ов.
Спешили выслужиться и сами изменники-наибы, успевшие нажить в народе  немало
врагов и надеясь найти у Барятинского защиту.
   Книга  сподвижника  имама  Гаджи-Али   "Сказание   очевидца   о   Шамиле"
заканчивается горестными словами: "Власть Шамиля была уничтожена  коварством
и изменой наибов и его приближенных, русским войском и золотом".
   Следом за "золотыми ослами" шли неисчислимые хорошо  вооруженные  войска,
сметавшие все, что не удавалось взять подкупом. И многие сочли, что  настала
пора "замиряться", потому что новой войны горцам уже не  выдержать.  Слишком
силен был Барятинский, имевший  штыков  больше,  чем  было  людей  в  горах.
Склонявшиеся к его ногам отступники уже сами готовы были преследовать имама.
   "Шамиль ездит с палачом, а я с  казначеем",  -  поговаривал  Барятинский,
устилая свой путь золотом.
   Личный обоз его был внушительнее армейского. Золото и серебро,  ордена  и
прочие награды, дорогие  украшения  и  всевозможные  подарки,  шубы  и  меха
раздавались Барятинским [277]  всем  значительным  людям.  А  для  остальных
устраивались грандиозные пиры, какие не снились даже бывшим ханам.
   Очевидец свидетельствовал: "Народ толпами с покорностью  спешил  со  всех
сторон.  Главнокомандующий  ласково  принимал  покоренных  и  делал   щедрые
подарки. Все прельстились его щедростью, какой они у  Шамиля  не  видели,  и
спешили прийти с покорностью, чтобы получить подарок. Они  забыли  Шамиля  и
данную ему присягу, прельстясь золотом и серебром, а еще  больше  обещаниями
оградить их от насилий и притеснений".
   Одна за другой сдавались главные крепости Шамиля, один за другим изменяли
наибы.
   Когда имама предал бывший царский генерал Даниял-бек Элисуйский, это  уже
никого не удивило. Он без боя сдал стратегически важное  укрепление  Ириб  с
хранившимся там арсеналом. За это Даниял-беку вернули  генеральское  звание,
пенсию и право управлять его бывшим владением. Его не  остановило  даже  то,
что дочь его Каримат оставалась в семье Шамиля.
   Наиб Талгик, на дочери которого был женат сын Шамиля Джамалуддин,  отошел
от имама еще раньше в Чечне.
   Покинутый почти всеми, Шамиль  уходил  все  дальше,  пока  не  взошел  на
огромную гору Гуниб, считавшуюся еще более неприступной, чем Ахульго.
   Но его  имущество,  библиотека,  казна,  запас  оружия  и  продовольствия
оказались в руках мародеров, разграбивших обоз имама, который отстал на пути
к Гунибу. Заведовавший обозом Хаджияв едва спас  свою  жизнь.  У  Шамиля  не
осталось ничего, кроме своего коня и личного оружия.
   Увидев, что с ним остались только самые верные наибы да  небольшой  отряд
из мюридов и перебежчиков, имам  впал  в  тягостное  раздумье.  После  общей
молитвы он процитировал сподвижникам арабского поэта:

   У меня были братья, которых я считал панцирями.
   Но вот они стали моими врагами.
   Я считал их меткими стрелами.
   Да! Они были таковыми,
   Но теперь вонзились в мое сердце.



   ГУНИБ ВЫСОКАЯ ГОРА

   Гуниб возвышается над  окрестными  горами,  как  папаха  над  буркой.  На
плоской вершине его, посреди большой ложбины, располагался аул  Гуниб.  Сюда
Шамиль загодя по[278] слал своего сына Магомед-Шапи для постройки  крепости.
Отвесные края горы были также укреплены, дороги  испорчены  или  преграждены
завалами, повсюду высились башни и пирамиды камней,  готовые  обрушиться  на
штурмовые отряды.
   Вместе с жителями аула на Гунибе бьшо около  400  защитников  с  четырьмя
пушками. Но Шамиль, считая свою природную крепость совершенно  неприступной,
надеялся продержаться здесь до зимы, пока войска наместника не  вернутся  на
зимние квартиры  или  не  произойдет  еще  что-нибудь,  что  поможет  Шамилю
выстоять.
   9 августа последнее  убежище  Шамиля  бьшо  блокировано  войсками  барона
Врангеля.
   Когда  прибыл  сам  Барятинский,  немногочисленный  гарнизон  Гуниба  был
окружен уже 14 батальонами. На подходе бьшо еще большее количество войск  со
множеством орудий. Колоссальный перевес не оставлял имаму никаких шансов.
   Незадолго  до  прибытия  к  Гунибу  Барятинскому,  через  симферопольскую
телеграфную станцию, доставили телеграмму  из  Петербурга.  Ставший  к  тому
времени военным министром Сухозанет и канцлер Горчаков сообщали,  что  агент
Шамиля явился в русское посольство в Стамбуле с предложением имама о  мирных
переговорах. Сам государь нашел это возможным и считал,  что  "примирение  с
Шамилем бьшо бы самым блестящим завершением оказанных уже князем Барятинским
великих заслуг". Барятинскому предлагалось  заключить  мир  с  Шамилем,  ибо
мирное покорение Кавказа могло придать России  особый  вес  в  международной
политике.
   Барятинский готов был на большие  уступки,  лишь  бы  поскорее  закончить
дело, но мир с Шамилем представлялся ему собственным  поражением.  Наместник
мечтал о другом  -  повергнуть  Шамиля  до  26  августа,  чтобы  преподнести
драгоценный подарок ко дню коронации Александра II, а  30  августа,  в  день
тезоименитства императора, въехать триумфатором в Тифлис.
   18 августа Барятинский послал к Шамилю несколько его бывших  сподвижников
с предложением сложить оружие.  Один  из  посланцев  Барятинского,  Хаджияв,
остался защищать своего имама, а остальные вернулись с  решительным  ответом
Шамиля: "Гуниб - высокая гора, я стою на ней.  Надо  мною,  еще  выше,  Бог.
Русские стоят внизу. Пусть штурмуют".
   К  штурму  почти  все  бьшо  готово.  Милютин  закончил  по[279]  дробную
рекогносцировку, а генерал Кесслер с размахом проводил  осадные  работы.  На
соседних высотах стояли пушки всех калибров. Охотники высматривали возможные
пути подъема на гору и  запасались  лестницами,  веревками  да  крючьями.  А
отступники спешили обогатиться, указывая слабые места обороны  Гуниба.  Один
из них оказался столь алчным, что пообещал показать тайную тропу  на  Гуниб,
если его сапог наполнят золотом. Когда оказалось, что  под  слоем  золота  в
сапоге лежали камни, ему ответили, что такова уж цена предательства.
   Штурм мог обернуться непредсказуемыми последствиями и  затянуть  дело  на
неопределенное время, а Барятинский торопился.  Тогда  он  решил  предложить
имаму сдаться на самых почетных условиях
   В начавшихся переговорах  Шамиля  представлял  его  сын  Гази-Магомед,  а
Барятинского - полковник Лазарев и Даниял-бек.
   Родственники не желали смотреть в глаза друг другу, и  Лазарев  опасался,
что вместо переговоров ему придется защищать  Даниил-бека  от  его  горящего
ненавистью зятя.
   Иван Лазарев происходил из карабахских беков и  хорошо  знал  Кавказ.  Он
понимал, как важны эти переговоры и сколь знаменательно событие,  участником
которого он стал. Полковник употребил все свои дипломатические  способности,
чтобы добиться согласия Шамиля на условия Барятинского. "Мы  собрались  сюда
для того, - говорил он, - чтобы оставить вражду и заключить  мир;  успокоить
Шамиля, его семейство и приближенных, где захотят. А  если  Шамиль  пожелает
отправиться в Мекку, то он будет отпущен с подарками от императора".
   Гази-Магомед отвечал ему, что имам не поверит  Барятинскому,  потому  что
много раз заключал с генералами мир, но не увидел  ничего,  кроме  измены  и
обмана.
   Лазарев призывал забыть старое и подумать о  последствиях.  Говорил,  что
Барятинский - не простой генерал, а наместник самого императора и что  слово
его все равно что  слово  государя.  Он  предлагал  положиться  на  обещания
Барятинского и избавить Кавказ от нового кровопролития.
   Когда парламентеры вернулись, Шамиль решил обсудить положение  со  своими
ближайшими сподвижниками.
   Мнения разделились. Одни считали, что Барятинский хочет обманом  выманить
их из  Гуниба.  Другие  полагали,  что  наместнику  можно  поверить.  Третьи
прикидывали, сколько еще смогут продержаться, если уже столько дней питаются
лишь колосьями пшеницы да земляникой. А  наиб  Байсун[280]  гур  Беноевский,
лишившийся в боях руки,  ноги  и  глаза,  человек-камень,  как  называл  его
Шамиль, убеждал, что нужно биться, пока есть  силы,  а  затем  вырваться  из
Гуниба, как двадцать лет назад удалось вырваться из Ахульго.
   Наконец решили проверить правдивость намерений наместника и  отправили  к
нему хунзахского наиба Дибира и Юнуса Чиркеевского с условиями имама. Шамиль
просил дать ему месяц на сборы в Мекку, а его сподвижникам, мюридам и беглым
солдатам, которые пожелают остаться в  Дагестане,  разрешить  свободно  жить
там, где они захотят.
   Барятинский  был  бы  готов  предложить  больше,  да  хотя  бы   почетное
сопровождение до Мекки и дорогие подарки каждому мюриду. Но  ждать  месяц  -
этого он сделать не мог, как не мог отложить на  месяц  день  тезоименитства
государя.
   Досадуя на упорство  Шамиля,  Барятинский  направил  ему  ультиматум.  Он
требовал  немедленной  сдачи,  пока  еще  есть  возможность  воспользоваться
великодушием императора. В противном случае "все бедственные  последствия...
падут на его голову и лишат его навсегда объявленных ему милостей".
   Ультиматум был прочитан в Гунибе перед всем народом. "Я  хотел  заключить
для вас мир, - сказал Шамиль. - Но вы видите, чего они хотят на самом  деле.
Не устрашайтесь их воинством. Нас и прежде так испытывали, но затем  бежали,
как Воронцов, потеряв все, что имели".
   Вместо покаянной просьбы о милосердии Барятинский получил  жесткий  ответ
Шамиля: "Сабля наточена и рука готова!"



   ШТУРМ ТВЕРДЫНИ

   22 августа прибыл курьер, доставивший рескрипт императора о награждениях.
Кроме высоких орденов участники осады получили и новые звания, а Евдокимов и
Милютин были произведены в генерал-адъютанты. Для Евдокимова, сына  простого
крестьянина, это явилось  особой  милостью,  чему  очень  способствовал  сам
наместник, считавший Евдокимова  своей  главной  военной  опорой.  Поздравив
награжденных  и  прицепив  Милютину  золотой  аксельбант  со  своего  плеча,
Барятинский выступил с воодушевляющей речью, из которой  следовало,  что  во
славу императора Кавказ уже покорен и  осталось  только  достать  из  Гуниба
Шамиля.
   Считая,  что  это  лишь  вопрос  времени,   Барятинский   отправил   царю
торжественную телеграмму: "Имею счастье по[281] здравить Ваше  Императорское
Величество  с  августейшим   тезоименитством.   От   моря   Каспийского   до
Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен державе Вашей. Сорок  восемь  пушек,
все крепости и укрепления неприятельские  в  руках  наших.  Я  лично  был  в
Карате, Тлохе, Игали, Ахульго, Гимрах, Унцукуле, Цатаныхе, Хунзахе, Тилитле,
Ругудже и Чохе. Теперь осаждаю Гуниб, где заперся Шамиль с 400 мюридами".
   Двести лет назад предок  наместника  московский  князь  Юрий  Барятинский
наголову  разбил  Стеньку  Разина,  и  теперь  Александр  Барятинский  желал
упрочить славу своего рода пленением Шамиля.
   24 августа с разных сторон на Гуниб двинулись три мощные колонны.
   Первые две, под бой барабанов и крики "ура", шли с юга и  востока,  круша
завалы и с боем занимая каждый уступ горы.
   Третья  взбиралась  по  отвесной  северной  стене  с  помощью  крючьев  и
веревочных лестниц. Здесь их ждали меньше всего.  Подсаживая  друг  друга  и
цепляясь за каждую расселину, охотники сумели взобраться под  самый  гребень
горы. И пока мюриды  отбивали  открытые  атаки,  охотники  влезли  на  гору,
спустили веревки и помогли  взобраться  еще  нескольким  ротам  Апшеронского
полка. Заметив неприятеля, мюриды бросились врукопашную, но было уже поздно.
Среди убитых оказались и три женщины, погибшие с кинжалами в руках.
   Тем временем батальоны Дагестанского полка поднялись на Гуниб и с запада.
   Захват Гуниба свершился столь внезапно  и  такими  большими  силами,  что
помышлять о серьезном сопротивлении уже не приходилось.



   ПОСЛЕДНИЙ УЛЬТИМАТУМ

   На рассвете 25 августа Барятинский  по  привычке  навел  свою  зрительную
трубу на вершину Гуниба и с изумлением обнаружил там своих солдат.
   Вскоре он получил сообщение, что все колонны уже  на  Гунибе  и  что  ими
осажден аул, в котором  укрылись  оставшиеся  в  живых  мюриды.  Не  мешкая,
Барятинский отправился на Гуниб.
   Прибыв на Гунибское плато, наместник  ужаснулся  следам  штурма.  Повсюду
лежали убитые, а протекавшая здесь [282] речка сделалась красной  от  крови.
Мимо несли раненых, и  Барятинский  жаловал  их  георгиевскими  крестами.  А
юнкера Апшеронского полка Кушнарева,  который  первым  взобрался  на  Гуниб,
главнокомандующий не только наградил, но и произвел в капитаны.
   В версте от аула Гуниб, у чудесной березовой рощи,  Барятинский  сошел  с
коня и сел на большой пологий камень. Во время трудного подъема напомнила  о
себе подагра, которой наместник страдал уже несколько лет.
   Вокруг  аула  уже  стояли  полки,  готовые  сровнять  его  с  землей.  Но
Барятинский велел подождать со штурмом и послать  к  Шамилю  парламентера  с
требованием о сдаче. Он еще не оставлял надежды  пленить  грозного  имама  и
представить его царю, как обещал это, отправляясь на Кавказ.
   Хлопотал о новых переговорах и Даниял-бек, опасавшийся  за  судьбу  своей
дочери Каримат.
   Лазарев явился в аул и обратился к Шамилю с речью:  "Шамиль!  Всему  миру
известно о твоих подвигах, и слава их не померкнет. Если ты,  покорясь  силе
судьбы,  выйдешь  сегодня  к  главнокомандующему  и  передашься  великодушию
государя императора, то спасешь от гибели тысячу человек, оставшихся в живых
и тебе преданных. Заверши свои  славные  подвиги  поступком  благоразумия  и
великодушия,  а  сардар...  будет   ходатайствовать   перед   государем   об
обеспечении будущности твоей и твоего семейства".
   Затем  Лазарев  передал  Шамилю  письменный  ультиматум  Барятинского   и
вернулся назад.
   На Гунибском плато наступило затишье.
   Несколько десятков уцелевших мюридов стояли за завалами, готовясь  дорого
отдать свою жизнь.
   Шамиль, его семья и ближайшие сподвижники собрались в  гунибской  мечети,
чтобы  обсудить  последний  ультиматум  Барятинского.   Наместник   требовал
безоговорочной сдачи, упрекая Шамиля за то, что он не принял  прежние  более
выгодные условия.
   Одни  призывали  драться  до  конца,  другие  просили  Шамиля   выйти   к
Барятинскому, чтобы спасти хотя  бы  женщин  и  детей.  Но  женщины  стыдили
дрогнувших наибов и только просили дать им оружие.
   Погрузившись  в  тяжелые  раздумья,  Шамиль  вспомнил  Джамалуддина.  Сын
говорил ему, что Кавказ не добьется свободы, пока не станет  свободной  сама
Россия. Что война эта лишь  продлевает  обоюдную  несвободу,  перемалывая  в
своем огненном чреве  лучших  сынов  России  и  Кавказа.  И  что  стоит  ему
примириться, как огромная армия  вернется  [283]  назад  и  взорвет  изнутри
крепостную  державу.  И  лишь  когда  бывшие   рабы   станут   полноправными
гражданами, в государстве  воцарятся  свобода,  справедливость  и  любовь  к
ближнему, как того требуют вера христианская и вера мусульманская.
   При Шамиле Кавказ стал другим. Ни пушки, ни штыки,  ни  огонь  уже  не  в
силах были повернуть его историю вспять. Из разрозненных камней имам  сложил
единое здание Имамата, в котором обитал теперь единый по духу народ.
   Джамалуддин был отдан царю, как аманат - заложник Шамиля. Теперь наступил
черед отца стать аманатом своего народа. [284]



   Часть V
   ЗАЛОЖНИК КАВКАЗА

   ПОЧЕТНЫЙ ПЛЕННИК

   Солнце клонилось к закату и уже коснулось горных вершин,  когда  из  аула
появился небольшой  отряд  мюридов.  Впереди  на  белом  коне  ехал  Шамиль,
которого узнали все, хотя мало кто видел его прежде.
   Войска замерли, а затем разразились громогласным "ура!". Со стороны могло
показаться, что Шамиль принимает парад царских войск. Но на самом  деле  это
царские войска принимали Шамиля.
   Вышедшие навстречу имаму генералы встретили его  с  почестями.  Никто  не
требовал от Шамиля сдачи оружия и ничем не умалял его достоинства. Его  лишь
спросили: зачем он так крепко держится за свой кинжал? "Чтобы  ненароком  не
пустить его в ход", - отвечал Шамиль.
   Барятинский все еще сидел на камне в  березовой  роще,  когда  перед  ним
предстал Шамиль.
   Их окружили генералы, свита  наместника,  конвойные  казаки.  Все  желали
стать свидетелями исторического  события.  С  Шамилем  было  лишь  несколько
мюридов, остальные ждали поодаль, готовые броситься на всякого,  кто  посмел
бы оскорбить имама.
   Шамиль сохранял спокойствие и гордо  смотрел  на  своего  победителя.  Он
решил биться до последнего или убить себя, если  бы  кто-нибудь  посмел  его
оскорбить. Стоявший рядом Юнус удрученно глядел в землю и  нервно  засучивал
рукава, будто готовясь к драке.
   Барятинский  почтительно  приветствовал  Шамиля  и  объявил,  что  теперь
решение его участи будет всецело  зависеть  [285]  от  государя  императора.
Шамиль отвечал, что уповает лишь на волю Божью и  что  единственное  желание
его - закончить жизнь свою в мире и молитве в святых местах.
   Наместник был раздосадован тем, что Шамиль не  вышел  раньше,  когда  еще
можно было успеть к именинам царя. Теперь же все  его  выгодные  предложения
отменялись и Шамилю гарантировалась  лишь  неприкосновенность  его  особы  и
семьи. Но Шамиль все же настоял на гарантиях безопасности и для  всех  своих
сподвижников. Желая поскорее закончить дело, Барятинский согласился.
   Лазарев выдал мюридам удостоверения, позволявшие им свободно поселяться в
любых аулах.
   Когда  переписали  пленных,  оказалось,  что  среди  них  нет  Байсунгура
Беноевского. Бесстрашный  наиб  сумел  пробиться  из  Гуниба  с  несколькими
мюридами. Он продолжал воевать и поднимал восстания, пока в 1861 году не был
схвачен и приговорен к повешению.



   БАРЯТИНСКИЙ ТОРЖЕСТВУЕТ

   26 августа 1859 года исполнилось ровно три года,  как  князь  Барятинский
был назначен наместником и главнокомандующим  на  Кавказе.  Добившись  того,
чего не сумели сделать все его предшественники почти за полвека, Барятинский
мог позволить себе быть милосердным.
   Позаботился  Барятинский  и   о   том,   чтобы   запечатлеть   выдающееся
историческое событие в живописи. Для этого в свите наместника  был  привезен
из Тифлиса немецкий художник Теодор Горшельт. Впрочем, из родного Мюнхена на
Кавказ  30-летний  художник  явился  по   собственному   желанию,   влекомый
романтическими преданиями о кавказских героях. Множество его работ посвящено
было Кавказу, он изображал природу, типы горцев и солдат,  батальные  сцены,
написал "Штурм аула Ведено", но заветная мечта  исполнилась  только  теперь.
Барятинский заказал ему огромное полотно "Пленение Шамиля". Горшельт  сделал
необходимые наброски, и через несколько  лет  картина  была  закончена.  Это
замечательное  произведение,   психологически   достоверно   и   уважительно
представлявшее участников события, вызвало небывалый интерес в Европе. Среди
полусотни  изображенных  на  полотне  фигур  художник  поместил  и  себя,  с
благоговением снявшего фуражку перед Шамилем.  Полотно  это  выставлялось  в
разных странах,  а  затем  стало  украшением  богатой  кавказской  коллекции
Барятинского в его усадьбе в Марьино. [286]
   После переговоров  с  Шамилем  Барятинский  отбыл  в  главный  лагерь  на
Кегерских высотах. По пути  наместник  осыпал  золотом  войска,  проходившие
перед ним церемониальным маршем. Для этого он употребил все 10 тысяч рублей,
которые были обещаны первому, кто возьмет Шамиля.
   Не чуждый артистизма, Барятинский представил, какой вид могут  принять  в
будущем эти события. "Я вообразил себе, - делился он с Милютиным, -  как  со
временем, лет  чрез  50,  чрез  100,  будет  представляться,  что  произошло
сегодня; какой это богатый сюжет для исторического романа, для  драмы,  даже
для оперы! Нас всех выведут на сцену, в блестящих костюмах; я буду, конечно,
главным героем пьесы, - первый тенор, в латах, в  золотой  каске  с  красным
плюмажем; вы  будете  моим  наперсником,  вторым  тенором;  Шамиль  -  basso
profundo; позади е