но в душе доволен, так как вообще ничего не  ожидал и просил на всякий
случай. После Джахангира появляется губернатор - попрощаться. Уходить ему не
хочется,  однако  твердость  проявляют  хозяева.  Они  приготовили  ужин  со
спиртным,  а  присутствие  губернатора -  борца  за  исламское благочестие -
заставило бы от спиртного отказаться. После  долгих рукопожатий, обниманий и
лобызаний Вакиль Азам отправился восвояси.
     Отлет из  Джелалабада был столь же быстрым, как  и прилет. Самолет,  не
зажигая огней, сел, развернулся, принял на борт пассажиров и тут же взлетел.
На взлете он был обстрелян, затем обстрелян еще раз. Мы этого не видели, так
как стрельба шла снизу, и узнали о грозившей опасности от экипажа уже  после
посадки  в  Кабуле.  В  рапорте  экипажа  было  записано:   "22.  25  (время
московское).   Через   5   минут  после  взлета   наблюдалась  стрельба   из
крупнокалиберного пулемета трассирующими пулями. Самолет находился на высоте
1200 м,  выполняя  второй круг схемы полета. Стрельба велась  на  протяжении
всего набора высоты.
     22.46. На удалении 28 км от ВПП по трассе следования с-та с горы велась
прицельная (с упреждением)  продолжительная стрельба из  зенитной  установки
разрывными снарядами".
     В  Кабуле  было  прохладно,  сухо  и  после  "парной бани"  Джелалабада
дышалось изумительно легко.

     Парадный зал генерал-губернаторства провинции Герат огромен, прохладен,
безупречно  чист  и  завораживающе  красив.  Благородные  колонны  подпирают
высокий лепной потолок,  глубокая синева стен расписана кружевным хитроумным
орнаментом, и золотой  узор  кажется отблеском  азиатского солнца. Старинные
миниатюры  с портретами когда-то  живших в Герате  славных  поэтов,  ученых,
седобородых  мудрецов. Высоко под потолком каллиграфической  вязью  выписаны
дорогие сердцу каждого мусульманина изречения из Священной книги. Знаменитые
во всем мире гератские ковры заглушают шаги.
     Этот  зал,  реставрированный  недавно  после  долгих десятилетий,  даже
столетий  запустения, медленного обветшания, восстановленная  красота, чудом
уцелевшая  от  адского  пламени  войны,  задали тональность нашему короткому
пребыванию в Герате.
     Мы, то есть глава советских пограничников Вадим Александрович Матросов,
Валентин Алексеевич  Ревин, министр  Якуби  и я, вылетели  из Кабула  ранним
утром 11 ноября 1989 года. На кабульском аэродроме в предрассветных сумерках
толпились афганские провожающие.
     АН-32 разбегается быстро. Несколько витков над просыпающимся  городом -
подальше  от  земли,  поближе к  звездам  и  чем  скорее,  тем  лучше:  надо
набрать_семь  тысяч  метров,  тогда  не  страшен  "стингер"  - этот  подарок
передовой американской технологии афганскому народу.
     Горы присыпаны снегом,  розовым на утреннем  солнышке.  Небо бездонное.
Далеко внизу легкие облака.  Пейзаж пронизан безмятежным, бескрайним покоем,
и даже  не мытые со  дня рождения  самолета иллюминаторы не могут  испортить
этого впечатления. (Надо сказать, в самолете грязновато,  кресло болтается в
своих  креплениях, ремни отсутствуют. Но, вспоминаю, тридцать лет тому назад
на  подобном  же,  хотя  и  гражданском,  афганском  самолете  дверь изнутри
привязывали веревкой.)
     Бесконечное плоскогорье Хазараджата. В узких  долинах рек изредка видны
крошечные  квадратики  деревень, лоскуты  полей  и  острые, покрытые  снегом
вершины, как внезапно застывшая морская зыбь.
     Почти два часа полета. Спать уже не хочется, разговаривать невозможно -
натужно воют моторы, монотонно, всем корпусом гудит самолет.
     Долина Герируда,  где  расположен  Герат, - радостное  место,  особенно
солнечным утром. Здесь теплее, чем в Кабуле, гораздо больше зелени и горы не
кажутся  столь  унылыми.  От  аэродрома  до  города  двенадцать   километров
совершенно отчаянной дороги: между бетонными плитами глубокие ухабы, выбитые
танками,  тяжелыми грузовиками, бомбами и  минами.  Вдоль дороги  (встречают
нас!) то  группки вооруженных людей, то  танк,  то бронетранспортер, то БМП.
Рисковать  хозяева  не  хотят. Наш  визит в город  -  событие весьма важное,
никаких  советских  делегаций  после февраля  1989 года  здесь не бывало, и,
конечно,  нельзя  допустить,  чтобы  торжественное,  приподнятое  настроение
омрачила бандитская пуля.
     Я  не думал,  что  когда-нибудь  увижу город,  подобный Герату,  город,
сохранивший  с незапамятных  времен  не  только  мечеть  и  крепость,  но  и
экзотическую атмосферу старого Востока,  такого, каким я увидел  его  в 1958
году и каким он навек запечатлелся в памяти.
     Неторопливая  утренняя  торговля. Двери лавок широко распахнуты,  лавки
набиты  товарами, цены умеренные по нынешним временам. Висят на крюках прямо
на улице  аккуратно освежеванные бараньи тушки, лежит  стопками традиционный
нан  - плоские  свежевыпеченные  лепешки,  высятся  пирамиды дынь.  В Герате
лучший в  мире сладчайший виноград, в Герате лучшие в мире  ковры, гератцы -
страстные патриоты своего города.
     Лавки неказисты на вид, как  им  и  положено  быть на  старом  Востоке.
Удивительным  образом  очень  щепетильные в вопросах собственной  наружности
зажиточные  мусульмане  -  всегда  умытые,  гладко  бритые  или с  тщательно
ухоженными бородами,  в безукоризненно чистых тюрбанах, питающие слабость  к
западной парфюмерии, абсолютно равнодушны к тому,  что можно  назвать средой
общественного обитания. Окна лавок Герата не  мыты, нечистоты сбрасываются в
придорожную канаву,  разбитое стекло заменяется  куском  фанеры  или  бывшей
когда-то  прозрачной пластиковой пленкой. Но, как говорят хозяева, в  лавках
есть  все, что душе угодно.  Идут товары из Ирана  (торговля после окончания
военных  действий  процветает),  бесконечными  тропами  тянутся  караваны  с
контрабандой из Пакистана, 40-я армия  оставила во  всех  афганских  городах
неисчерпаемые  запасы  обмундирования,  консервов,   водки,  обуви,  одежды,
закупавшихся военной "Березкой" и осевших  у  афганских  купцов. Иностранные
товары дороги, а продовольствие намного дешевле, чем в Кабуле или в соседнем
Иране.  Но дело  не в  товаре,  а в  том  восточном  порядке,  или,  скорее,
беспорядке,  в котором он хранится и  выставляется, в причудливых сочетаниях
предметов, уживающихся на одной и той же полке.
     Автомашин на улицах немного, хотя нехватки бензина в городе нет (поклон
в  сторону  великодушного северного  соседа!).  Самый  распространенный  вид
транспорта  -  верховой  и  общественно-гужевой.  Бегут по  улице  неспешной
трусцой  ишаки,  восседают  на них горожане,  будто бы  сошедшие со  страниц
любимых книг - аккуратно  накрученные на  головы  чалмы, обожженные  солнцем
лица, бороды. Везут людей извозчики в пестро изукрашенных пролетках, которые
когда-то в старой Индии именовались "викториями". Целая стайка ребятишек, не
меньше десятка  оживленных маленьких  человечков, едет  на  телеге  в школу.
Чинно шествуют женщины в чадрах. Белое одеяние с прорезью для глаз укутывает
их с головы до пят, чадра вышита изящным рисунком.
     В просторном дворе перед гератской мечетью, славной  своей  древностью,
размерами  и красотой, -  сидящие фигуры.  Сейчас  не  время  намаза, просто
кто-то  тихо беседует, кто-то  углублен  в книгу, кто-то  смотрит в  голубое
персидско-афганское небо. Впечатление уютного,  удовлетворенного самим собой
мира, нежащегося на нежарком ноябрьском солнце.
     У  нас нет  времени  походить  по  городу час-другой  пешком,  одевшись
попроще,  заглянуть  в лавки,  посидеть у мечети, где  обязательно  найдется
любознательный собеседник, выпить с ним заваренного  по-ирански черного чаю.
Нет времени на  то, что  успокаивает душу, что позволяет увидеть мир добрым,
расположенным к человеку.
     Мы  уже  побеседовали  с   генерал-губернатором  Халекъяром.  Провинция
восстанавливается, народ  работает,  торгует, учится. Строится  около  шести
тысяч личных  домов,  в городе,  где  живет сто  шестьдесят  тысяч  жителей,
действует сто  двадцать школ, и грамотность здесь выше,  чем в любом  другом
районе  Афганистана. Сунниты  и шииты  живут мирно, банды складывают оружие.
Остается несколько непримиримых групп, но их дни сочтены. "У самого крупного
главаря,   закоренелого   врага   власти,   Турана   Исмаила,   -    говорит
генерал-губернатор, -  остался один выбор:  бежать в  Иран  или  сдаваться".
Пожалуй, излишне оптимистично, но хочется  надеяться, что  верно.  Несколько
лет назад в Герате вела ожесточенные бои Советская Армия. Не оставили ли эти
печальные события тяжелого следа в сознании гератцев, как смотрят они сейчас
на Север - со страхом, с ненавистью, с неприязнью?
     Ничего  подобного,  - в  один голос  утверждают  собеседники,  -  была,
конечно, война,  были жертвы  и разрушения,  но  все  это прошло.  Советские
войска оказывали  помощь нуждающимся,  давали хлеб  и керосин, прикрывали от
бандитов, лечили больных. На Востоке неприятную  правду прямо не говорят, ее
надо выведывать, разузнавать окольными путями.  Ведь  воевали  же здесь наши
солдаты, и наша  авиация наносила  страшные  бомбоштурмовые  удары, и  гибли
афганцы, исчезали  с лица  земли их дома! Это, конечно, не прошло бесследно,
но  и  наши хозяева  не  лукавят, да и ситуацию мы  знаем не с их слов. Была
война - люди  жили одними чувствами, кончилась война - надо забывать плохое,
а без северного соседа Герату будет трудно. Дауд-хан - предводитель крупного
пуштунского вооруженного формирования. Долгие годы и воевавший с  властью, и
друживший с ней. Добрый друг Советской Армии в последнее время ее пребывания
в  Герате. Дауд-хан  представителен, красив, как  киноактер, щеголеват, лихо
сидит на его голове традиционный тюрбан племени нурзаев. И у него, человека,
который бил нас и которого били  мы, нет горьких  воспоминаний о прошлом.  С
Советским  Союзом  надо  дружить, без  этого  у  Афганистана  будущего  нет.
Дауд-хан говорит о себе, что неграмотен. Его, как и многих других, выдвинула
война.  Примечательно, что  появились  эти  самородки лишь  на оппозиционной
стороне.  Исключением  на другой стороне  был лишь Наджибулла -  гильзайский
пуштун.
     Такого  деятеля, как Дауд-хан,  любая власть должна иметь в числе своих
друзей, но не  полагаться на его преданность. Дауд-хан - вольная птица, он с
теми, кто сильнее, и повернись дела немного по-другому, пожалуй, обстреливал
бы Герат ракетами, готовясь предать город разграблению.
     Распрощавшись с  Даудом, идем  к  его старинному (при всей молодости их
лет) сопернику  Амиру Сайд  Ахмеду. Амир  - ализайский пуштун, раньше других
перешел на сторону власти, его  банда переименовала себя  в  территориальный
полк,  а затем  в дивизию, вооружена до зубов советским  оружием,  включая и
БТР-80. Амир честно воевал против самого серьезного противника власти в этой
провинции  Турана  Исмаил-хана,  который, кстати, является и  личным  врагом
Амира. За успехи получил воинское звание генерал-майора.
     В  городском  штабе   территориального   полка  нас  встречал  Амир   с
несколькими десятками заместителей и  подчиненных. Чай разносил  заместитель
командира по политической части, как говорят, непревзойденный оратор.
     Хозяин сиял,  его  лицо  светилось  сквозь  густую молодую  бороду, как
солнышко сквозь листву.  Чинный разговор велся лишь для приличия, важен  был
сам визит трех советских генералов и губернатора в штаб Амира.
     Штаб размещается в здании,  которое построено с нашей помощью до начала
войны и предназначалось  под гостиницу.  Само  строение  из голубовато-серых
блоков сохранилось  хорошо,  хотя  в  него  и  угодили несколько PC. Большие
фасадные  окна забиты досками,  внутри дом неухожен,  запылен,  запущен,  но
по-своему,  по-афгански  обжит. Чистотой,  голубизной свежепокрашенных  стен
сияет лишь личный кабинет командира дивизии генерал-майора Амир Сайд Ахмеда.
В  кабинете непрерывно  звонит телефон,  но генерал,  занятый  международной
дипломатией,  не  обращает  на   него  внимания.  В  дальнем   уголке  сидит
заместитель комдива и его старший брат - явно личность второстепенная.
     Пора отправляться домой,  в Кабул. В порыве дружелюбия, желания сделать
нам что-то приятное Амир говорит: "Я  вам гарантирую, что во всем  Герате не
прозвучит ни  один  выстрел,  пока ваш самолет  не поднимется на семь  тысяч
метров". Такой своеобразный прощальный привет. Мы  уезжаем из гостеприимного
штаба растроганными.
     Колонна  машин  идет  обычным  порядком.  Впереди  БРДМ,  за  ней  пять
"уазиков",   где  размещается  делегация   и  сопровождающие,   в   конце  -
бронетранспортер.  Вдруг  резкая  остановка.  Нашу  колонну обстреливают  из
миномета. Три  мины упали прямо  у  дорожного полотна  метрах в ста  по ходу
нашего движения. Пришлось быстро перебраться из машины в бронетранспортер.
     Подоспевший  к месту происшествия на  своем бронетранспортере  Амир был
несколько смущен,  но  не растерялся. "Я контролирую  эту сторону  дороги, -
широко махнув рукой направо, сказал он, - а стреляли оттуда".
     Пострадавших  не было,  сияние дружбы, скрепленной огнем, озаряло  лица
гостей и хозяев. Надо было бы вместе спеть что-то вдохновляющее, но никто не
знал  подходящих слов, поэтому расстались  с обычными объятиями и наилучшими
пожеланиями всех всем.
     Амир Сайд Ахмед был убит в бою в 1990 году.

     Авантюрой  именуется  предприятие,  закончившееся  провалом.  Афганское
предприятие, начатое  во  второй половине 1979  года и завершающееся  только
сейчас, было авантюрой.
     Секретных  документов, освещающих процесс принятия решения о  свержении
X.  Амина, создание правительства во  главе с Б. Кармалем и  ввод  советских
войск в  Афганистан, в КГБ не существует. По рассказам моих друзей, немногие
документы исполнялись от руки в единственном экземпляре и были уничтожены по
личному распоряжению Ю. В.  Андропова.  Не  знаю, чем  руководствовался Юрий
Владимирович. Возможно,  уже  тогда  он  почувствовал,  что дело  добром  не
кончится. Незыблемость и вечность строя - символ веры для низов. Деятель его
калибра мог ощущать зыбкость и временность краеугольных камней.
     Историкам    афганской    военно-политической     кампании     придется
довольствоваться  самым ненадежным материалом -  официальными  документами и
свидетельствами очевидцев.
     Что заставило Брежнева и  его соратников обратить взоры  на Афганистан?
Были ли их вечные опасения, связанные с США, надуманными?
     "Наиболее  неотложный  и  трудный  геополитический  приоритет  для  США
представляет район  к  юго-западу от  границ  СССР,  где  ключевое положение
занимают Иран  и  Афганистан в  сочетании  с Пакистаном...  Москва,  занимая
доминирующие позиции, в  состоянии  разорвать  прямые  связи  между крайними
западными и дальневосточными  евразийскими союзниками США..." - так писал 3.
Бжезинский (Бжезинский 3. План  игры. М.:  Прогресс. 1986.  С. 199) в разгар
афганских событий и давал следующие рекомендации:
     "Вашингтону необходимо  усилить  противодействие советскому наступлению
путем  предоставления  большей  помощи  Пакистану  и  проявления  готовности
улучшить отношения с Ираном;
     -  (...)   поддерживать  силы   сопротивления,   одновременно  зондируя
готовность Советского  Союза  восстановить реальный  нейтралитет Афганистана
(...);
     -  (...)  способствовать  путем  использования  радиовещания  и  других
средств формированию  более четкого политического  самосознания у  советских
мусульман, что  будет сдерживать дальнейшее советское  поглощение  исламских
народов".
     Один  из известнейших  политологов  и знатоков  Советского  Союза -  3.
Бжезинский оказался не в состоянии реально оценить возможности и устремления
Советского  Союза. Он рекомендует США не пассивную политическую защиту своих
интересов в  непосредственной близости от границ  нашей  страны, но активную
наступательную политику с применением "других  средств" в отношении народов,
населявших  Советский  Союз.  Кремлевские вожди жили в том же мире  холодной
войны,  что и Бжезинский. Холодная война диктовала свои оценки, подсказывала
политические  и военные  ходы, вовлекала государственных мужей в безвыходные
ситуации.  Так было  с  американской  войной во Вьетнаме, то  же случилось с
советской войной в Афганистане.  Многие прошлые решения  выглядят неясными с
позиций сегодняшнего  дня.  Все  они в свое время  были  жестко  обусловлены
совокупностью объективных и субъективных факторов и не могли быть иными.
     Замысел  рождался  в обстановке секретности, необычной даже  для нашего
закрытого  общества. Его инициаторы  не  рисковали  привлекать экспертов, не
удосуживались  заглянуть в афганское  прошлое, узнать  что-либо об афганцах.
Депеши посольства,  КГБ,  ГРУ  описывали  лишь внешнюю  сиюминутную  сторону
событий.  Без  понимания  глубины и исторической подоплеки происходящего его
толкование  с   помощью   терминов  внутрипартийной  борьбы,   революции   и
контрреволюции,  классового  противостояния  безмерно  упрощало  и  искажало
афганскую действительность.
     Замысел  рождался в головах людей, наделенных  абсолютной  властью,  не
знавших, что  такое оппозиция, никому  не подотчетных.  (Не знаю, кто первым
вышел  с инициативой  интервенции.  Возможно,  Брежнев,  возможно,  Устинов,
Андропов или Пономарев.) Главная беда этих людей заключалась в неспособности
реалистически оценивать не только объект и  цели интервенции, но и механизм,
имевшийся  в их распоряжении. Потребовалось несколько лет, чтобы  убедиться,
никогда  не  признавая  этого публично,  что  межведомственное соперничество
способно парализовать любое действие. Что  институт партийных, комсомольских
и административных  советников некомпетентен. Что  армия не приспособлена  к
ведению боевых  действий  в афганских условиях. Что все  это  вместе  взятое
является продуктом упадка нашей собственной системы.
     Попытки выяснить, кто же первым заговорил о посылке войск в Афганистан,
приводят, как правило, к туманным ссылкам на тех, кто сможет ответить лишь в
Судный  день.  Есть неясные  свидетельства того,  что  инициатором был М. А.
Суслов,  "серый  кардинал"  партии, пользовавшийся безграничным  влиянием на
Брежнева. С некоторой уверенностью  можно говорить  о  том, что Андропов был
против этого шага.  Негодуя по поводу развер