немного  позже
остановлюсь на нем подробнее.)
     В девять ноль-ноль звонок. Женский голос.
     - Вас просят быть в приемной Михаила Сергеевича в двенадцать часов.
     - А где это? (Дурацкий, но искренний вопрос.)
     Разъясняют.
     Час от часу не легче...
     Еду  на  Лубянку, чтобы  быть поближе к Кремлю,  помалкиваю. Там срочно
собирает  Грушко  коллегию.  Коллективно  посыпаем  голову пеплом, принимаем
заявление коллегии с  осуждением  заговора.  В  заявлении  употреблено слово
"замарано". Начинается идиотический спор  - не лучше ли написать "запачкано"
или  "ложится  пятно".  Все  как  в Верховном  Совете  или  в романе  Кафки.
Состояние всеобщего  и  дружного маразма,  единственная невысказанная мысль:
"Ну, влипли!"
     Да, влипли, и еще как влипли. Бессильная ругань в адрес вчерашнего шефа
не утешает. Предал, предал все и всех...
     Коллегия  расходится, захожу к Грушко, докладываю  о вызове  в приемную
Президента.  Грушко  говорит,  что  утром  Михаил Сергеевич позвонил ему  из
машины  и  сказал,  чтобы  все работали спокойно  (примерно так).  И  Грушко
спокоен, хотя глаза у него запали и лицо потемнело.  Короткий  разговор ни о
чем.
     Еду в Кремль. Тщательно проверяют  документы  у  Боровицких  ворот. Это
новое.  Всегда  пропускали,  лишь взглянув  на номер  машины. По  Ивановской
площади,  под сияющими в голубом небе куполами Ивана  Великого (изумительную
радость подарил  Москве злосчастный Борис Годунов!) - к зданию Совмина,  где
раньше заседало Политбюро и где кабинет Президента.
     Иду вдоль стены к подъезду 2, по дороге знакомлюсь с комендантом Кремля
генералом Г. Д. Башкиным. Он любезно провожает меня. У подъезда два огромных
"Зила". Вижу издалека - приехал начальник Генштаба М. А. Моисеев.
     Встречаемся с ним в приемной. Кроме нас, там И. С. Силаев, председатель
Верховного  Суда  Смоленцев,  В.  П.  Баранников,  затем  появляется  А.  А.
Бессмертных.  Настроение  у  всех  несколько  нервическое,  но   не  унылое.
Перекидываемся  несколькими  словами  с Моисеевым, дружно  и коротко  клянем
своих   бывших  начальников.   Народ   прибывает   -  председатель  Комитета
конституционного   надзора   Алексеев,  Е.   М.  Примаков,   пресс-секретарь
Президента  В. Н.  Игнатенко, В. В. Бакатин, кто-то  еще. "Ореховая комната"
(заветный уголок высших сфер) полна.
     Вошел Президент. Здороваясь,  я представился, и он сразу же позвал меня
в соседний пустующий зал заседаний. В  нем я побываю еще раз через три часа.
(Пример того,  как опасно доверять очевидцам события и даже  самому  себе. В
зале заседаний я вновь побывал не через три, а через сутки  плюс три часа. И
именно  тогда  в  приемной были  И.  С.  Силаев и В. П.  Баранников, а  не в
описываемый день 22 августа 1991 года).
     Разговор  очень  короткий.  "Чего  добивался  Крючков?  Какие  указания
давались комитету? Знал ли Грушко?" Отвечаю как на духу. Коротко рассказываю
о совещании 19-го. "Вот подлец. Я больше всех ему верил, ему  и Язову. Вы же
это знаете". Согласно киваю.
     - А кто у вас начальник пограничников?
     - Калиниченко Илья Яковлевич.
     -  Как они меня  окружили, стерегли.  Был приказ  стрелять, если кто-то
попытается пройти через окружение.
     Пытаюсь  сказать  словечко  в  защиту  Ильи, человека, на  мой  взгляд,
неспособного  на злодейство. Ведь уже известно, что пограничникам  на  месте
отдавал приказы кто-то из службы охраны.
     Президент   выглядит  великолепно.  Оживлен,  энергичен,  глаза  ясные,
никаких признаков усталости. Так близко я вижу его второй раз. Первый был 24
января  1989   года,  когда  Крючков  представлял  меня   Президенту   перед
назначением на должность. Тогда М. С. Горбачев был несколько сумрачен и сух.
     Президент распорядился, чтобы я созвал заместителей председателя  КГБ и
объявил им,  что  на  меня  временно  возлагаются  обязанности  руководителя
комитета.
     Трех- или  пятиминутное  уединение  с  Президентом что-то  в этом  мире
значит.  Проходя  через "Ореховую комнату", вижу дружелюбные, даже  ласковые
улыбки, символические рукопожатия из дальних углов. На всякий случай...
     Купола Ивана Великого  померкли. Едем на Лубянку, а там  уже собирается
народ, и, совершенно очевидно, с недобрыми для  КГБ намерениями. Объезжаем с
некоторым трудом толпу  (у "Детского мира" идет обычная  толкучая торговля),
ныряем во двор комитетского здания через ворота с Пушечной.
     Собираю  заместителей  председателя,  объявляю  указание Президента.  И
здесь сразу  же засияли  сдержанно-радостные улыбки, по меньшей  мере,  одна
запомнилась  отчетливо -  открытое лицо  Г.  Ф. Титова, который  ни  в каких
событиях участия не принимал, так как был в отпуске.
     Вопрос  на повестке дня один, классический русский вопрос:  что делать?
Совершенно очевидно, что все старое кончилось и делать надо что-то новое. На
этом  очевидность  кончается.  Действуем  так: завтра, 23 августа,  собираем
совещание руководящего состава КГБ, на котором обсудим  содержание заседания
коллегии. Коллегию же надо провести в ближайшие  дни, чем раньше, тем лучше.
Больше  сказать  нечего.  Расходимся.  (В  голове звучит  есенинская строка:
"...перед   этим  сонмом  уходящих  я  не  в  силах   скрыть  своей  тоски".
Прокрутилась несколько раз и ушла, чтобы неожиданно всплывать вновь  и вновь
в те дни.)
     В моем кабинете (переехал сюда два месяца назад из старого комитетского
здания, отдав свое помещение КГБ РСФСР) кромешный телефонный ад.
     Начальник комендантской службы В. Г. Опанасенко докладывает, что  толпа
на площади  собирается  идти  на  штурм КГБ. На стенах зданий пишут  обидные
лозунги, окружили памятник Дзержинскому.
     - Что делать?
     - Ни в коем случае,  ни при каких обстоятельствах не  применять оружия.
Закрыть все ворота и двери, проверить решетки. Будем обращаться к московским
властям и милиции. (Момент унижения, затянувшийся на два дня!)
     Отыскиваем милицию, но она на выручку не спешит.
     Звонок из Прокуратуры Союза, В. И. Кравцев:
     -  Мы высылаем бригаду следователей  для проведения  обыска  в кабинете
Крючкова.
     - Хорошо, высылайте.
     Звонок из Прокуратуры РСФСР, В. Г. Степанков:
     - Мы  высылаем  бригаду  следователей для обыска  кабинета Крючкова.  С
бригадой приедет Молчанов от Центрального телевидения.
     - Ради  Бога, присылайте, но  сюда уже направляются люди из Прокуратуры
Союза!
     -  Ничего,  мы  с  ними  договоримся.  Через десяток минут  в  кабинете
оказываются человек  пятнадцать служителей правосудия, из которых запомнился
лишь  Генеральный прокурор РСФСР  Степанков.  К моему  удивлению, обе группы
моментально договорились,  нашли  понятых  -  девушек  из секретариата  -  и
двинули  в крючковский кабинет. Группа отправилась обыскивать дачу Крючкова,
где уже  с  утра  горько  рыдала  Екатерина  Петровна, другая  группа  -  на
городскую квартиру.
     Звонок. Голос  М. С. Горбачева:  "Я подписал  указ  о вашем  назначении
временно исполняющим обязанности председателя КГБ. Работайте".
     Фиксирую  время  -  пятнадцать  часов.  К  становящимся уже  привычными
докладам ("...пытаются бить окна...", "...с милицией связаться не можем...",
"...призывают скинуть памятник..." и т. п.) добавилась волна поздравлений  с
назначением. На всякий случай. Жить становится все невыносимее, но думать об
этом  некогда. Окна кабинета выходят во двор, глухо  доносится  уличный шум.
Как  знакома ситуация. Как ужасно,  что  это происходит не в  Тегеране,  где
десяток   лет   назад  приходилось  так   же  сидеть  в  осаде,  командовать
защитниками,  слушать  рев  толпы, звон  разбиваемых стекол, удары в  двери,
выстрелы...  Ужасно, что  это  происходит  на  Лубянке, что  и здесь, как  в
Тегеране, помощи ждать неоткуда.
     Ошибка. В моем кабинете появляются два  российских депутата  специально
на  тот случай, если толпа начнет вести себя буйно. Леонид Борисович Гуревич
и   Илья  Мстиславович  Константинов.  Записываю  их   имена   с   искренней
признательностью. Они внесли элемент разума в абсолютно иррациональный мирок
моего  кабинета. Был  момент,  когда  они  собрались  было  на  площадь,  но
оказалось, что  очередной поток докладов об очередном начале  штурма Лубянки
неправилен.  Доложили,  что с  какой-то  машины в  проезде Серова  бесплатно
раздают водку.  Это уже  из  области фантастики - водка драгоценна, и  любой
купил бы ее по госцене. Тем не менее, прошу проверить. Сообщают, что никакой
раздачи  водки  нет.  (В   голосе  звучит  разочарование.)  Постепенно  дело
проясняется.  На площади не  буйная толпа,  а митинг. Речь  идет о демонтаже
памятника.  Всем  командует  С.  Б.  Станкевич,  а  милиция приглядывает  за
порядком. Попрощались  с Гуревичем  и Константиновым.  Если  таких много, то
Россия  не погибнет. Знакомство с ними было светлым  пятном в этот кошмарный
день.
     Накал  несколько  спадает. Иду подземным  переходом в  старое здание, в
кабинет  Г. Е.  Агеева. (Все начальники  к  тому  времени были распущены  по
домам.)  Окна  кабинета  на  пятом  этаже  выходят  на  площадь.  По просьбе
организаторов  митинга  мы  включили прожектора на  здании комитета  ("...не
трогайте нас. Видите, какие мы сознательные..."), но площадь освещена слабо.
Кольцом,  на некотором удалении от памятника, стоят  люди. Сосчитать трудно,
но  это  несколько  десятков тысяч. Говорят речи, выкрикивают лозунги, а тем
временем два мощных автокрана примериваются к чугунному монументу. Шум толпы
праздничный, не  угрожающий,  она  охотно  подчиняется  командам,  усиленным
микрофоном.  Выезжает на площадь машина  "скорой помощи",  но лишь для того,
чтобы осветить своими фарами сцену гражданской казни основателя ВЧК, первого
чекиста.  Гражданская казнь  -  явление  для  России  не  новое.  Правда,  с
монументом  все выглядит масштабнее,  но с  помощью телевидения  дело вполне
поправимое. Будет даже  интереснее, так  как  памятник  не  меняет выражения
лица, все  происходящее для него -  это сон,  суета тех,  кому еще предстоит
раствориться в вечной тьме. С живым человеком иное дело.  В Иране это поняли
моментально...
     Заставляю  себя  смотреть. Испытываю  ли  горе?  Нет. Все  происходящее
закономерно - расплата  за близорукость, за всесилие, за корыстность вождей,
за  нашу баранью  бездумную натуру. Конец эпохи. Но и  начало другой  эпохи.
Краны взревели,  толпа зашумела. Вспышки сотен  блицев  - и железный Феликс,
крепко  схваченный за  шею  (он был обвязан  канатами,  но  процедура  казни
подсказывает  детали),  повис  над площадью, а  под  чугунной  шинелью  лишь
обозначилась  смертная  судорога  чугунных ног. Не за то  дело  отдали  свою
первую,  земную, жизнь, Феликс Эдмундович? Посмертно ответили за прегрешения
потомков?
     Поздно вечером 22 августа  1991  года я стоял  у окна кабинета на пятом
этаже старого здания КГБ, выходящего на  Лубянскую  площадь,  бывшую площадь
Дзержинского. В  опустевших зданиях КГБ тихо  и глухо.  Внутреннюю охрану на
четвертом и пятом этаже нового  дома  (там была  особо  охраняемая зона, где
размещались   кабинеты  председателя,  его  заместителей  и  секретариат)  я
распорядился  снять  еще раньше,  и  странно  выглядят длинные  коридоры без
привычных прапорщиков у каждого входа на этажи.
     Последние   распоряжения  комендантской   службе   -   ни   при   каких
обстоятельствах  не применять оружия. Все. Делать ночью здесь нечего. Ворота
здания закрыты и  наглухо блокированы изнутри. К счастью, находится дежурная
машина вне здания. Выходим  на Кузнецкий. Пустынные улицы,  редкие прохожие,
группка милиционеров поодаль, ближе к выезду  на площадь. Это мой город, я в
нем  родился  и  жил.  В  этот  поздний  ночной час  я ощущаю  его  холодную
отчужденность.

     Ночь, улица, фонарь, аптека.
     Бессмысленный и тусклый свет...

     Мы слышим  поступь истории, но не знаем, куда спрятаться, чтобы не быть
раздавленными.

     23 августа.

     Ранним утром  вновь на Лубянке. Еще  вечером  стало  понятно,  что даже
временно без председательского  пульта  прямой связи  (я  про  себя, смеясь,
назвал  его "пульт личности") справляться с  Комитетом невозможно. Знаю, что
будут  попреки  в  нескромности, и тем  не менее  решительно  перебираюсь  в
главный  кабинет. Помещение  огромное, сегодня  выглядит  зловеще,  печально
смотрят со стены портреты Ленина и Горбачева.
     Телефоны, этот бич служивого человека,  терзают  слух и душу. Донесения
довольно   однообразны  -  угрозы  со  всех  сторон,   полная  растерянность
начальников всех уровней. Будут ли штурмовать и кто? Куда смотрит милиция? И
совсем глупое - "они  же говорят  о законности и  правовом государстве! Надо
сказать им,  что творится произвол..." и т. п. Жалкое  блеяние  потерявшихся
людей.
     Вот тебе и "щит и меч"! Все правильно. Щит и меч что-то значат, когда в
них нуждаются. Сейчас они никому не нужны.
     Звонок  из  Вильнюса.  Блокированы  два  райотдела  КГБ,  сотрудники  в
зданиях. Что делать?
     А я откуда знаю, что делать? Даю тот  же стандартный приказ - оружия не
применять,  вступать  в  переговоры,  договариваться  о  передаче  зданий  и
имущества, оформлять все описями и протоколами.
     Звонок из того же Вильнюса  - заместитель  председателя  Совмина  Литвы
Зигмас  Вайшвила.  По  тому  же  вопросу.  К  этому времени выяснилось,  что
переговоры  с литовцами  о  судьбе  КГБ уже велись  и были на несколько дней
прерваны. С облегчением сообщаю Зигмасу, что через несколько часов в Вильнюс
вылетает  зампред  КГБ  В.  Ф.  Лебедев  и  консультант председателя  С.  А.
Кондратов.
     Начальник следственного управления докладывает, что собираются какие-то
силы   с   намерением   штурмовать   Лефортовский  следственный  изолятор  и
освобождать активистку Демсоюза Новодворскую.
     - Вот те на! А разве она у вас?
     - У нас.
     - А кто может распорядиться об освобождении?
     - Мы сами.
     - Выпускайте!
     Десять тридцать.  Совещание руководящего состава КГБ,  человек тридцать
пять. Для того чтобы  избежать рассуждений  об обстановке, спрашиваю, все ли
видели сегодня с  утра площадь  Дзержинского. Все видели, вопросов ни у кого
нет, ясность полная.  Нет  ясности только в  одном - как  жить дальше, что и
начинаем обсуждать.
     Сразу же  приходим  к согласию,  что надо  департизироваться. Ни одного
голоса против,  и секретарь парткома  Н. И. Назаров  - за.  Тут же готовится
приказ по КГБ  - конец партийной организации. ("Органы КГБ - это вооруженный
отряд  партии",  - долбили мы  десятками лет,  пытались последние три-четыре
года  делать вид,  что  и лозунга  такого  не было,  а теперь распрощались с
некогда руководящей и организующей силой нашего общества.)
     Идет,  как когда-то было принято писать в  партийной печати, большой  и
заинтересованный разговор, но не прекращает поступать информация: собирается
народ на штурм КГБ,  милиции по-прежнему  нет,  в городе опечатывают райкомы
КПСС и райотделы КГБ (как правило, сидели в одних и тех же зданиях, а я-то в
своем ПГУ все удивлялся, где же люди отыскивают связь КПСС и КГБ!).
     Выступающие говорят о необходимости структурной реорганизации, о защите
дел и агентуры, о ненужности и обременительности войск КГБ, вредности резких
сокращений  штатов и прочих  важных,  но не имеющих  отношения  к  злобе дня
делах. Предлагают немедленно создать комиссию по  расследованию деятельности
КГБ 19-21 августа. Сделано - тут же создана такая комиссия. (Быка за рога, а
точнее, присутствующих за горло берет заместитель председателя КГБ  РСФСР В.
А.  Поделякин. Напористо, с  чувством  огромной внутренней  убежденности  он
говорит,  что совещание уходит  в сторону  от  самого главного  вопроса -  о
кадрах.  Надо вывести  из  состава  коллегии тех, кто активно  участвовал  в
деятельности ГКЧП. Известно, что первый заместитель председателя Г. Е. Агеев
давал  указание шифроорганам не пропускать  телеграммы  КГБ РСФСР. Возразить
нечего, Агеев не только это  указание давал.  Да  и многие другие чувствуют,
что  виноваты  не  виноваты,  а  отвечать  придется.  В   нашем  государстве
распространена презумпция, что рыло в пуху у каждого.)
     Дискуссия  не   прекращается,  но   Поделякин  внес  в  нее   тревожную
персональную нотку, проявил открытую принципиальность революционных  времен.
Пахнуло холодком, как из подвальной двери.
     Обстановка снаружи тем временем накаляется. Расходимся. Личному составу
дан приказ покинуть  здание, опечатав сейфы и двери, остаться на местах лишь
начальникам  подразделений  и  заместителям; искать поддержки  у  московских
властей  и милиции, оперативную картотеку  вывезти на временное хранение  за
город... (Эхо Тегерана - вой толпы, звон разбиваемых стекол, запах гари...)
     Звонок. Голос Президента: "Появитесь у меня через полчаса!"
     В четырнадцать ноль-ноль  я  в той же приемной на третьем этаже. Там М.
А. Моисеев, И. С. Силаев и В. П. Баранников.
     Вызывают Моисеева. Входит в комнату заседаний, выходит через полминуты,
останавливается, внятно говорит: "Я больше не заместитель министра обороны и
не  начальник Генерального штаба". Делает два шага к окну, глядит на зеленые
крыши  кремлевских  зданий.  (Вот еще  один  человек, по  которому  проехало
колесо!) Поворот кругом, и  четким солдатским шагом уходит генерал армии  М.
А. Моисеев  из высших  сфер.  Всей  своей  душой  я желаю  ему  стойкости  и
спокойствия (о самоубийстве маршала С. Ф. Ахромеева, предшественника Михаила
Алексеевича, в тот момент известно не было).
     Вызывают меня. В комнате заседаний (раньше там  совещалось Политбюро ЦК
КПСС)  М.  С.  Горбачев, Б.  Н.  Ельцин,  руководители республик.  Президент
коротко   говорит:  "Я   назначаю   председателем   КГБ  товарища  Бакатина.
Отправляйтесь сейчас в комитет и представьте его".
     Испытываю такое облегчение, что  начинаю  улыбаться:  "Большое спасибо!
Сегодня ночью буду спать спокойно".
     Здесь не до  улыбок. Президент говорит: "Ну, спать спокойно  еще рано".
(Пропускаю это мимо ушей и  лишь  потом  начинаю улавливать в  этом зловещий
оттенок.)
     Б. Н.  Ельцин  собирается  ехать  на  Лубянку,  успокаивать  народ. Это
значит, что принятый на совещании вопль о помощи дошел до обоих президентов.
     В пятнадцать ноль-ноль В. В. Бакатин прибывает в КГБ. Мое  командование
закончилось.

     Председатель проводит первое  совещание  в КГБ. Он раскован, прост. Его
первое замечание: "Я  человек не военный. Вот даже воротничок как-то не  так
застегнут",  сказанное  задушевным   тоном,   могло  бы  даже  настроить  на
лирический  лад.  К  сожалению,  среди  собравшихся  нет  женщин лирического
возраста.
     Меня председатель  сажает  по  правую  руку (вновь дружелюбные улыбки в
моем направлении)  и держит  короткую и  внятную речь. Вот  такими пометками
обозначилось в моем блокноте ее содержание:

23. 8. 91

     Разведка  -  это  святая   святых,  на  это  никто   не   посягает.  Не
политизировать, не пугать граждан.
     Не нужны общие рассуждения о мохнатой руке империализма. Идеологическая
война нас не касается.
     Полная   департизация.    Переход   от    партийно-государственной    к
государственной  системе. Партий  не  должно  быть  ни в  одном  учреждении.
Никаких парткомов.
     Самостоятельность отдельных ведомств: погранвойска.
     Должны профессионалы заниматься своими делами.
     Нам обещана защита, чтобы мы могли спокойно реорганизоваться.
     Автономность и координация.
     Борьбу с коррупцией надо взять на себя, видимо.
     М. б., служба антикоррупции?
     Войска КГБ: расследование на уровне руководящего состава.
     Нужна  концепция   работы  КГБ  на   республики  -  информацию  каждому
президенту.
     Уйдет Литва, только лучше будет.
     Не втягиваться не в свои дела.
     Давать информацию без идеологии.
     Наладить инфо для всех президентов.

     Захо