ает его за обшлаг брюк, и глянул вниз.
     --  Омары?  -- он  слегка  подскочил, подпрыгнул  и  очутился  на крыше
полицейской машины. -- Омары, -- повторил он.
     Их  было  около тридцати --  некоторые  длиннее трех футов. Большинство
шагали вверх по  шоссе; полдюжины остановились, чтобы  осмотреть полицейскую
машину.
     -- Что-то не так, сержант? -- спросил  полицейский  констебль,  который
записывал детали, сообщаемые водителем грузовика на обочине.
     -- Просто я омаров не люблю, -- ответил сержант мрачно, закрывая глаза.
-- Дурно сразу становится.  Ног слишком много. Я тут  чуть посижу, а вы  мне
скажете, когда все уйдут.
     Он сидел сверху машины среди  дождя  и чувствовал, как вода затекает  в
низ его брюк.
     Последовал  низкий  рык.  Гром?  Нет.  Он  продолжался  и  приближался.
Мотоциклы. Сержант открыл один глаз.
     Иисусе Христе!
     Их было четверо, и ехали они явно со  скоростью, большей  сотни. Он  уж
собирался  спуститься,  помахать  им, покричать,  но  они  промчались  мимо,
направляясь к перевернутому грузовику.
     Сержант  ничего не  мог  сделать.  Он опять закрыл глаза  и ждал  звука
столкновения. Слышал он, как они приближаются. Потом:
     Ууу.
     Ууу.
     Ууу.
     И голос в его голове, который сказал:
        "Я ВАС ПОТОМ ДОГОНЮ."
     (-Вы это видели? -- спросил По-Настоящему  Крутые Люди.  --  Прям через
него перелетели.
     --  Вот здорово! -- откликнулся С. Т. П. -- Если они так могут, значит,
и мы!)
     Сержант открыл глаза.  Он  повернулся к полицейскому констеблю и открыл
рот.
     Полицейский констебль выдавил:
     -- Они. Они по правде. Они перелетели пря...
     Бух. Бух. Бух.
     Плюх.
     Последовал  еще  один  дождь  из  рыбы, только  этот  длился  меньше  и
объяснить его легче  было.  Рука в  рукаве кожаной  куртки слабо помахала из
большой кучи рыбы. Колесо мотоцикла беспомощно крутилось.
     Это был Сказз, бывший еще более-менее в сознании, решивший, что если он
что  и  ненавидел больше,  чем французов, так это лежание  по шею в рыбе  с,
похоже, сломанной ногой. Это он истинно ненавидел.
     Он хотел сказать С. Т. П о своей новой роли; но не мог он  сдвинуться с
места. Что-то мокрое и скользкое проползло вверх по одному из его рукавов.
     Позже, когда  они  его вытащили из кучи рыбы, и он увидел троих  других
байкеров,  с  простынями  на их  головах,  он  понял, что им слишком  поздно
что-либо говорить.
     Вот почему их не было  в этой "Книге Откровений", о которой  Барано все
говорил.
     Они никогда так далеко вниз по шоссе не проехали.
     Сказз что-то пробормотал. Полицейский сержант к нему наклонился.
     -- Не пытайся говорить,  сынок,  --  проговорил он. --  "Скорая помощь"
скоро приедет.
     --  Послушайте,  --  прокаркал  Сказз.  -- Кое-что  важное  должен  вам
сказать. Четыре Всадника Апокалипсиса -- сволочи, все четверо.
     -- Бред, -- объявил сержант.
     --  Ну нет,  проклятье! Я  Люди, Покрытые Рыбой, --  прокаркал  Сказз и
потерял сознание.

        "x x x"
     Лондонская система движения в сотни раз сложнее, чем представляется она
людям.
     Тут ни при чем вмешательства демонов или ангелов. Все дело в географии,
истории и архитектуре.
     В основном это  работает людям на  пользу,  хотя они  никогда в это  не
поверят.
     Лондон не был создан для машин. Если уж на то  пошло, и для людей тоже.
Просто произошло  так, что он появился. Это создавало проблемы, а  созданные
решения через пять, десять или сто лет становились следующими проблемами.
     Последним решением было М25; шоссе, вокруг города образовывавшее грубый
круг. До сих пор  проблемы были просты --  вещи  типа  того, что его  еще не
построили,  а  оно  уж  стало   устарелым,  Всякая  физика  --  пробки,  что
становились бутылками, такие вещи.
     Нынешняя проблема была в том, что оно не существовало, по крайней мере,
в обычных человеческих пространственных  терминах.  Пробка  из не знавших об
этом  или  пытавшихся найти  другие  выезды  из  Лондона  машин  тянулась  в
городской центр из всех направлений. Первый раз в истории движение в Лондоне
было полностью остановлено. Город был одной огромной пробкой.
     Теоретически  машины --  замечательно  быстрый метод для  путешествий с
места на место.  Пробки же -- замечательная возможность  стоять на месте. На
дожде,  во  мраке,  а вокруг тебя какофоническая симфония  гудков  постоянно
становится громче и еще более раздраженной.
     Кроули от этого начинало тошнить.
     Он воспользовался возможностью и перечитал записи Азирафаила, пролистал
пророчества Агнес Безумцер, и серьезно подумал.
     Выводы его можно так срезюмировать:
     1) Армагеддон начался.
     2) Кроули ничего по этому поводу сделать не мог.
     Произойдет он в Тадфилде. По крайней  мере, там  начнется.  После этого
произойдет всюду.
     4) Кроули был в  адских реестрах  злодеев  [Не  то чтобы у Ада были еще
какие. Прим. авт.].
     5)  Азирафаил  был  --  насколько  можно  было  судить  --  выведен  из
уравнения.
     6) Все было черно, мрачно, страшно. Не было света в  конце туннеля -- а
если был, был это приближающийся поезд.
     7) Он мог спокойно найти  славный маленький ресторанчик и напиться так,
что обо всем забудет, пока он ждал конца света.
     8) И все же...
     И тут все распадалось.
     Поскольку подо всем этим Кроули был оптимистом. Если была одна твердая,
как скала, уверенность, что его в тяжелые времена поддерживала -- он коротко
подумал о четырнадцатом веке  -- то была это твердая уверенность, что c ним,
конечно же, все будет в порядке; что вселенная за ним приглядит.
     Ну ладно,  Ад на него ополчился. Ну  начался конец света. Ну  кончилась
Холодная Война  и по правде начиналась Великая. Ну шансы его врагов взлетели
выше,  чем  полный  микроавтобус хиппи,  накачавшихся  под  завязку  "Старым
Оригинальным Оусли". Все равно был шанс.
     Все дело было в пребывание в верном месте в верное время.
     Верным  местом  был  Тадфилд. Он в  этом был уверен  -- частично  из-за
книги,  частично  из-за  другого:  на  карте  мира  в  душе Кроули,  Тадфилд
пульсировал как мигрень.
     Верным  временем там  очутиться было "до  конца света". Он  сверился  с
часами. У него было два часа, чтобы добраться до  Тадфилда, хотя,  вероятно,
сейчас уж и с нормальным течением Времени были проблемы.
     Кроули  кинул  книгу  на  кресло  для  пассажиров.  Отчаянные  времена,
отчаянные меры: он за шестьдесят лет ни разу "Бентли" не поцарапал.
     Что за черт.
     Он  неожиданно развернулся, сильно побив перед красного "Рено 5" сзади,
и въехал на тротуар.
     Он включил фары и погудел гудком.
     Это должно было всякому  пешеходу ясно  дать понять, что он приходит. А
если они не могли  убраться  с  дороги... что ж, через пару часов  это будет
неважно.
     Может быть. Вероятно.
     -- Хэй хо, -- проговорил Энтони Кроули и все-таки помчался прочь.

        "x x x"
     Было  шесть  женщин  и четверо мужчин,  и  у  каждого члена группы  был
телефон и толстая кучка напечатанной на компьютере  бумаги, покрытой именами
и  телефонными  номерами.  Рядом   с  каждым  номером  были  записи  ручкой,
говорившие, был ли дома человек, которому звонили, или нет, соединен ли  был
номер в настоящий момент, и -- самое важное --  хотел ли человек, ответивший
на звонок, чтобы вошла в его жизнь изоляция стенок дырок в зубах, или нет.
     Большинство не хотели.
     Эти десять человек там сидели час за часом, подольщаясь,  моля,  обещая
сквозь пластиковые  улыбки.  Между звонками  они писали  записи,  потягивали
кофе, и с изумлением глядели на дождь,  струящийся  по окнам. Они оставались
на своих  местах, как  оркестр на "Титанике". Если в такую  погоду продавать
двойное стекло не можешь, вообще не можешь.
     Лиза Морроу говорила:
     --  Если вы  только дадите мне закончить, сэр, и  да, это я понимаю, но
если вы только..., -- а потом,  поняв, что он трубку повесил, пробурчала, --
Ах ты гад!
     Она положила телефонную трубку.
     -- Опять попала  на ванну, -- объявила она своим товарищам -- продавцам
по телефону. Она ежедневно больше всех в офисе "Людей Вытаскивала из Ванны",
еще  если  два  очка  заработала бы,  получила бы еженедельный  приз "Сексус
Прерыватус".
     Она позвонила по следующему номеру в списке.
     Лиза никогда не  намеревалась  стать  продавцом по телефону.  Чего  она
хотела  по-настоящему,   так  это  быть  международно  знаменитым   богачом,
постоянно летающим на самолетах, но она не закончила классов уровня "О".
     Если бы  она достаточно проучилась, чтобы стать международно знаменитым
богачом, или  зубным врачом (вторая  ей выбранная  профессия), или, прямо уж
скажем, кем-то еще, кроме как продавцом по телефону в этом конкретном офисе,
она бы прожила жизнь дольше и полнее.
     Может, все во внимание принимая -- как-никак, День Армагеддона был,  --
не слишком дольше, но все-таки на несколько часов.
     Если на то пошло, все, что было нужно, чтобы она прожила жизнь подольше
-- это не звонить по номеру, который она только что набрала, записанный в ее
списке --  в лучших традициях десятисортных  списков заказа по почте  -- как
дом в Мейфере мистера А. Дж. Коулли.
     Но  она  позвонила. И прождала,  пока он  четыре раза  не  прогудел.  И
произнесла "Ах ты черт, еще один автоответчик", и начала класть трубку.
     Но  потом  что-то выбралось  из той  ее  части, что к уху прикладывают.
Что-то очень большое и очень сердитое.
     Выглядело оно  чуть похоже на  слизняка. Огромного, сердитого слизняка,
сделанного из тысяч  и  тысяч малюсеньких, все извивались и орали,  миллионы
слизнячьих  ртов  открывались и  закрывались  в  ярости,  и  все  они  орали
"Кроули".
     Оно перестало орать. Покачалось слепо, разбираясь, где оно.
     Потом распалось на части.
     Штука распалась  на  тысячи и  тысячи извивающихся серых слизняков. Они
проползли по ковры, на столы, через Лизу Морроу и ее девять коллег, заползли
в их  рты,  вверх проползли по  ноздрям, в их легкие,  и прорыли  ходы  в их
плоть,  глаза,  мозги,  внутренние  органы,  быстро размножаясь  по  дороге,
заполняя  комнату  гигантским  количеством  некрасивой   ползающей  плоти  и
воняющего,  липкого  нечто.  Все  это  начало сближаться, собираться  в одно
гигантское существо,  что  заполняло  комнату от пола  до  потолка, тихонько
пульсируя.
     Рот открылся в куче плоти, кусочки чего-то мокрого и липкого пристали к
каждой не-совсем губе, и Хастур бросил:
     -- Это мне было нужно.
     То, что он провел полчаса в автоответчике с одним посланием  Азирафаила
за компанию, его настроение не улучшило.
     Как и необходимость возвращения  в Ад и объяснения, почему он получасом
ранее не вернулся и, важнее, почему он не вел с собой Кроули.
     Ад плохо относится к неудачам.
     Правда,  был  и плюс --  он по крайней  мере знал, каким  было послание
Азирафаила. Знание может, вероятно, купить продолжение его существования.
     Да  и  вообще,  подумал он, если придется  ему выносить  возможный гнев
Темного Совета, по крайней мере не на пустой желудок.
     Комната наполнилась  густым, серным дымом.  Когда он исчез, Хастура  не
было. В  комнате  ничего  не  осталось, кроме  десяти  скелетов, практически
целиком очищенных от мяса, и нескольких лужиц расплавленного пластика с, там
и сям, сверкающим фрагментом металла, что мог когда-то быть частью телефона.
Гораздо лучше было бы стать зубным врачом.
     Но  была у  этого дела и  светлая сторона --  это все доказало, что зло
содержит семена собственного уничтожения. Прямо сейчас люди по всей  стране,
которых иначе сделали вот на столечко более напряженными и сердитыми, вызвав
с принимания замечательной ванны или неправильно их  имена произнеся, вместо
этого  вовсе  никаких проблем не  имели  и  пребывали  в  мире  с  миром.  В
результате  действия   Хастура   по  стране  начала  распространяться  волна
благости,  и миллионы  людей,  что  иначе получили бы маленькие синяки души,
никаких синяков не получили. Так что все было в порядке.

        "x x x"
     Если вы эту машину  видели раньше, теперь бы не узнали.  Редкий ее дюйм
был не  побит. Обе  передние фары были  разбиты. Выглядела как ветеран сотен
шоу, в которых цель -- машину противника разрушить.
     Трудно было ехать по тротуарам. Еще труднее -- по пешеходному переходу.
Труднее всего  было  перебраться  через  реку  Темзу.  По  крайней  мере  он
предусмотрительно закрыл все окна.
     Однако был он здесь, сейчас.
     Через несколько  сот  ярдов  будет  он  на  М40;  свободная  дорога  до
Оксфордшира.
     Было только  одно  препятствие:  опять между Кроули и открытой  дорогой
было М25.
     Кричащая, светящаяся лента боли и темного света [Вовсе не оксюморон, на
самом деле. Это  цвет, следующий  за  ультрафиолетовым.  Работающие с такими
вещами  называют  это  инфра-черным.  Его  очень  легко   можно  увидеть  --
специальный  можно  провести  эксперимент.  Вот как он  проводится -- просто
выберите крепкую кирпичную стену, до которой долго бежать и, опустив голову,
бегите вперед.
     Свет, который  в  ваших  глазах мерцает  за  болью, прямо  перед  вашей
смертью,  и  есть  инфра-черный.  Прим.  авт.].  Одегра. Ничто  не  могло ее
пересечь и в живых остаться.
     Ничто  смертное, во всяком случае. И  он  не был уверен, что с  демоном
произойдет. Убить его не получится, но приятно ему не будет.
     Полиция  загораживала  дорогу  перед  находившимся  перед  его  глазами
переездом. Сгоревшие остовы --  некоторые еще горели --  свидетельствовали о
судьбе предыдущих машин, которым пришлось  проехать по переездом  над темной
дорогой.
     У полиции был вид вовсе не счастливый.
     Кроули поменял скорость на вторую и надавил на акселератор.
     Через заграждение он прошел со скоростью шестьдесят. Это легко было.
     Случаи  самопроизвольного  сгорания  людей  во  всем  мире  известны  и
учитываются.  В  одну  минуту  кто-то  счастливо  живет своей  жизнью;  а  в
следующую  есть  только  грустная  фотография  кучи  пепла  да  одинокая   и
таинственно   необуглившаяся   рука  или  нога.   Случаи   самопроизвольного
возгорания машин гораздо хуже задокументированы.
     Какой бы статистика ни была, она только что на единицу повысилась.
     Кожаные  покрытия  сидений  стали дымиться.  Глядя  прямо перед  собой,
Кроули левой рукой нашарил на кресле для пассажиров "Прелестные и аккуратные
пророчества Агнес Безумцер" и переместил книгу в безопасное место -- на верх
своих ног. Хотелось ему, чтобы она  это предсказала [Она и предсказала. Стих
гласил:
     Кричать будет улица света, колесница черная Змия загорится, и
     боле не будет Меркурий песни свои петь.
     Большинство  семьи  соглашалось с Желати Приббором,  который в  1830-ых
написал  небольшую  монографию, где объяснил этот стих как метафору изгнания
"Иллюминати" Вайсхаупта из Баварии в 1785-ом. Прим. авт.].
     Потом пламя окружило машину.
     Он должен был продолжать ехать.
     На другой стороне переезда было еще одно полицейское заграждение, чтобы
предотвратить поток машин, пытающихся въехать в Лондон. Полицейские смеялись
над историей, только  что рассказанной по радио, о том,  что  полицейский на
мотоцикле перехватил украденную полицейскую машину и  открыл, что  водитель-
большой осьминог.
     Некоторые полицейские  во  что  угодно  поверят.  Но  только  не  члены
лондонской полиции...  Л. П. была самой твердой, самой цинично-прагматичной,
самой упрямо приземленный частью полиции в Британии.
     Трудно, очень трудно полицейского из Л. П. поразить.
     Поразить может его к примеру огромная, разбитая машина, которая была ни
более,   ни   менее,   чем  огненным  шаром,  пылающим,   ревущим,  погнутым
металлическим лимоном  из Ада, ведет которую  усмехающийся лунатик в  очках,
сидящий среди огня, машина эта оставляет  след из черного дыма, и мчится она
прямо на них со скоростью восемьдесят  миль в  час сквозь  хлещущий дождь  и
ветер.
     Каждый раз срабатывает.

        "x x x"
     Каменоломня была тихим центром бушующего мира.
     Гром не просто гремел сверху, он рвал воздух пополам.
     -- Ко мне еще  друзья придут, --  повторил Адам. -- Скоро  прибудут,  и
тогда взаправду начнем.
     Пес начал выть. Больше это ни  был вой-сирена одинокого волка, были это
странные  колебания,  издаваемые  маленьким  псом, попавшим в очень скверную
ситуацию.
     Пеппер сидела, глядя на свои колени.
     О чем-то она думала.
     Наконец она подняла глаза и уставилась в пустые серые глаза Адама.
     -- А ты какой кусочек получишь, Адам? -- спросила она.
     Грозу заменило неожиданное звенящее молчание.
     -- Что? -- спросил Адам.
     --  Ну,  ты мир разделил, да, и мы  все по кусочку должны  иметь -- так
какой у тебя будет кусочек?
     Тишина пела как арфа, высоко и тонко.
     -- Да, --  кивнул Брайан. --  Ты нам никогда не говорил,  какой кусочек
отойдет тебе.
     --  Пеппер права,  -- добавил Венслидэйл. -- Не кажется  мне, что много
чего
     останется, если все эти страны нам отойдут.
     Рот Адама открылся и закрылся.
     -- Что? -- произнес он.
     -- Какой кусочек -- твой, Адам? -- спросила Пеппер.
     Адам на нее уставился. Пес  перестал выть и  направил на своего хозяина
внимательный, задумчивый взгляд -- часто так глядят ему подобные.
     -- Й-я? -- переспросил он.
     Тишина стояла,  стояла,  одна  нота,  что  способна была заглушить шумы
мира.
     -- Но у меня будет Тадфилд, -- наконец ответил Адам на вопрос.
     Они направили на него свои взгляды.
     -- И, и Нижний Тадфилд, и Нортон, и Нортоновский Лес...
     Их взгляды по-прежнему были на него направлены.
     Взгляд Адама прошелся по их лицам.
     -- Они -- все, чего я когда-либо желал, -- сообщил он.
     Они покачали головами.
     -- Если хочу, могу их взять, -- продолжал Адам, и в голосе его появился
оттенок вызова, вызов же этот  окружало  неожиданное сомнение. --  Могу их и
улучшить. Лучше деревья сделать, чтоб вскарабкиваться, лучше пруды...
     Его голос затих.
     --  Не  можешь,  --  ответил Венслидэйл  твердо. --  Они не  такие, как
Америка и всякие такие места. Они  по-настоящему настоящие. Да и вообще, они
нам всем принадлежат. Они наши.
     -- И улучшить их не можешь, -- добавил Брайан.
     -- Точно, а если бы и улучшил, мы бы знали, -- подвела итог Пеппер.
     --  А,   если  вас  это  волнует,  не  волнуйтесь,  --  отозвался  Адам
возвышенно, -- я ведь могу вас всех заставить делать то, чего я хочу...
     Он остановился, уши его в ужасе слушали то, что говорил его рот. Они
     отступали.
     Пес положил лапы на голову.
     Лицо Адама выглядело как олицетворение распада империи.
     -- Нет, -- проговорил он хрипло. -- Нет. Вернитесь! Я вам приказываю.
     Они в середине шага замерли.
     Адам на них уставился.
     -- Нет, я не имел этого в виду... -- начал он. -- Вы мои друзья...
     Его  тело  дернулось. Голова  его  откинулась назад. Он поднял  руки  и
заколотил кулаками, словно хотел ударить небо.
     Лицо его искривилось. Меловой пол разошелся трещинами под его кедами.
     Адам открыл рот  и закричал.  Это был звук,  который  не  могло  издать
простое  горло  смертного;  он  вышел  из каменоломни,  смещался  с  грозой,
заставил тучи свернуться в новые и неприятные формы.
     Он продолжался и продолжался.
     Он   отдавался  по  всей   вселенной,  которая   гораздо  меньше,   чем
представляется физикам. Он заставил греметь небесные сферы.
     Он говорил о потере, и очень долго он не кончался.
     А потом кончился.
     Что-то утекло.
     Голова Адама опять опрокинулась вниз.
     Что  бы раньше ни  стояло в старой  каменоломне, теперь там стоял  Адам
Янг.
     Больше знающий Адам Янг, но все  равно Адам Янг. Возможно, больше Адама
Янга, чем когда-либо раньше было.
     Уж