дит речь о  кадровых изменениях. "Вот и  первый  заместитель у  нас
есть", - говорит  председатель,  делая  раскованный  жест в  мою сторону.  Я
категорически и  громко протестую,  остаюсь после  совещания и протестую еще
раз: "...а то приму решительные меры".
     - Какие же? - любезно спрашивает Бакатин.
     - Совершу государственный переворот!
     Шутка,  надо сказать,  совершенно  глупая,  но она  помогает  завершить
тягостный  разговор. (Простак  я, простак!  Воспринял  бакатинский  жест, не
подозревая подвоха.)
     Через какое-то время Вадим Викторович выступил на  большом  совещании с
более развернутыми тезисами.
     Запись:

5. 9. 91

     Бакатин
     Ситуация крайне нестабильна.
     Победа демократии - прорыв зашедшей в тупик революции.
     Было  сопротивление реформам центральных структур  власти  -  результат
развал и хаос.
     Оно не устранено, а ослаблено. Появилась реальная  перспектива политики
действия, а не приверженности измам.
     Главное препятствие  не  устранено  -  речь  идет о  сохранении  Союза.
Путчисты сорвали новоогаревский Союзный  Договор. Их действия активизировали
процесс распада Союза. Идиотизм идеологов сохранения Союза силой.
     Прежнего  Союза нет.  Сверху не  восстановить.  Есть  лишь один путь  -
добровольный союз.
     Съезд  должен  прорваться  через  сопротивляющуюся  часть  депутатов  и
принять правильное решение.
     Оценить степень нарушения  законности, но в то  же  время не спускаться
слишком далеко вниз. Не искать виноватых среди подчиненных.
     Должны решить взаимные вопросы. Не  должны, а с  другой стороны  должны
очиститься.  Сохранить профессионалов. Реорганизовать структуру, очиститься,
но  не  потерять  кадры,  продолжать  выполнять   задачи.  (Они   продолжают
усложняться!  Как  и  все  прошлые годы...) При  этом  соблюдать законность,
работая в правовом вакууме.
     Из   ведомства,  которое  снискало  себе  печальную  славу  пресечением
политического  инакомыслия,  перестроиться  в  систему,  где  обеспечивается
безопасность Союза республик на основе и в условиях демократического и т. п.
общества.
     Архивы.  Не  допустить  раскрытия агентуры.  Никогда  такие  архивы  на
агентуру не раскрывать, но ничего не жечь. Не надо  в панику бросаться. Пока
есть время для цивилизованных решений. Калиниченко с Эстонией все решили.
     Нечего  каждой республике  создавать свою внешнюю разведку.  Не  должно
быть  никакого двойного подчинения. Надо сохранить, но, м. б.,  пересмотреть
идеологию, структуру, расходы и т. п. Но сохранить единой.

     Удалось немного приглядеться к новому начальнику, поговорить, а вернее,
послушать его указания по телефону. Впечатление - абсолютно компетентен даже
в  тех  вопросах,  о которых имеет  приблизительное представление, абсолютно
категоричен,  привычно груб. Тон разговора -  строевой сержант  с  туповатым
рядовым из отдаленного национального округа.
     Говорят,  что  секретарь  обкома  это  не  должность,   а  перманентное
состояние души.
     Во всяком случае, телевизионный облик заметно отличается  от оригинала.
Печальный факт печальной действительности.

     24 августа.

     День  во всех отношениях неприятный. Жизнь сдвинута с привычных устоев,
даже  милые  осины  и  березы  выглядят  необычно  печальными,  незнакомыми.
Механические  движения  продолжаются.  Те  же  звонки,  те же  обращения  за
указаниями.  Служивый  люд  сбит  с толку  и,  не  чая  пробиться  к  новому
председателю,   обращается  к   обломку   старой   власти.   Старая   власть
распоряжается в меру своего разумения.
     Все же  жизнь не  без  светлых моментов.  Звонят  знакомые и  приятели,
поздравляют с  освобождением от тяжкой ноши, сочувствуют, просто отмечаются,
что  они есть и  меня  помнят. "...Перед  этим  сонмом уходящих..."  Коллеги
встревожены. Вызван в прокуратуру и задержан В. Ф. Грушко. (Боюсь ошибиться.
Возможно, это произошло  на  следующий день.) Пока  только  задержан. Трудно
представить  себе  этого   чрезвычайно  осторожного,   не   любящего  всякой
ответственности человека в роли заговорщика. В роли исполнителя при Крючкове
-  вполне  возможно.  С трудом дотягиваю до вечера. Никаких срочных указаний
нет.  Сказано -  только документы  не  уничтожать и, несколько загадочно, не
перемещать. Перемещаю, тем не менее, бумаги со стола в сейф.
     Делать временно нечего. По указанию Президента еще 22 августа я написал
справку  о  своих  действиях в дни 19-21-го. Положил ее  вместе со справками
других зампредов  в  конверт  и направил  М. С. Горбачеву  лично.  Тогда  же
рукописный оригинал этой справки передал  главе  комитетской комиссии Г.  Ф.
Титову. Никто с меня большего  не  спрашивает,  а инициативу  проявлять  нет
резона.
     Вечером  играем на даче  в шахматы  с  Николаем Сергеевичем  Леоновым и
понемногу, но  упорно пьем водку, настоянную на  рябине. Последнее  утешение
русского человека, неудержимая потребность  огорченной  души.  Пьем, играем,
говорим  о  жизни,  вспоминаем  недавнее  прошлое. Год назад  об  эту  пору,
вернувшись из Краснодара после неудачной попытки  помешать избранию Калугина
в депутаты, мы с Н. С. направились на прием к Крючкову. Мы говорили ему, что
народ не  приемлет власти и ненавидит  ее.  Мы говорили,  что КПСС мертва  и
обречены все, кто думает связывать с  ней свою судьбу. Мы говорили, что пока
власть у тех, кто  еще вчера  сидел  в президиумах  и  лишь  переместился из
вторых рядов  в первые,  народ ее  не поддержит. Крючков внимательно слушал,
сочувственно кивал  и с полной доброжелательностью с нами  расстался. Многое
другое вспоминалось, а  хмель не приходил. Захлестывала злость  и обида. Но,
видимо,  рябиновка  оказывала  свое  действие.  Излагаю   яростно  тезисы  о
гнусности  предательства,  жертвой которого мы стали, о  паскудности  нашего
мира,  о  невыносимости  этого  существования. Надо  уходить, рвать  с  этой
системой, с  этой службой. Собеседник  старше меня, мудрее,  добрее. Он меня
понимает.
     Проснувшись  среди  ночи, подумал:  "Неужели действительно  пришла пора
бросить привычную жизнь, не слишком  ли я  разошелся, не слишком ли близко к
сердцу воспринял  унижение? Человек, живущий  на  зарплату, не  должен  быть
чрезмерно  щепетилен.  Ему платят и за  бесчестье, он должен сознавать  свой
наемный статус". Плохие мысли для ночного времени.

     25 августа.

     Надо поддерживать  дух своих сотрудников. Рано утром (все как обычно, и
голова ясная) иду играть в теннис на открытой площадке.  Ведь кто-то донес в
"Московские новости", что в воскресенье 18 августа начальник  ПГУ "весь день
играл в теннис".  Пусть  заметят это и сегодня. Шеф бегает по корту, значит,
нос вешать  нет причины. Отсутствие  сосредоточенности убийственно для игры.
Мысли не на корте, в голове бесконечно прокручивается вчерашний день, вечер,
горькая обида.
     Оказавшись на своем  рабочем  месте,  беру  лист  чистой бумаги  (новая
страница?) и пишу рапорт.
     "19-21 августа с.  г.  я оказался не в состоянии дать правильную оценку
действий  Крючкова  и  других  участников  заговора  и  не  сумел  правильно
ориентировать  личный состав  Первого главного  управления - людей  честных,
дисциплинированных, преданных Родине. Прошу освободить меня... и уволить..."
Горький разговор  с  Анатолием Михайловичем Лысым,  моим водителем. Честный,
добрый, расторопный и милый  человек. Разница в возрасте, положении, но  про
себя я считаю его своим другом.
     Анатолий Михайлович говорит, что в гараже в его адрес  раздаются угрозы
и  оскорбления ("...скоро  мы  с вами со всеми  поговорим  как следует..."),
вылезают на свет Божий вчерашние доброжелатели и подхалимы в своем подлинном
обличье. Тем не  менее, он, Анатолий  Михайлович,  готов все это  терпеть  и
работать со мной до конца.
     Момент горький. Говорю ему,  что  он должен заботиться  не обо мне, а о
себе и  своей  семье.  Он волен в  своих решениях, и, если смогу, помогу ему
устроиться в новой  жизни.  Он должен  знать, что меня не обидит ни одно его
действие, и он должен быть в этом абсолютно уверен.
     Тем временем проезжаем обезображенный постамент памятника Дзержинскому,
вокруг которого толпится оживленная группа людей.
     Иду к председателю. Он в своей приемной, куда-то спешит. Вручаю рапорт,
фиксирую время: одиннадцать сорок, 25 августа 1991 года, воскресенье.
     К вечеру  вновь пил в одиночестве  водку, настоянную на горькой русской
рябине, читал Андрея Болотова и  снова пил рябиновку. Лег  спать  и спал без
снов до самого утра.

     Впереди  у  Комитета  государственной  безопасности  и  его сотрудников
тяжелые времена.  Канва возможных событий была  намечена  два-три года  тому
назад  в  Восточной  Европе.  Тысячи  людей (почему  нас так  много?)  будут
выталкиваться  в положение  парий,  уже начались поиски  преступников, а,  в
отличие от поисков истины и справедливости, они всегда увенчиваются успехом.
Кому-то  удастся пристроиться  при  прежней  профессии,  но уже  под  новыми
вывесками,  кто-то  уйдет  в бизнес,  кто-то в  культуру  и  т.  п.  Обычная
человеческая жатва смутных времен, и можно только  уповать на то, что она не
будет слишком обильной. Надежда на это есть. Механизм еще не набрал обороты,
и его можно  некоторым усилием  остановить.  Мне хочется  сказать  коллегам,
которые занимаются расследованиями:  "Не усердствуйте! Делайте свое дело, но
не  слишком  рьяно, не раскручивайте маховик! Все,  что было у нас раньше, -
это результат не только злой воли верхов, но и усердия низов".
     Меня же мучит вопрос не будущего (все в руке Божьей), а настоящего и не
столь  отдаленного  прошлого.  Я  чувствую  себя   беспредельно   униженным,
обманутым   и  ограбленным,   бунтуют  остатки   человеческого  достоинства,
возмущенного надругательством над ним. Ведь не только  для того я жил, чтобы
сытно  есть и  сладко  пить.  Я считал  себя  в меру  образованным,  в  меру
разумным, в меру порядочным человеком. Казалось, что так меня и мне подобных
воспринимают и другие.
     Предательство  Крючкова  (он предал всех  своих подчиненных)  оказалось
последним  в  цепи тех предательств,  жертвами которых  был я  и  люди моего
поколения.
     Нас  предали первый  раз, когда заставили поверить  в  полубожественную
гениальность  Сталина. Мы  были  еще слишком молоды  для цинизма,  для того,
чтобы подвергать сомнению мудрость старших. (Может быть,  идиотом был только
я?  Имею  ли я право обобщать? Уверен,  имею.) Я и мои  сокурсники плакали в
марте  1953  года  настоящими  горькими  слезами.  Умер Сталин, черная  туча
грядущих  горестей надвинулась на страну и на нас - ее бедных детей. Мы были
слишком  неопытны, чтобы за траурной пеленой  разглядеть лихорадочный  блеск
глаз соратников и наследников вождя всех времен и народов.
     В  1956  году  нас  стали  заставлять  верить  в  то,  что  Сталин  был
преступником.  Унизительно  даже  вспоминать культик  нашего дорогого Никиты
Сергеевича, а затем героя Великой  Отечественной  войны, героя целины, героя
возрождения,  махрового аппаратчика Леонида Ильича  Брежнева,  жалкую фигуру
Черненко.  В  феврале  1984  года,  когда стало  известно  о кончине  Ю.  В.
Андропова, мы,  сидя в  маленькой комнатке в  информационной службе, гадали,
кто же станет нашим вождем, и  гнали прочь мысль, что это место может занять
бывший заведующий  гаражом  и бывший заведующий  канцелярией  Черненко.  Уже
через неделю на собраниях и совещаниях  зазвучали льстивые  слова  о  "лично
товарище Константине Устиновиче Черненко".
     Обстояло ли  дело по-другому при Андропове? Обаяние его личности в моем
кругу  оперативных работников  разведки  среднего и  рядового  эшелона  было
велико. Он был дальновиден, практичен и остроумен, говорил просто и по делу.
Не пришло бы в голову в  разговоре с ним прибегнуть к лозунгам, к  привычной
риторике. Случись  такое, думаю,  разговор был  бы последним. Но и  Андропов
лгал и вольно  или  невольно  заставлял нас  верить  в  ложь и лгать  самим.
(Кстати,  как-то  Андропов  походя  заметил:  "Откуда  ты знаешь, что  такое
власть?" То же  обронил  однажды, находясь в Пакистане, молчаливый  Косыгин,
слегка развил  тему Крючков: "На том  уровне, то есть в самых верхах, нет ни
человеческой дружбы, ни преданности".)
     Новые времена. Если ложь и не отменили, то, по меньшей мере, уравняли в
правах  с правдой. Уходила в прошлое непременность  единой  канонизированной
истины,   носителем  которой  был  верховный  жрец  и  таинственный  синклит
мудрецов, именуемый Политбюро.  Становилось ясно, что каждый может  верить в
то, что  ему  кажется правдой, и открыто  об этом говорить. Появилась робкая
надежда, что даже если наши вожди не очень мудры, то, может быть, честны.
     Право на  правду было  вновь использовано для  обмана.  Нас  предали  в
очередной раз.
     Пятьдесят шесть лет - немалая жизнь. В ней была война, голод, бедность,
смерти ближних, обстрелы и осады, разочарование в людях и  в себе  - обычный
набор русского человека моего поколения. Не о чем особенно горевать и нечему
особенно радоваться.
     Вожатым должна быть собственная  совесть. И подальше  от людей, которым
нужна власть. Дальше от власти и ее спутницы - лжи.
     Вот и все.

     Из записных книжек

     "Блажен, кто посетил  сей мир в его минуты роковые..."  - писал Тютчев.
Вряд ли он знал, о чем говорит, живучи в  уютном  дворянском мире. Мне ближе
старая персидская пословица:  "Бой  барабанов  лучше  слушать  издалека". Но
какой-то черт заносит туда, где бой барабанов оглушает.

     Н.  М.  Карамзин.  "История  государства  Российского":  "Но и  простой
гражданин должен читать  Историю. Она мирит его  с  несовершенством видимого
порядка вещей,  как  с  обыкновенным  явлением  во  всех  веках;  утешает  в
государственных  бедствиях,  свидетельствуя,  что и  прежде бывали подобные,
бывали еще ужаснейшие, и Государство не разрушалось".

     Андрей  Болотов  считал,  что его  ведет  по  жизни  рука божественного
Провидения, он всецело  доверился ей, ничего никогда  не просил и ни от чего
не отказывался.
     "Я был  жертвой сцепления случайностей, как и  все мы",- сказал усталый
космический странник, герой фантастического романа К. Воннегута.

     Каждый человек лишь сумма  обстоятельств, в которых  ему лично отведено
отнюдь не главное место.



ОСЕНЬ

     13 сентября 1991  года государственный секретарь США Д.  Бейкер посетил
Комитет  государственной  безопасности   на  Лубянке  и   встретился  с  его
председателем В. В.  Бакатиным. Госсекретаря сопровождали девять официальных
лиц, среди которых не было ни одного - специально отметил Бейкер -  кто  был
бы  явно  или  тайно  связан с ЦРУ.  ("Откуда  он знает?" -  шепнул я своему
американскому визави. Тот понимающе улыбнулся.)
     Посещение было  представлено как  историческое. Госсекретарь США  (!) в
штаб-квартире КГБ (!)  встречается  в дружеской  беседе (!)  с председателем
КГБ!  Каждое  слово,  каждый  жест  фиксируются  на  пленку  двумя  дюжинами
репортеров!  Неуместно было  бы  вспоминать,  что  бывший  председатель  КГБ
заговорщик  Крючков принимал в  этом  же  кабинете посла США  Мэтлока, главу
Объединенного комитета  начальников штабов США генерала Пауэлла, заместителя
помощника  президента  США по  вопросам  национальной  безопасности  Гейтса,
ушедших в отставку  директоров ЦРУ Тэрнера  и Колби... (Впрочем, кабинет уже
не  вполне   тот.   Изменился  интерьер.  Исчезли  портрет   Ленина  и  бюст
Дзержинского, переместился на  стену  над  председательским креслом  портрет
Президента,  сделанный  в  ту пору,  когда  он был еще  самым молодым членом
Политбюро ЦК КПСС.)
     Гость дал отчетливо, хотя и дипломатично, понять, что он неодобрительно
относится  к притязаниям  России  на чрезмерную долю при  разделе наследства
бывшего Союза. Позиция не новая.
     Примечательно другое. Наша сторона настойчиво, с энтузиазмом (не видел,
не было ли слез на глазах?) упирала на то, какая для нас честь видеть у себя
господина Бейкера. И как пароль, как  тайная масонская  формула  многократно
прозвучало имя Эдуарда Амвросиевича  Шеварднадзе,  как  выяснилось, дорогого
личного друга обоих собеседников.
     Единственная роскошь, которую может  позволить себе нищая  и разоренная
страна,-  это,  пользуясь словами Экзюпери,  роскошь человеческого  общения.
Угодливость  одной  стороны  (невыносимо  вспоминать!)  на  фоне  спокойной,
уверенной в себе вежливости  другой  придает  этой общечеловеческой ценности
кисловатый привкус.
     Новый глава  тайного ведомства с нескрываемым скептицизмом воспринимает
тезис   о   том,   что  в   современных  международных   отношениях  сила  -
экономическая, военная,  политическая -  продолжает  оставаться определяющим
обстоятельством.  Он  уверен,   что  мир   и  человек   радикальным  образом
изменились.
     Заблуждение наказывает заблуждающихся.

     КГБ  реформируется.  Идет   лихорадочная  перетряска  должностных  лиц.
Прежние  уходят, ворча.  Появляются новые  начальники. Это  привычно. Раньше
КПСС  направляла  свои  лучшие  кадры  на укрепление  органов. Сейчас другая
политическая  сила  направляет  сюда  свои  лучшие   кадры.   Выдвигаются  в
комитетскую  верхушку  ранее  малоприметные   люди  из  второго  и  третьего
руководящих   эшелонов   (руководство   в   КГБ   глубоко   эшелонированное,
многослойное),  они тянут за собой  преданных себе людей. Правда, выдвижение
идет без  заклинаний о  преданности  партии  и ссылок  на  всемогущую Старую
площадь. Просто дается понять, что за кандидатом стоят влиятельные силы.
     Предпринята  вылазка и в отношении ПГУ. Новый первый зампред КГБ  А. А.
Олейников выдвигает  своего  протеже.  Все  обговорено,  и  остается  только
подписать представление, да поскорее.  "Председатель  уже побеседовал с Р. и
остался беседой доволен. Он - за".
     Два с лишним года по подобным поводам я воевал с допутчевыми любителями
лезть в  дела  ПГУ,  отбивался от всякого  рода рекомендуемых  кандидатов, а
теперь те же приемы со стороны нового начальства. Прошу дать мне возможность
поговорить с Р. Он появляется немедленно. Поговорив, ничего не обещаю.
     В тот же  день,  17  сентября,  собирается  Государственная комиссия по
расследованию  деятельности  КГБ  в  период  путча.  Она  же  должна вынести
заключение о судьбе КГБ.
     Председательствует С. В. Степашин, присутствуют  (кого  запомнил) Ю. А.
Рыжов,  Н. Т.  Рябов,  К.  Д.  Лубенченко,  Н.  Н.  Кузнецов - все  народные
депутаты. Здесь же и А. А. Олейников.  Я  приглашен,  чтобы сказать слово  о
своей  службе. Приходит  моя  очередь.  Говорю: КГБ должен  быть  безусловно
упразднен; разведка должна быть  выделена в  самостоятельное ведомство - это
единодушное  желание всех  сотрудников.  Завершаю  предложением  включить  в
постановление  комиссии следующее:  "Рекомендовать  руководству КГБ  СССР  в
течение  переходного  периода  воздерживаться  от  структурных  изменений  и
кадровых перемещений..."  Поясняю,  что в  старые,  но недавние  времена нам
приходилось отбиваться от партаппарата, теперь же происходят назначения лишь
по принципу личного знакомства, иными словами, по протекции.
     Комиссия воспринимает  мое заявление сочувственно. Олейников молчит. Но
в нашей системе такое не забывается. Мне это известно.
     Попытки  хотя бы словом, хотя бы по телефону  перемолвиться с Бакатиным
повисают  в воздухе. Ситуация,  описанная Хеллером в  "Уловке-22". Начальник
приказывает пускать  к нему посетителей только тогда,  когда он отсутствует.
Документы он тоже читает выборочно, и  попытка наладить контакт по переписке
тоже   повисает  в  воздухе,  хотя  отдельные   резолюции  до  нас  доходят.
Докладываем о вербовочном подходе к нашему сотруднику за рубежом. Резолюция:
"Почему Вас это удивляет? Ведь и вы иногда действуете таким же образом".
     Мы  часто  де