сказов  людей,  выброшенных из разведки. Злые при
всей  их  пустопорожности выпады  в мой адрес  пришлись на тяжелый  период -
начало октября 1991 года. Я пытался  найти защиту у  редактора и получил еще
один плевок от той  же пишущей девушки. Демократическая печать всегда права?
Я сдался. Мне кажется, что кто-то излил  на меня свою досаду за  неудавшуюся
личную жизнь.
     Встречи с людьми, не  входящими в круг официальных связей разведки  или
ее  источников,  позволили  не  только  разъяснять  общественности  смысл  и
особенности  нашей работы, отстаивая  тем самым и интересы  КГБ. В общении с
журналистами, народными депутатами, учеными, предпринимателями для меня стал
открываться новый мир. Я увидел честных, искренне озабоченных судьбой страны
людей, которые пошли в  политику отнюдь  не  из соображений  личной  выгоды.
Нельзя было не соглашаться со многими горькими замечаниями в адрес КПСС и ее
попыток  модернизировать  частности,   сохраняя  в  целом  старую   систему.
Откровением  были  беседы  с  некоторыми  российскими  депутатами  из  числа
сотрудников КГБ, в частности с Б. Т. Большаковым, работавшим в управлении по
Ивановской  области.  В руководстве КГБ  к нему относились с опаской - он не
скрывал своих  симпатий к  Б. Н.  Ельцину и не хотел проводить в  российском
парламенте   официальную   комитетскую  линию.  Б.  Т.   Большаков  оказался
энергичным,  увлеченным  и   убежденным  человеком   со  своим  -  острым  и
справедливым - взглядом на жизнь.
     Побывал  в  ПГУ и один из популярных политических  деятелей наших дней,
председатель одного  из  комитетов  Верховного  Совета  СССР  Ю.  А.  Рыжов.
Отношение   Рыжова  к   КГБ   в   нашей  среде  расценивалось   как   весьма
недоброжелательное,  и беседа  началась  настороженно, с опаской. Оказалось,
что нельзя верить чужому мнению, даже если это мнение твоего начальника. Наш
разговор  был на  редкость интересен и содержателен. Юрий Алексеевич изложил
свои  взгляды  на концепцию  безопасности  государства, на недавно  принятый
закон  об  органах государственной безопасности  -  взгляды умного, опытного
человека с действительно широким кругозором.
     В ходе встреч и интервью выявились вопросы, более других интересовавшие
общественность. Например, был ли КГБ причастен  к покушению на римского папу
Иоанна   Павла  II?   В  августе  1985   года  в   составе  делегации   ПГУ;
возглавлявшейся тогдашним начальником разведки В. А. Крючковым, мне довелось
побывать  в Болгарии  и участвовать в  официальных  и  дружеских  встречах с
болгарскими коллегами. Вопрос о покушении на папу Иоанна Павла II и о судьбе
болгарского  гражданина Антонова, обвиненного  в  причастности  к покушению,
естественно,  нас  интересовал. Насколько  я  мог  понять,  КГБ  какими-либо
достоверными  сведениями по  этому делу  не  располагал. К  моему удивлению,
начальник болгарской разведки В. Коцев совершенно  категорически заявил, что
его  служба  к  Антонову  отношения  не  имеет.  Вопрос  затрагивался   и  в
обстановке, располагающей к  большей откровенности, но Коцев твердо стоял на
своем. За прошедшие годы ни по официальным, ни  по иным каналам не поступало
сведений, позволяющих подвергнуть сомнению его искренность.
     Или  другой  вопрос.  Был  ли  КГБ  причастен   к  убийству  в  Лондоне
болгарского диссидента Маркова?  Какие-либо документы, свидетельствующие  об
этом,  в делах  и архивах  ПГУ не обнаружены. Служебного расследования  я не
проводил.
     Еще  вопрос:  занимается  ли   разведка  политическими  убийствами?  На
протяжении многих лет усилиями наших западных оппонентов создавался зловещий
облик  советской разведки, всемогущей и  безжалостной организации. Основания
для обвинений разведки в убийствах политических противников советской власти
за  рубежом были.  Указания о ликвидации конкретных лиц отдавались с  самого
высокого политического  уровня. Разведка выполняла  их.  Последней операцией
такого  рода  было убийство С.  Бандеры  в 1959  году.  Примечателен  период
проведения этой акции - после XX съезда, в атмосфере мирного сосуществования
на международной арене  и  реформаторских побуждений внутри  страны.  Старые
привычки уходят трудно.  КГБ  был  причастен  и к перевороту в Афганистане в
декабре  1979  года,  когда  был убит X. Амин.  Но мне не  доводилось видеть
достоверной информации  о  том, планировалось ли это  убийство  заранее, или
Амин пал случайно жертвой штурма его резиденции. С  полной уверенностью могу
сказать, что сейчас советская разведка не занимается убийствами. Очень  хочу
надеяться,  что  никогда никакая  власть  не  будет  заставлять  разведчиков
убивать людей.
     Вот  вопрос, который  задают  очень часто. Используется ли  шантаж  при
вербовке агентуры? Время  диктует и образ мышления,  и способы  деятельности
разведки, как, впрочем,  и иных государственных и  общественных  институтов.
Наше  время  исключает  возможность  такого  нажима   на  интересующего  нас
человека,  который  мог  бы  квалифицироваться  как  шантаж.  "Лошадь  можно
подвести к воде,  но ее нельзя заставить  пить",  -  говорят наши английские
коллеги. Я  с ними согласен. На мой взгляд, в мирных условиях, когда речь не
идет о  жизни и смерти государства или людей  (война  - совсем другое дело),
шантаж   и   принуждение   разведке   не  нужны.   Более   того,   с   чисто
профессиональной, технической точки зрения они могут быть контрпродуктивны и
даже  опасны. Разведка должна  беречь  свое доброе  имя  и строго соизмерять
средства с целями. Мне пришлось работать с человеком, который  был привлечен
к  сотрудничеству  с  нами  в  конце   пятидесятых  годов  с  использованием
компрометирующих  его материалов,  то есть с  элементами шантажа.  Он не мог
забыть и простить пережитого десятки лет назад унижения. Мы с ним расстались
мирно и по-доброму. Уверен, что он был бы нашим искренним и полезным другом,
если  бы  в свое  время  наши  коллеги  больше  интересовались  человеческой
натурой.
     И этот  вопрос я слышу нередко. Много ли в ПГУ партаппаратчиков и детей
высокопоставленных родителей? Существовал порядок, в соответствии с  которым
на  работу  в  ПГУ  командировались партийные  работники.  Этот  же  порядок
распространялся на МИД  и,  возможно, на  другие  учреждения.  Партработники
проходили  полный курс обучения в институте имени Андропова  и выпускались в
несколько  более  высоком  звании, чем  обычные  слушатели,  - капитана  или
майора. Они назначались на более высокие, но не руководящие должности.  Годы
работы в  партийных  и комсомольских  органах засчитывались в  стаж воинской
службы. Ни один из бывших партийных работников в  последние  годы не занимал
руководящей должности в ПГУ - от начальника отдела и выше. Получив некоторые
преимущества на старте, в дальнейшем они не пользовались режимом наибольшего
благоприятствования, но служили как все. В их числе есть и очень  способные,
и  посредственные   работники.   Погоды  в   ПГУ   они   не   делают.   Дети
высокопоставленных   родителей  в   ПГУ  есть,  как  и  в  любом  престижном
государственном  ведомстве.  Проблем  с ними  у меня  не возникало. До конца
своей работы я так и не удосужился попросить кадровиков дать мне их  список.
Возможно,  это  помогло мне  избежать  упреков в  протежировании кого-то  из
отпрысков "хороших семейств". Нас  интересовало не социальное  происхождение
сотрудника, а его деловые способности и порядочность.
     После  краха КПСС зазвучали обвинения в том,  что ПГУ помогало аппарату
ЦК создавать  каналы  для  перекачки  партийных  капиталов  за  рубеж.  Дело
обстояло  не  так.  В  свое  время  ПГУ  выполняло   поручения  Политбюро  и
организовывало  передачу   денег   зарубежным   компартиям.   Эта   практика
существовала  с  двадцатых годов,  имела  не  партийный,  а  государственный
характер и  продолжалась до начала 1990 года. Политбюро,  Совмин, КГБ,  ПГУ,
все другие государственные и  общественные организации были частями  единого
гигантского  механизма.  Постановления Политбюро подлежали  неукоснительному
исполнению. Разведка была одним из немногих органов, который был в состоянии
реально выполнять указания, а  не  только  отчитываться об  исполнении,  чем
частенько  грешили остальные компоненты государственно-партийной машины. Мне
в разные периоды своей жизни  приходилось и получать пачки иностранных купюр
на   пятом   этаже  третьего  подъезда   здания  ЦК   КПСС,  где  размещался
Международный отдел,  и передавать их адресатам. Это была задача, не имеющая
прямого  отношения  к  разведывательной   деятельности  и  требовавшая  лишь
некоторых  технических  навыков.  Не  помню  случая,  чтобы   наши  операции
фиксировались спецслужбами. Скандалов не было. Работать с членами компартии,
то  есть привлекать их к  негласному сотрудничеству, разведке было запрещено
Центральным Комитетом КПСС.

     Новые контакты помогали руководителям ПГУ выходить за пределы знакомого
мира  дисциплины,  устоявшихся служебных  отношений,  традиций,  ставить под
сомнение столь недавно казавшиеся непреложными истины. Судя по  разговорам с
руководителями  других  подразделений  комитета,  у  них такая  практика  не
привилась.  Это удивляло. Ведь  Крючков практически  ежедневно встречался  с
представителями   самых   различных   организаций,   движений,   депутатами,
общественными   деятелями,   зарубежными   визитерами.   Он   настаивал   на
необходимости  контактов работников комитета с  общественностью,  и  в то же
время дело  не шло. Тяжело  расставаться с  устоявшимися привычками.  Тяжело
начать разрушать стену между народом и ведомством,  которая  так старательно
возводилась, укреплялась,  цементировалась и бетонировалась более семидесяти
лет...



БЕРЛИН - ПРАГА - СОФИЯ - ВАРШАВА - ГАВАНА

     Начало апреля  1989  года. Первая моя  официальная  поездка в  качестве
начальника  ПГУ в Восточный  Берлин  по  приглашению  руководителя  Главного
управления "А" МГБ ГДР Вернера Гроссмана.
     Я впервые в Берлине, но с Гроссманом  встречался в Москве, когда он был
первым  заместителем  начальника  разведки,  а  я  работал  в информационном
управлении. С немецкими  коллегами мне приходилось тесно взаимодействовать в
Индии, а затем в Иране. Я проникся к ним глубочайшим уважением и, если здесь
уместно  такое слово, любовью. У немцев можно было учиться преданности делу,
способности организовать агентурную  работу  в самых сложных условиях и, что
чрезвычайно  важно, обязательности.  Если  немецкий  коллега  обещал  что-то
сделать, можно не  сомневаться, что  он  исполнит свое слово точно и в срок.
Пунктуальность и обязательность были непременными элементами наших отношений
с  представителями  и других  "братских" разведок,  но немцы выделялись и на
этом  фоне.  Меня  радовала немецкая основательность в  оценке  ситуации,  в
умении   разобраться   в   мутном   потоке   информации   и   дезинформации,
захлестывавшем  все разведывательные службы  в Иране.  Информации, оценкам и
прогнозам  немецких  друзей  можно  было  верить. Со  своей стороны я честно
делился  с резидентом  МГБ ГДР Б. всеми данными, которые были в распоряжении
моей резидентуры. Мы редко  общались  в неофициальной обстановке -  работать
надо было много, события  держали  нас в постоянном  напряжении.  Изредка  я
бывал у Б., чаще он приезжал в наше посольство.  Мы могли гарантировать, что
здесь наши беседы  никто подслушать не может. Немцы же обнаружили  во многих
служебных помещениях десятки специальных подслушивающих устройств.
     Так что я направлялся в Берлин в самом добром расположении духа, хотя и
не  без  некоторого волнения.  Репутация  восточногерманской  разведки  была
заслуженно  высокой  не  только в  ПГУ,  но и  среди  разведок  всего  мира.
Официальные   переговоры  с  коллегами  представлялись   делом   сложным   и
ответственным.
     Нашу делегацию разместили в пригороде Берлина. Вся атмосфера  встречи и
общения с коллегами была исключительно теплой, откровенной и товарищеской.
     Переговоры  с В. Гроссманом и его заместителями прошли  по-деловому. Мы
обменялись мнениями по  ситуации  в мире и Европе и пришли к выводу, что при
всех  положительных  сдвигах в  обстановке,  в частности  в области ядерного
разоружения,   нет  оснований  для   того,  чтобы   ослаблять  бдительность.
Разумеется,  даже не  возникало  вопроса о возможности  снижения  активности
наших  служб. Более того,  мы отметили,  что  возникают новые  международные
проблемы,  требующие  нашего  пристального   внимания.  Переговоры  немецкие
коллеги с моего  согласия записывали на магнитную ленту, и, видимо, где-то в
неразобранных архивах МГБ ГДР хранится стенограмма.
     Подробные  записи  вели  мои  товарищи.  Записи  были  обработаны  и по
возвращении  в  Москву  доложены  запиской  ЦК  КПСС  и  в  несколько  более
развернутом виде Комитету госбезопасности. Во время переговоров  обе стороны
воздерживались от упоминания своих конкретных разведывательных возможностей,
то есть  не  раскрывали друг  перед другом  агентуры. Это железное правило и
условие  неукоснительно  соблюдалось  нами  во взаимоотношениях  с братскими
службами. Очень редко разрабатывались совместные операции по агентурному или
техническому  проникновению  в  иностранный  объект.  Такие   операции  были
исключением, но  не  правилом. Агентура - это самое  ценное достояние каждой
разведки, то, без  чего  служба  не  может существовать. Наше содружество  с
восточноевропейскими   разведками   основывалось  на   взаимном  уважении  к
интересам друг друга.
     Немецкие коллеги не затрагивали вопроса о связях МГБ ГДР с европейскими
террористическими  группировками.  У нас не было  ни малейших оснований этот
вопрос  поднимать.  Представительство КГБ СССР  при МГБ  ГДР  не располагало
информацией о таких связях, и, думаю, Главное управление "А" к этим делам не
имело отношения. Не говорили немецкие  товарищи  и о  деятельности ведомства
Шалька  Голодковского,   занимавшегося  тайными  коммерческими   операциями.
Кое-что  об этом было нам  известно, но задавать прямые вопросы Гроссману мы
сочли неуместным  и нетактичным.  Главное управление "А" к ведомству  Шалька
отношения не имело.
     Ключевым  событием  визита  была  встреча  с  министром государственной
безопасности ГДР Э. Мильке. Министр казался личностью почти легендарной. Ему
исполнилось восемьдесят лет, по  случаю  чего  он был удостоен  звания Героя
Советского  Союза.  Немецкие  коллеги  упоминали  имя  Мильке  с  внутренним
трепетом, наш представитель Г. Ф. Титов называл его только "министр".
     Министр   оказался  очень  небольшого   роста,  чрезвычайно  энергичным
человеком,  привыкшим  к  беспрекословному  послушанию.  Он   говорил  один,
перемежая немецкий русскими фразами.
     Мильке не тратил  времени на дипломатические  любезности. Его беспокоил
усиливающийся    нажим   Запада    на    ГДР,   непрерывная,    изматывающая
пропагандистская  война  против  республики.  Еще  большую  тревогу  у  него
вызывало  развитие  событий в  Советском Союзе.  Он  говорил об угрозе  делу
социализма,   предупреждал  о  недопустимости  утраты  КПСС   контроля   над
процессами  демократизации.  "Это,  естественно,  ваши  внутренние дела,  вы
можете  разбираться в  них сами,  вы сможете выжить. Но  если в СССР  рухнет
социалистический строй, то рухнет и ГДР. Нас всех  и наших детей повесят, не
пощадят  никого"  (Мильке  не  повесили.  Восьмидесятичетырехлетний  старик,
заключен в тюрьму в 1990 году).
     Тревога министра  была вполне оправданной. Однако настораживало то, что
ни  сам  Мильке, ни,  судя  по всему, его коллеги по  Политбюро не  пытались
вглядеться  в суть  происходящих  в ГДР процессов -  экономического  застоя,
брожения в обществе, роста  оппозиционных настроений.  Имели значение только
внешние факторы: пропагандистское  наступление Запада и ослабление советской
опоры. И то и другое было опасно,  но  страшнее  оказывалась неспособность и
нежелание  стареющих   политических  мудрецов  в  СЕПГ  распознать   глубину
изменений, происходящих в мире и их стране.
     Осенью  того же года я вновь  побывал в  ГДР  на отдыхе.  Тихий городок
Табарц  в  поросших лесом горах  Тюрингии,  прекрасная вилла  располагали  к
спокойным размышлениям. Покой, однако, не  приходил. События развивались все
быстрее, нарастал поток людей, покидающих ГДР, начинались волнения во многих
городах   республики.   Приближающийся   крах   режима  можно  было   видеть
невооруженным глазом. Его  видели все, кроме  тех, кто должен был  погибнуть
под обломками социалистического строя, - руководителей СЕПГ.
     В  дружеском  общении  с  иностранными  коллегами  разведчики  избегают
критики в адрес своего  профессионального или политического руководства. Это
не только  вопрос  такта.  Недовольный  человек  уязвим, его слабая  сторона
фиксируется  и может быть  использована  коллегами  в  своих интересах, ведь
обстоятельства в нашем мире постоянно  меняются. Лучше не давать поводов для
искушений. Осенью  1989  года немецкие друзья отступили от  этого неписаного
закона. Они распознали слепоту людей,  которые десятки лет вели их за собой,
убедились  в их  полной беспомощности,  с  ужасом смотрели, как  рушится все
вокруг. СЕПГ безжалостно  эксплуатировала органы  безопасности  и  завела  в
безысходный  трагический  тупик  десятки  тысяч  умных,  дисциплинированных,
преданных своему долгу людей.
     Развитие событий в Восточной Европе не было неожиданным для ПГУ. Первый
большой  документ,  который я  прочитал,  оказавшись  за  столом  начальника
разведки,  был  посвящен  оценке  ситуации  в  этом  регионе.  Выводы   были
неутешительными, шансы на выживание у союзных режимов были малы. Перестройка
в Советском  Союзе  нанесла смертельный удар не  только  КПСС, но и в первую
очередь  всем  "братским"  партиям,  вскрыла шаткость  их  внутренней опоры,
органические дефекты общей для всех государственно-партийной и экономической
системы.
     Разведка пыталась  спасти  то,  что  возможно,  сохранить  отношения  с
восточноевропейскими  спецслужбами,  нащупать  те  области,  где  совпадение
государственных интересов диктовало бы продолжение сотрудничества.
     Наши  отношения  с  восточноевропейскими  коллегами, по меньшей мере  в
последние годы,  были действительно равноправными и взаимовыгодными.  Мы все
работали  на  свои  государства,  защищали  свои  национальные  интересы,  и
официальная доктрина социалистического  интернационализма  в нашем случае не
вела  к  попыткам  получения  каких-то  односторонних  преимуществ.  Попытки
наладить многостороннее взаимодействие между разведками не  были  рассчитаны
на  то, чтобы создать  некую  международную суперслужбу под контролем  СССР.
Напротив, они  должны были позволить всем  нам  получать максимальную пользу
для  своего  государства.   С   профессиональной  точки  зрения   дело  было
перспективным.
     Памятником  нереализовавшейся  перспективы  стоит  в  конце  Ленинского
проспекта великолепное современное  здание, скрытое от  постороннего глаза в
березовой роще. Здание предназначалось для проведения многосторонних встреч,
строилось оно пять лет и было завершено  лишь к маю 1991 года. Представители
нескольких иностранных разведок, приезжавших в Москву  на переговоры  с ПГУ,
успели  пожить в этом  доме. Им будет, видимо,  интересно узнать, что именно
там проходили некоторые совещания заговорщиков накануне августовских событий
в  Москве.  Круг  официальных,  но  негласных   связей  ПГУ  с  иностранными
разведками весьма широк. Профессия накладывает свой отпечаток на человека. В
числе многих коллег, с которыми пришлось познакомиться в последние годы, нет
ни одного, кто  вызывал бы  малейшее  чувство неудовлетворенности. Общение с
ними  было  полезно  и неизменно  приятно. Мне  жаль, что не могу назвать их
имен. Они работают. В отличие от меня.

     Май  1989 год