Хаджи-ага,  горевший  желанием  отомстить  Хаджи-Мураду,  который  однажды
разбил его отряд и вынудил бежать из Элису, которым Хаджи-ага  правил  после
Даниял-бека.
   Окружением  руководил  майор  Туманов.   На   его   предложение   сдаться
Хаджи-Мурад ответил бранью и пулями [224]
   Туманов пошел на приступ, но был отбит. Бой продолжался более пяти часов,
осажденные  затыкали  раны  лоскутами  и  продолжали  отстреливаться,   пока
оставались пули и  порох.  Наконец  пальба  смолкла.  Чтобы  убедиться,  что
беглецы мертвы, в их сторону  погнали  стадо  коров.  Когда  стадо  спокойно
прошло небольшой лес, милиционеры решили, что все кончено,  и  с  радостными
криками ринулись к последнему укреплению  мюридов.  Но  вдруг  навстречу  им
выпрыгнул окровавленный Хаджи-Мурад с  саблей  в  руке.  Храбрец  был  ранен
четырьмя пулями, но успел нанести несколько страшных  ударов,  пока  не  был
изрублен сам. Та же участь постигла еще двух мюридов.  Остальные  двое  были
сильно изранены и попали в плен.
   Перед смертью отважный мюрид усмехнулся в лицо врагам:  "Вы  смогли  меня
убить, но не смогли победить".


   Сообщение Бучкиева о бегстве Хаджи-Мурада изумило Воронцова до крайности.
Выговаривая  капитану   за   преступную   халатность,   наместник   мысленно
представлял себе, как будет разгневан государь, доверивший Хаджи-Мурада  его
попечению.
   Но  вскоре  явился  Аргутинский,  который  объявил  о  поимке  и   гибели
Хаджи-Мурада и обещал, что скоро голова его будет доставлена в Тифлис.


   Когда тела  Хаджи-Мурада  и  его  мюридов  привезли  в  Нуху,  почти  все
население явилось к дому уездного начальника, чтобы увидеть  конец  великого
человека. Многие были опечалены, но большинство ликовало. В духанах до  утра
били в барабаны, звучала зурна и слышались крики "ура!".
   Голову Хаджи-Мурада отрубили, поместили в сосуд со спиртом и отправили  в
Тифлис.
   Кое-кто требовал воткнуть в нее шест и выставить на базаре для  всеобщего
обозрения и успокоения населения.
   Воронцов счел это неприличным и передал страшный  трофей  в  полицию.  Но
полицеймейстер предпочел поскорее передать голову в госпиталь. Там она  была
выставлена  на  анатомическом  столе,  а  затем   ее   препарировал   доктор
Андреевский, чтобы затем отправить череп в Петербург.
   В столице череп был представлен начальству, а  затем  передан  профессору
Пирогову, у которого уже имелось несколько подобных препаратов.
   Видимо, череп Хаджи-Мурада представлял не научную,  а  лишь  политическую
ценность, потому что в скором време[225] ни оказался в Кунсткамере  -  музее
природных чудес и прочих редкостей, в запасниках которого хранится в коробке
и по сей день. Хотя по христианским и мусульманским канонам череп  следовало
бы возвратить в могилу его бывшего обладателя.
   Могила Хаджи-Мурада находится недалеко от Нухи и стала зияратом -  святым
местом.



   ГРАФ ТОЛСТОЙ НА КАВКАЗЕ

   Молодой Лев Толстой жил в Петербурге  обычной  жизнью  отпрысков  знатных
родов. Кутежи и головокружительные романы он  предпочитал  скучной  учебе  в
университетах, которые так и не окончил.  Он  мечтал  стать  comme  il  faut
(комильфо), но ему не хватало раскованности и внешнего лоска. Он искал удачи
в картах - семейном пристрастии Толстых, но чуть было  не  лишился  родового
имения. Катастрофический проигрыш вынудил его оставить  дорогостоящий  свет,
чтобы поправить дела скромной жизнью в провинции.
   Он хотел было удалиться в Ясную поляну, имение матери - урожденной княжны
Волконской, но брат Николай, служивший на Кавказе, уговорил его  приехать  к
нему.
   Толстой  попал  на  Кавказ  в  1851  году,   когда   драма   Хаджи-Мурада
приближалась к трагической развязке. "Людям, не бывавшим на Кавказе во время
нашей  войны  с  Шамилем,  трудно  представить  то  значение,  которое  имел
Хаджи-Мурат в глазах всех кавказцев, - писал Толстой в дневнике. - И подвиги
его были самые необыкновенные... Везде, где бывало жаркое дело... везде  был
Хаджи-Мурат. Он являлся там, где его не ожидали, и уходил  так,  что  нельзя
было его полком окружить".
   В Кизляре Толстой окунулся в новую жизнь.  Здесь  всегда  ждали  набегов,
обменивали пленных, гордились экзотическими  трофеями  и  ждали  заслуженных
наград. Геройского вида ветераны потрясали воображение рассказами о битвах с
Шамилем, а бедовые казачки кружили голову своей полуазиатской красотой.
   Война расковывала людей,  обнажала  их  главные  качества.  А  постоянное
соседство со смертью и ждавшей за  ней  вечностью  очищало  от  лицемерия  и
фальши. Толстовская идея "опрощения" нашла здесь самую благодатную почву
   Очарованный Кавказом, Толстой решил поступить  на  военную  службу.  Сдав
экзамен, граф поступил  юнкером  в  ар[226]  тиллерийскую  бригаду,  которая
дислоцировалась  под  Кизляром.  Он  показал  себя  храбрым  солдатом,   был
представлен  к  наградам,  но  так  ни  одну  и  не  получил.  Зато  опыт  и
впечатления, полученные на Кавказе, легли в основу его будущих произведений.
   Он любил читать Руссо, но теперь его больше увлекали сказания  и  легенды
горцев, их живописные костюмы и обычаи, особенности  характера,  подробности
быта. "Сокровища поэтические необычайные", - писал он в дневнике.
   Толстой обрел много новых друзей. Одним из них был удалой  чеченец  Садо,
считавшийся мирным. Они стали кунаками и часто  бывали  вместе.  Летом  1853
года, направляясь из станицы Воздвиженской  в  Грозную,  они  оторвались  от
основного отряда, и тут на них налетел отряд горцев. До  крепости  было  уже
недалеко, и Толстой с- Садо помчались вперед. Лошадь Толстого явно отставала
и плен был бы неминуем, если бы Садо не отдал графу своего коня и не  убедил
горцев прекратить преследование. "Едва не попал в плен, - записал Толстой  в
своем дневнике 23 июня 1853 года, - но в этом случае вел себя хорошо, хотя и
слишком чувствительно".  Случай  этот,  вместе  с  опубликованным  в  газете
"Кавказ" сообщением о том, как офицер П. Готовницкий и  солдат  И.  Дудатьев
попали в плен к горцам, а затем бежали, лег в  основу  рассказа  "Кавказский
пленник", где горская девочка  старается  помочь  попавшим  в  плен  русским
офицерам. А в "Набеге" Толстой писал уже о том, как  русский  офицер  спасет
раненого чеченца.
   Спасший для мира великого писателя  чеченец  Садо  этим  не  ограничился.
Позже он сумел отыграть у офицера, которому был  должен  Толстой,  весь  его
проигрыш. Об этом написал Льву брат Николай: "Приходил Садо, принес  деньги.
Будет ли доволен брат мой? - спрашивает".
   Служба на Кавказе сделала Толстого другим человеком.  Он  освободился  от
романтического  очарования  героев  Марлинского  и  Лермонтова.  Его  больше
интересовали  жизнь  и  сознание  простого  человека,  не  по   своей   воле
ввергнутого в ужас вселенского братоубийства. Позже, в "Набеге"  он  выразит
это так: "Неужели тесно  жить  людям  на  этом  прекрасном  свете  под  этим
неизмеримым звездным небом? Неужели может  среди  этой  обаятельной  природы
удержаться в душе человека чувство злобы,  мщения  или  страсти  истребления
себе подобных?.."
   Но сначала написалось "Детство". Толстой дерзнул послать  свое  сочинение
Н. Некрасову в "Современник". Рассказ напечатали. Успех  был  оглушительным.
Имя Толстого [227] стало известным и популярным. В промежутках между ратными
делами он продолжал писать.
   Толстой прослужил на Кавказе два года. Прибыв сюда  мало  кому  известным
частным лицом, он покидал его в чине офицера и в славе нового  литературного
дарования.
   В 1853 году, когда  началась  Крымская  война,  Толстой  уже  сражался  в
Дунайской армии, а затем участвовал в тяжелой обороне Севастополя.
   Под ядрами неприятеля 26-летний Толстой написал "Рубку  леса".  Вместе  с
беспощадной правдой о варварском  уничтожении  природы  Кавказа  и  войне  с
горцами  в  рассказе   выведены   образы   офицеров,   мечтающих   променять
"романтический"  Кавказ  "на  жизнь  самую  пошлую  и  бедную,  только   без
опасностей и службы".
   "Я начинаю любить Кавказ, хоть посмертной, но сильной любовью, - писал он
в своем дневнике 9 июля 1854 года, - Действительно хорош этот край дикий,  в
котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные  вещи
- война и свобода".
   В  аду  блокады  Толстой  начал  писать  и  "Севастопольские   рассказы",
обратившие на себя внимание самого государя.
   Уже на склоне лет, в мировой славе литературного гения, Толстой  вернулся
к  своему  давнему  замыслу.  "Хаджи  Мурат"  стал  его  последним   большим
произведением.
   После Толстого  литературный  Кавказ  стал  другим.  Фокус  его  повестей
сосредоточился  на  сути  человеческого  бытия,  уничтожаемого  чуждыми  ему
политическими амбициями и "государственными интересами".
   На Кавказе, и работая над "Хаджи-Муратом", Толстой с особенным  интересом
изучал ислам, видя в нем особую ступень нравственного развития человечества.
   Это отразилось в его письме семье Векиловых, просивших  совета  о  выборе
вероисповедания для своих сыновей, тогда как отец их  был  мусульманином,  а
мать христианкой, и брак их был  узаконен  лишь  по  воле  императора  ввиду
немалых заслуг картографа Векилова. "Как ни странно  это  сказать,  -  писал
Толстой, - для меня, ставящего выше всего христианские идеалы и христианское
учение в его истинном смысле, для меня не может быть никакого сомнения  и  в
том, что магометанство  по  своим  внешним  формам  стоит  несравненно  выше
церковного православия. Так что, если человеку поставлено только два выбора:
держаться церковного православия или магометанства,  для  всякого  разумного
человека не может быть сомнения в выборе, и всякий предпочтет  магометанство
с признаками одного дог[228] мата, единого Бога и Его пророка,  вместо  того
сложного и непонятного богословия - Троицы, искупления, таинств, Богородицы,
святых и их изображений и сложных богослужений".
   Когда  человечество  уповало  на   прогресс   и   тешилось   техническими
изобретениями, Толстой думал о вечном, о  всемирной  любви  и  необходимости
всеобщего просвещения.
   Святейший Синод, не разделяя порывов великой души,  отлучил  писателя  от
церкви: "...Граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на
Господа и на Христа  Его  и  на  святое  Его  достояние,  явно  перед  всеми
отрекшись от вскормившей и воспитавшей его матери,  церкви  православной,  и
посвятил свою литературную деятельность и  данный  ему  от  Бога  талант  на
распространение в народе учений, противных Христу и церкви".
   Богоискательство его не удовлетворило, Оптина  пустынь  не  исцелила  его
душевного смятения, а всемирная слава не приносила утешения.
   Ему казалось, что настоящая жизнь осталась там, в горах Кавказа.



   НАПРАСНЫЙ ПОДВИГ АРГУТИНСКОГО

   В феврале 1853 года Барятинский сумел взять реванш за свое поражение  под
Ведено, разбив у реки Мичик отряд горских ополченцев.
   Дальнейшие наступательные действия против Шамиля  Воронцов  приостановил.
Назревала новая война с Турцией, и основные силы  были  передислоцированы  в
Закавказье, для отражения возможного османского вторжения.
   Наместник даже подумывал о полном выводе регулярных войск из Дагестана  и
Чечни, чтобы сохранить  Кавказ  в  целом.  Но  опытные  генералы  отговорили
Воронцова от этой затеи. Они считали, что Шамиль, если дать ему  укрепиться,
станет опаснее всей турецкой армии.
   Их  правота  подтвердилась  весьма  скоро.  Шамиль   решил   использовать
создавшееся положение для разрыва блокады. 25 августа с отрядом в  15  тысяч
человек он прорвал Лезгинскую кордонную  линию,  занял  Закаталы  и  угрожал
Кахетии.
   На стыке Грузии, Азербайджана  и  Дагестана,  на  южном  отроге  Главного
Кавказского хребта, возводилось большое Месельдегерское  укрепление.  Отсюда
можно было контролировать передвижения  горцев  и  загодя  предупреждать  об
опасности.  Шамиль  решил  разрушить  укрепление,  чтобы  [229]  быть  более
свободным в дальнейших действиях, и 6 сентября начал его осаду. Но  упорство
защитников Месельдегерского укрепления нарушило его дальнейшие  планы.  Имам
рассчитывал на помощь  местного  населения,  надеялся,  что  турки  отвлекут
царские войска в Закавказье, но не дождался ни того, ни другого.
   Вместо этого непредсказуемый  генерал  Аргутинский  с  почти  10-тысячным
отрядом и  дюжиной  пушек  совершил  неслыханный  по  трудности  переход  от
Турчи-Дага до Месельдегера через несколько  заснеженных  перевалов,  включая
Главный Кавказский хребет. Он двигался 10 дней почти без остановок,  надеясь
зайти Шамилю в  тыл  и  отрезать  его  от  Дагестана.  Подвиг  Аргутинского,
стоивший ему многих жертв, напомнил всем  переход  Суворова  через  Альпы  и
потряс воображение знатоков  горной  войны.  Но  усилия  генерала  оказались
напрасными, потому что Шамиль к тому времени решил вернуться  в  Дагестан  и
атаковать его  Аргутинский  не  успел.  Этот  тяжелый  переход  окончательно
подорвал здоровье "Самурского вепря". Разбитого параличом, его едва  довезли
до Темир-Хан-Шуры. Война была его жизнью,  он  умер  через  полтора  года  в
Тифлисе холостяком, не оставив потомства. А еще через двадцать два года  ему
поставили памятник в Темир-Хан-Шуре.
   Когда в 1918 году к власти в Дагестане пришли большевики, их лидер  Махач
Дахадаев, женатый на внучке Шамиля, велел снести  памятник,  что  и  сделала
дружная толпа горских  и  русских  пролетариев.  В  том  же  году  Дахадаева
расстреляли белогвардейцы, а в 1924 году советская  власть  переименовала  в
его честь город Порт-Петровск в Махач-калу.



   ГОРЦЫ И КРЫМСКАЯ ВОЙНА

   Турецкие и английские эмиссары упрекали Шамиля в поспешности и  призывали
к  новым  совместным  действиям.  Но  Шамиль  уже  разуверился  в  возможных
союзниках и решил полагаться лишь на собственные силы.
   Когда 4 октября 1853 года Турция объявила войну России, Шамиль  оставался
спокоен и активных действий не предпринимал.
   Крымская (Восточная) война разворачивалась на нескольких фронтах.  Борьба
началась за Крым и Кавказ, но  вскоре  распространилась  и  на  Балканы.  На
стороне Турции выступили Англия и Франция, которые ввели на Черное море свои
эскадры, нарушив все прежние договоры. В ответ [230]
   Россия объявила им войну. Вскоре против России выступили еще три державы:
Австрия, Пруссия и Швеция.
   Австрийский император Франц-Иосиф I из династии  Габсбургов  был  кузеном
императора Николая. В 1848 году, когда он только взошел на престол 18-летним
юношей, началось Венгерское восстание  против  австрийского  владычества.  И
именно Николай руками Паскевича это восстание подавил, сделав  Франца-Иосифа
еще и королем Венгрии. А теперь  молодой  австрийский  император  предъявлял
своему спасителю - русскому царю ультиматум с требованием покинуть Дунайские
княжества Молдавию и Валахию, которые находились под протекторатом России  и
были ключом к ее влиянию на Балканах. Австрия решила сама прибрать Балканы к
рукам. Николай расценил это как открытое предательство и  назвал  "ударом  в
сердце", от которого он так и не смог оправиться.
   Позже Австрия  оккупировала  Боснию  и  Герцеговину,  объявила  там  свой
протекторат, а затем и владычество. Это, в свою  очередь,  привело  к  новой
Русско-турецкой войне 1877 - 1878 годов,  Боснийскому  кризису,  убийству  в
Сараево сына Франца-Иосифа и началу Первой мировой войны.
   Россия  уступала  союзникам  по  численности   войск,   качеству   оружия
(гладкоствольное против нарезного) и силе  флота  (парусные  корабли  против
паровых броненосцев).
   Однако техническое и численное  превосходство  не  сразу  дало  союзникам
военное преимущество.
   На Кавказе 100-тысячный турецкий корпус Абди-паши нацелился на  Тифлис  и
Александрополь, но успеха не имел. 19 ноября 1853  года  10-тысячный  корпус
генерала Бебутова нанес 36-тысячному турецкому соединению тяжелое  поражение
при Башкадыкларе. Почти в тот  же  день  турецкая  эскадра  была  уничтожена
адмиралом П. Нахимовым у Синопа.
   Весной и летом 1854  года  турецкая  армия  потерпела  на  Кавказе  новые
поражения под Баязетом и при Кюрюк-Дара.
   На Черном море перевес оказался на стороне союзников, которые  высадились
в Крыму, нанесли на реке Альме поражение войскам главнокомандующего Крымской
армией светлейшего князя  А.  Меншикова  и  осадили  Севастополь.  Меншикова
сместили, отправив генерал-губернатором в Кронштадт,  но  положения  это  не
спасло.
   72-летний Воронцов невыносимо устал от кавказских неурядиц и  неразберихи
в командовании. Опыт подсказывал, что ничем хорошим это не кончится. 4 марта
1854 года Воронцов занемог и уехал в Германию лечиться на водах. [231]
   Сдачу Севастополя он переживал как личную драму: "Сердце  мое  обливается
кровью, чувствую себя заживо умершим".
   На Кавказе наступило  безвластие.  Только  через  пять  месяцев  временно
исполняющим обязанности наместника и  главнокомандующего  назначили  старого
служаку генерала от кавалерии Н. А. Реада, участника Отечественной  войны  и
заграничных походов.
   Как оказалось, Воронцов оставил  Кавказ  навсегда.  Только  в  1856  году
светлейший  князь  вернулся  в  Россию,  и  26  августа,  в  день  коронации
Александра II, получил чин генерал-фельдмаршала.  На  Кавказ  он  больше  не
вернулся. 6 ноября того же года Воронцов умер в Одессе, где  ему,  как  и  в
Тифлисе, поставили памятник.



   НОВЫЙ ПОХОД ШАМИЛЯ

   В  сложившейся  ситуации  все  ждали,  что  предпримет  Шамиль.  Но  имам
оставался спокоен, как будто объявил нейтралитет на время Крымской войны.  В
мае  1854  года  он  получил   письмо   от   своего   наиба   Магомед-Амина,
действовавшего на Западном Кавказе.  Наиб  сообщал  о  приближении  турецких
войск и письмах султана, который надеялся на соединение с войсками имама.
   Вслед за тем Шамиль назначил сбор войск в  Карате  -  наибстве  его  сына
Гази-Магомеда.
   Одни полагали, что Шамиль двинется на соединение с Магомед-Амином, другие
- что пойдет навстречу  турецким  войскам.  Сам  Шамиль  держал  план  новой
военной операции в строгом секрете. Гази-Магомед,  пытаясь  угадать  замысел
отца, осторожно спросил:  "В  каком  направлении  исправлять  дороги?"  Имам
ответил: "У хорошего наиба дороги должны быть исправны во все стороны".
   Шамиль отправил своих разведчиков на юг,  в  Закатаны.  Они  должны  были
убедить тамошнее начальство, что Шамиль,  желая  отомстить  за  прошлогоднее
поражение, намерен напасть на  Закаталы  с  огромным  войском.  В  Закаталах
начали спешно готовиться к обороне и запросили подкрепления.  На  помощь  им
был  выслан  большой  отряд  из  Тифлиса.  Тем  временем  другие  разведчики
действовали  с  той  же  целью  на  западе,  в  Кахетии.  Вскоре  кавказское
начальство получило еще  и  сообщение  лазутчиков  о  письме  Магомед-Амина,
приглашавшего Шамиля двинуться в Кабарду для соединения с адыгами. [232]
   Замещавший наместника генерал Реад понимал, что у Шамиля  не  хватит  сил
действовать сразу в трех направлениях. Но выяснить  точные  планы  имама  не
удавалось. Вскоре пришли новые сведения из Закатал о  готовящемся  нашествии
Шамиля и движении в том направлении  больших  отрядов  горцев.  Это  грозило
прорывом горцев на соединение с турецкой армией, и большую  часть  резервных
войск Реад бросил на  защиту  южных  границ.  Даже  когда  передовые  дозоры
сообщили о движении горских отрядов к Кахетии, это  сочли  ложным  маневром,
направленным на отвлечение сил от Закатал.
   Убедившись, что  основные  царские  войска  брошены  в  Закаталы,  Шамиль
двинулся на Кахетию.  Его  лагерь  расположился  на  возвышенности  напротив
Цинандали, а 15 тысяч мюридов с конницей под командованием  Гази-Магомеда  и
пехотой под началом Даниял-бека бросились к Алазани.



   КАХЕТИНСКАЯ ДРАМА

   Француженка Анна Дрансе была очарована  Грузией.  А  Цинандали  -  имение
князя Давида Чавч