мабадских
холмов -  это  ни с  чем не сравнимый запах,  ради него стоит  сворачивать с
шоссе на старую дорогу, выезжать загодя, не думать о времени. Запах полыни -
запах ли это  Азии? Запах ли  это вечности?  Запах  ли это пустырей Марьиной
рощи, от которой я сегодня так далеко?..

     Ко  времени  нашего переезда  в  Равалпинди  пакистано-индийская  война
закончилась. В январе 1966 года  в Ташкенте  при посредничестве Председателя
Совета  Министров СССР А. Н. Косыгина начались переговоры между  президентом
Пакистана Айюб-ханом и премьер-министром Индии Л. Б. Шастри.
     Первое главное управление КГБ, как я узнал, побывав в отпуске в Москве,
принимало  активнейшее  участие  в   подготовке  и  проведении  конференции.
Особенно отличилась, говорили у нас, делийская резидентура, но  положительно
была  оценена и  информация, направлявшаяся из Карачи. (Какой-либо  закрытой
связи между  Равалпинди,  Карачи  и  Москвой в то время  не было.  Общение с
Карачи  шло по  обычному  телефону.  Удалось также  наладить  нечто подобное
курьерской  связи,  пользуясь  участившимися  поездками  на север  Пакистана
сотрудников посольства.)
     Я узнавал о ходе конференции из сообщений местного и московского радио.
Переговоры в Ташкенте шли сложно,  но, к всеобщему удовольствию, завершились
10 января 1966 года подписанием соглашения.
     Рано утром 11 января раздался телефонный звонок из нашего посольства  в
Карачи,  разом  прервавший  мирное течение  времени.  В  Ташкенте,  в  своей
резиденции,   скоропостижно   скончался  Лал   Бахадур   Шастри.   Мне   как
единственному  советскому  представителю  в  новой   столице  предписывалось
немедленно связаться с МИДом Пакистана и по установленному порядку запросить
разрешение на пролет  советского самолета  с  телом покойного  премьера  над
территорией   Пакистана.    Так   неожиданно   завершился   период    второй
пакистано-индийской войны.
     Третья война  была еще  впереди, и наблюдать  ее  пришлось  с индийской
территории.

     Работы тем временем прибавлялось. Мне  было  необходимо прикрывать свою
тайную деятельность  и для  этого приходилось заводить  множество  знакомых.
Расчет  прост.  Без внимания  контрразведка меня оставить  не может. Значит,
надо  показать  ей   часть   своих  контактов,  отвлечь   внимание  Си-ай-би
(Центральное   разведывательное   бюро)   на   мои   второстепенные   связи.
Недооценивать   возможности   местных   спецорганов  было   бы  неправильно.
Естественно, в  повышенной  внешней  активности есть свой  риск,  но в  моем
случае это легко объяснялось  тем, что в Равалпинди я представлял  советское
посольство в единственном числе.
     Период  полной самостоятельности -  без  шифросвязи, без  необходимости
регулярно  отчитываться,  без  указаний  Центра  и  наставлений резидента  -
продолжался более полугода.  Никогда в моей жизни, ни до, ни после этого  не
работалось с таким вдохновением.
     Постепенно   посольство   заполнялось,   было   оборудовано   помещение
секретно-шифровального  отдела, стали переезжать  в  Равалпинди,  а  затем в
Исламабад, где быстро строились жилые дома, старшие дипломаты.

     В начале 1966 года  был  заменен Сергей Иванович. На его  место  прибыл
ветеран южно-азиатского  отдела  Василий Б.  Знакомство  с  ним меня  крайне
разочаровало.  Получить что-либо полезное от этого руководителя мало-мальски
опытный  работник  не  мог.  Сосредоточиться  на мысли,  оценить информацию,
грамотно  сформулировать  задание  Василий  был  не  в  состоянии.  Говорят,
когда-то он неплохо работал и выдвинулся заслуженно, но  поверить в это было
трудно. Резидент питал неодолимую тягу к спиртному, пил в любое время суток,
быстро хмелел и во хмелю нес околесицу, густо пересыпанную матом. Не уверен,
что  за последние  годы он прочитал хотя  бы одну книгу.  Да  и читал ли  он
когда-либо? До сих пор мне казалось, что такого  рода людей в КГБ, не говоря
уж  о ПГУ,  после  военных времен не  осталось. Пришлось  убедиться  в своей
неправоте. У резидента  была одна  позитивная  черта - он хорошо относился к
подчиненным.  Однако  правильно оценивать их действия, наставлять на  верный
путь Василий не был способен.
     Оказавшись  под  началом  Василия  Б.,  резидентура   стала  утрачивать
наступательность,    способность   к   вдумчивой,    аналитической   работе,
естественная убыль источников не  восполнялась, работники сторонились своего
вечно подвыпившего босса. Дело кончилось  тем, что резидент однажды свалился
на  приеме.  Долго  терпевший посол  М.  В.  Дегтярь наконец  не  выдержал и
информировал Москву о хроническом недуге  резидента. Василий Б. был отозван,
но, к нашему изумлению, продолжил свои труды в Центре. Вред нашему делу этот
руководитель причинил немалый.

     О моей профессиональной этике

     Где  же   были   мы,  его   подчиненные,   посмеивающиеся   и  горюющие
одновременно? Почему  никто из нас не доложил в Центр о нетерпимой ситуации?
Боялись?  Едва  ли. Всякого  рода жалобы на  коллег и начальников  неписаным
обычаем  не  одобрялись.  Если ты можешь  сам поправить  дело,  не привлекая
внимания  вышестоящих,  действуй!  Не  можешь  -  не  жалуйся,  не  "капай".
Официально  эта  традиция именовалась "чувством ложного товарищества", и при
разборе  разного  рода неприятностей  эти слова звучали нередко. Найти  меру
здесь трудно. В нашей среде не место  жалобщикам, кляузникам, доносчикам, но
сколько  раз  приходилось   убеждаться,   что  снисходительное  отношение  к
проступкам  коллег, их  замалчивание ведет к самым тяжелым последствиям. Где
же  выход?  Думаю,  дело  в  разведке  должно  быть  поставлено  так,  чтобы
подчиненные безусловно доверяли своим начальникам, а начальники ни при каких
обстоятельствах не  использовали ставшее  им известным во  зло подчиненному,
чтобы они  доброжелательно  и по-товарищески  относились  к  каждому  своему
сотруднику. Добиться этого трудно, знаю по личному опыту. Может быть, кто-то
назовет  такую точку зрения  утопической. Но стремиться  к такой  постановке
дела  необходимо. Если бы время от времени  такая  обстановка в  коллективах
разведчиков не возникала, не было бы, думается, сильных резидентур.

     В  конце  1966 года  произошло  событие, нарушившее  привычное  течение
жизни.
     На меня вышел ответственный сотрудник местной  контрразведки некто  г-н
Икбаль  (имя  изменено  - здесь  и  далее прим, автора.) и представил весьма
убедительные  доказательства  того,  что ему известно о  моей действительной
служебной принадлежности.  Сработали защитные механизмы, я с ходу стал  было
опровергать  его  и  готовился  дать  отпор  предложению  о  сотрудничестве,
которое,  казалось  мне,  неизбежно  в  этой  ситуации  последует.  К  моему
удивлению  и огромному облегчению,  Икбаль  не  стал  предпринимать  попыток
припереть меня к стене и  сразу перешел к  делу. Он сказал, что пакистанским
спецслужбам  известно  о  моей  работе   по  американским  представителям  в
Пакистане.  Деятельность американцев, их  вмешательство во  внутренние  дела
страны  беспокоят государственное руководство.  Ему, Икбалю, поручено  через
меня выяснить, готова ли советская разведка пойти на установление негласного
контакта  с  пакистанскими  спецслужбами  с  целью  обмена   информацией  по
американцам.
     Все мы, рядовые сотрудники,  были готовы к возможной провокации. Именно
так,  рефлекторно,   воспринималось   любое  неожиданное   действие   любого
иностранца. Подобная автоматическая реакция действительно  во многих случаях
предупреждала серьезные неприятности,  но зачастую не позволяла использовать
представившуюся интересную возможность. Я был типичным рядовым  сотрудником,
поэтому, вновь отвергнув  утверждение о своей принадлежности  к КГБ, сказал,
что знаю человека в посольстве, которому предложение Икбаля может показаться
интересным.  Мне  приятно  вспомнить этого  коллегу,  его ум  и тактичность.
Договорились  встретиться  в   условленном  месте  через  несколько  дней  и
расстались.
     Шифрованная  связь  с  Москвой  к  тому  времени  была  налажена,  и  я
подробнейшим образом доложил в Центр о беседе.
     В  Центре тоже работали типичные рядовые руководители,  мыслившие точно
такими  же  штампами,  что  и  я.  В многостраничной  телеграмме  педантично
разбиралась вся ситуация, выстраивались версии, делался, разумеется, вывод о
возможности  провокации,  но  вывод  неокончательный.  Центру,  как  и  мне,
предложение  Икбаля казалось  заманчивым, но боязнь попасть в ловушку мешала
действовать решительно. Указания о моей линии  поведения были расплывчатыми,
обставлены  массой невнятных оговорок,  но разрешение на продолжение  встреч
дано. Одновременно  мне предписывали прекратить оперативную  деятельность  и
бдительно контролировать обстановку вокруг себя.
     Последнее  решение  было  полностью оправданным. Если  есть  конкретные
признаки того, что  контрразведка  вплотную заинтересовалась разведчиком, он
не имеет  права рисковать безопасностью источников,  обострять ситуацию. Что
же касается сути дела и позиции Центра, то в ней не было ничего неожиданного
- инструкции составлялись так, чтобы в случае неудачи вина ни  в коем случае
не пала  на их авторов.  В дальнейшем  я решительно воевал с  этой  манерой.
Люди,  работающие  в  поле,  должны  твердо  знать,  что Центр  полностью их
поддерживает  и  готов  нести  ответственность  при  любом повороте событий.
Доверие   -  это  единственная   основа,  на   которой   может   действовать
разведывательная  служба.  Подчиненный  должен  безусловно  доверять  своему
начальнику, а для этого  начальник должен быть компетентен, доброжелателен и
не бояться  ответственности за свои  решения. Впрочем, об этом уже  шла речь
выше.
     Я встретился еще несколько раз  с Икбалем, мы начинали нащупывать почву
для  взаимопонимания, но дальше дело не пошло. Он дал знать,  что дальнейшие
встречи невозможны, не разъясняя причин.
     Часть  пакистанского руководства в то  время стала  заметно  тяготиться
характером  отношений, сложившихся с  США. Айюб-хан искал пути к  проведению
более   независимой  политики  и  имел  основания  считать,  что  американцы
поддерживают  его противников. Негласная  помощь советской  стороны  в  этой
обстановке могла бы  быть  полезной. Мне  неизвестно,  какие  обстоятельства
помещали дальнейшему развитию моих связей с г-ном Икбалем.

     Я  продолжал официальные занятия,  выполнял поручения  посла, бывал  по
разного рода делам в местных  учреждениях, ходил  по книжным  магазинам и до
сих пор с удовольствием вспоминаю прекрасный  подбор книг в  "Лондон бук" на
центральной  площади  Равалпинди.  Однако  настоящая  работа прервалась, мои
источники были законсервированы и, видимо, недоумевали по этому поводу. Меня
самого  тяготила  и беспокоила неопределенность  положения, и я был готов  к
тому,  что либо  Центр, либо  пакистанские власти потребуют моего выезда  из
страны.
     Время, однако, шло, ничего подозрительного не происходило, и постепенно
через несколько месяцев работа возобновилась.

     О моей профессиональной этике

     Соприкосновение с  контрразведкой заставило заново  взглянуть на самого
себя. Видимо, в чем-то я стал проявлять беспечность, слишком  полагаться  на
свою  удачу, пренебрегать жесткими требованиями  конспирации. Размышления по
этому  поводу  привели к  другой опасности  - я  стал робеть. При выходах на
встречи с источниками, а они проводились, как правило, поздно вечером или на
рассвете, я стал замечать  слишком много подозрительного. Остается  одна-две
минуты до контакта, и  вдруг  слишком медленно проехала какая-то  машина или
показался прохожий  там, где, кажется,  некуда идти  пешком. Решение целиком
принадлежит тебе. Ты  можешь отказаться от операции,  и это будет совершенно
правильно.  Но  если  ты  начинаешь страдать мнительностью, пугаться каждого
куста и поддаешься своей слабости, ты пропал, тебе надо менять профессию.
     Профессия  мне  нравилась, менять ее  ни в  коем случае  не хотелось, и
приходилось ломать себя.

     Из тетради воспоминаний

     Я расстался с Исламабадом в июне 1968 года  и вновь  побывал  там  лишь
через 10 лет.
     2  марта 1978 года  я летел из  Исламабада в  Карачи. Огромный  самолет
ДС-10  заполнен  пассажирами, стюардессы готовятся  разносить чай.  За окном
белесые облачка. Самолет, видимо,  подлетает  к  Лахору, как вдруг  в кабине
раздается громкий крик.  Кричит молодой человек в белой пенджабской рубашке,
вставший  со своего места  в том  же  ряду, где сижу  я. Сквозь гул различаю
слова. Молодой человек  требует развернуть  самолет в  сторону  Индии, иначе
"никто  не останется в  живых". В руках у  него  граната, плотно  прижатая к
животу,  палец   -  в  кольце.  Угонщик  продолжает  что-то  выкрикивать   и
направляется  вперед,  к  пилотской  кабине.  В  это  время  сзади  на  него
набрасывается  кто-то, оба они падают в проход  между креслами,  и раздается
негромкий взрыв.  Кабина заполняется дымом, поднимается невообразимый гвалт,
несут что-то залитое кровью, а самолет разворачивается в сторону Исламабада.
Угонщик  получил  тяжелые   ранения.  Убит  один  пассажир.  Храбрец,  столь
безрассудно  сваливший  угонщика (граната была самодельной и маломощной), на
следующий же день получает денежную награду от президента.
     И последний  раз удалось видеть зеленые холмы Исламабада в  январе 1989
года, когда я  был включен в  делегацию Ю.  М. Воронцова  для  переговоров с
лидерами афганской оппозиции.
     Погода  была  пасмурной,  временами  моросил  дождь,  и нам не  удалось
побывать в Марри, где шел снег.
     Я люблю  Пакистан  и могу со спокойной совестью сказать, что никогда не
сделал  ничего,  что наносило  бы  ущерб этой стране. В добрых же отношениях
между нашими народами есть частица и моих усилий.



"ВСЕ ДОКУМЕНТЫ ПИШУТЬСЯ ИСПОЛНИТЕЛЕМ ОТ РУКИ..."

     Три года в Москве, из них год на курсах усовершенствования - УСО.
     Учеба  требует  еще меньших  трудов, чем  в  101-й, режим  свободнее. У
каждого  слушателя  отдельная   комната,  но  вечером   собираемся   вместе.
Неизменные разговоры о работе и жизни, шахматы. Свободный  доступ  в тир,  и
один-два  раза в  неделю  я стреляю из  пистолета.  Это занятие  благотворно
действует на меня. Некоторые коллеги регулярно выпивают по вечерам, но ведут
себя спокойно и  лишь иногда  досаждают ночной игрой на бильярде. Стук шаров
разносится в тишине по всему небольшому зданию.
     В  целом,  честно  говоря,  мы  отдыхаем,  много  читаем,  готовимся  к
дальнейшим трудам. УСО - это важная ступенька служебной лестницы.
     После УСО - работа в отделе, подготовка к командировке в  Индию. Работа
в Центре не очень интересна. Непрерывный поток  бумаг,  причем большая часть
из  них, на  мой  взгляд,  не нужна и лишь отрывает  людей  от дела,  мешает
думать. Делопроизводство у нас было и остается на примитивном, но надежном с
точки зрения секретности уровне. Все документы пишутся исполнителем от руки,
регистрируются, сдаются лично машинисткам (к машинисткам очередь, их мало, а
нас  много). Затем бумаги  направляются  по назначению, копии  подшиваются в
дела, вновь  регистрируются  и  т.  д. Офицер  с двумя высшими образованиями
исполняет ту механическую утомительную  работу,  которую  с успехом и  более
аккуратно  могла бы  делать  пожилая  женщина. Короче говоря, в канцелярском
искусстве  мы стояли на той же ступени, что и любое советское учреждение, но
в нашем  случае все осложнялось секретностью. Часто можно видеть бродящую по
кабинетам  унылую   фигуру,  которая  разыскивает  запропастившуюся  куда-то
бумагу.   Бумага  была  написана,  отпечатана,  зарегистрирована  и  кому-то
передана страдальцем,  а  кому -  он забыл  и теперь  ведет розыски. В такой
ситуации приходилось бывать каждому работнику  Центра. Именно розыски бумаги
были причиной моего первого личного знакомства  с будущим начальником ПГУ, а
затем председателем КГБ В.  А. Крючковым. В ходе проверки обнаружилось,  что
за  мной  уже  несколько  месяцев  числится  документ  довольно  деликатного
содержания. У меня его нет. Начальник отдела смутно припоминает, что он, как
ему кажется, мог передать этот документ начальнику секретариата КГБ Крючкову
для  доклада  Ю.  В.  Андропову  и  советует  мне   обратиться  к  Крючкову.
Секретариат  комитета  для   простых  смертных  -  учреждение  таинственное,
могущественное,  и лучше дела  с ним  не иметь. Но потерять документ  никоим
образом невозможно,  я иду с девятого  этажа  старого здания на  Лубянке  на
третий этаж, разъясняю генерал-майору Крючкову, зачем я его беспокою. В этот
момент Владимир Александрович удивил  меня  своей  памятью. Услышав название
документа, попавшего к нему несколько месяцев назад,  он  немедленно  открыл
сейф и из толстенной пачки бумаг сразу же достал именно то, что требовалось.
Мне   показалось,  что   я  имею  дело  с  человеком  в  каком-то  отношении
необыкновенным.
     Я  помаленьку  вникал в новые дела, открыв, в  частности, неведомое мне
раньше искусство составления  комплексных планов. Комитет и ПГУ при  всей их
специфике  были составной  частью гигантской управленческой машины и в  этом
качестве подвергались  всем  веяниям административной  и  политической моды,
зарождавшимся на Старой площади в здании ЦК КПСС.
     В конце шестидесятых годов, а возможно и раньше, началась даже не мода,
а повальная эпидемия составления комплексных планов на все случаи жизни. Все
казалось удивительно простым и эффективным - наметь цели, подсчитай ресурсы,
определи исполнителей,  а затем  только  отмечай галочками  то, что сделано.
Беда была  в  том,  что план  становился самоцелью. В  его  основу  зачастую
закладывались  далекие  от реальностей  посылки, составители  отрешались  от
сложностей  жизни, которая  на каждом  шагу корректировала и сводила на  нет
первоначальные  замыслы.  Дело  же  считалось  сделанным,  когда  появлялась
очередная  красивая  бумага,  которую  с гордостью оглашало на  пленуме  или
съезде начальство. Этими комплексными планами и программами был вымощен путь
нашего общества в сегодняшний нерадостный день.
     Разведка не  может действовать без плана. Ее план должен быть деловым и
ни  в  коем  случае  не  предназначаться  для  того,  чтобы порадовать  взор
начальства. Планы нашего отдела были явно рассчитаны на начальников. Десятки
условных названий и псевдонимов, хитроумно расчерченные  схемы  и диаграммы,
отсылки к другим планам и схемам - все это производило нужное впечатление, и
к нам  за опытом стали присылать  ходоков другие  подразделения.  Душой всей
этой  увлекательной, многотрудной  и,  увы, не  очень  полезной  практически
деятельности  был  Юрий  Сергеевич М.,  удивлявший и  начальство,  и  коллег
обширной эрудицией, хорошим слогом и громоподобным басовитым голосом.
     Мода на комплексные планы продержалась в ПГУ довольно долго, но никогда
она не проявлялась столь ярко, как в конце шестидесятых - начале семидесятых
годов. Рецидивы этой моды приходилось подавлять много  позже, опускать людей
с заоблачных высот планирования на грешную оперативную землю.
     Между тем в ПГУ  произошла смена руководства. Ушел на  пенсию Александр
Михайлович  Сахаровский, начальником  разведки  был назначен его заместитель
Федор  Константинович Мортин, пришедший  в комитет  со Старой площади.  Ни с
тем, ни с другим близко общаться мне не довелось.
     Недолгие сборы, прощание с родственниками и приятелями, и я отправляюсь
в очередную командировку.



"УДЕРЖАТЬ МАДАМ ГАНДИ ЗА ЮБКУ..."

     Весна 1971 года. Только что  прошли всеобщие выборы в Индии, на которых
Индийский национальный  конгресс во главе с Индирой Ганди одержал выдающуюся
по любым меркам победу.
     Безоблачны советско-индийские отношения. Возникавшие несколько лет тому
назад  опасения по  поводу возможности изменения  внешнеп