олгу укрывался в  своем  кабинете,  читая  книги,
которые ему присылали из Петербурга.
   Стараясь облегчить тяжесть  разлуки,  Руновский  купил  орган.  Шамиль  с
удовольствием слушал музыку и особенно лезгинку, которую Руновский  подобрал
с помощью Хаджиява  и  Грамова.  Хаджияв  был  растроган  до  того,  что  по
секре[312] ту показал Руновскому свою главную  драгоценность  -  музыкальную
шкатулку, обнаружение которой в  горах  могло  стоить  ему  головы.  Хаджияв
сообщил приставу, что музыку в горах любят все, но что она слишком приятна и
способна отвлечь горцев от бранных дел, а потому Шамиль ее запретил.
   Когда в Калугу прибыл на гастроли цирк Слейзака и К°, Руновский  уговорил
Шамиля посетить представление.
   Более всего горцам понравилось  искусство  вольтижировщиков,  исполнявших
диковинные акробатические упражнения на скачущих по кругу лошадях. Когда  же
в дело вступали дамы, Хаджияв только цокал языком от восторга и изумления.
   Удивила Шамиля и  ловкость  эквилибриста,  который  то,  лежа  на  спине,
жонглировал ногами множеством предметов, то держал на  подбородке  шест,  на
котором его сын делал различные фигуры, то вращал тарелки на длинных жердях.
   А ученая  собака,  умевшая  играть  в  карты  и  даже  считать,  особенно
понравилась бывшему казначею.
   Фокусник  Франсуа  Кери  имел   большой   успех   и   вызвался   устроить
представление в доме Шамиля. Гастролер убеждал Руновского, что в  1857  году
развлекал русские войска в Дагестане, но не имел счастья видеть имама.
   Первый же трюк Кери кончился его разоблачением.  Шамиль  отобрал  у  него
"волшебную" коробочку, обнаружил в ней  двойное  дно  и  назвал  магию  Кери
обманом. Зато другие фокусы  имели  громкий  успех.  Особенно  был  потрясен
Хаджияв, который крепко зажал в руке рубль, а когда разжал кулак, то из него
выскочил букет из петушиных перьев.
   В заключение Кери поинтересовался, что бы сделал Шамиль, если бы фокусник
явился  развлекать  мюридов  в  Ведено,  о  чем  якобы  Кери   просил   даже
генерал-адъютанта Орбелиани. На это Шамиль ответил: "Пусть благодарит  Бога,
что князь не отпустил, я бы непременно казнил обманщика".



   ПРИЕЗД СЕМЬИ

   Утром 5 января 1860 года Шамиль был в приподнятом настроении  и  сообщил,
что видел во сне, как открываются ворота его дома. Кроме того, его  посетило
предчувствие,  которое  никогда  его  не  обманывало.  Способность   ощущать
приближение важных событий появилась у Шамиля еще в юности, и  люди  считали
это верным знаком Божьего благоволения. И действительно, в тот день в Калугу
прибыло семейство Шамиля. Конный поезд состоял  из  трех  тарантасов,  [313]
двух фургонов и нескольких перекладных, на которых везли вещи. Для  экипажей
потребовалось 30 лошадей, и вся эта кавалькада едва уместилась во дворе.
   Шамиль встречал свое семейство, стоя у окна своего кабинета, и  с  трудом
различал родные лица сквозь сильную метель. Горский этикет не  позволял  ему
спуститься вниз, хотя сердце его давно было там.  Хаджияву  было  велено  не
скупиться и одарить ямщиков золотом.
   В Калугу приехали сын  Шамиля  Гази-Магомед;  сын  Магомед-Шапи  с  женой
Аминат; жена Загидат с  дочерьми  Нажабат  и  Баху-Меседу;  жена  Шуайнат  с
дочерью Сапият; дочь Шамиля Написат с  мужем  Абдурахманом  и  шестимесячной
дочерью Маазат; дочь Шамиля Патимат с мужем Абдурахимом; мюрид  Джамалуддин,
которого привели в Калугу слухи  о  лишениях  и  истязаниях,  которым  якобы
подвергается Шамиль; Хайрулла, афганский дервиш, живший у Шамиля  в  Ведено;
Дибир-Магома, переводчик; Вали-Кыз, "экономка"  семьи;  Халун,  родственница
Шамиля и  нянька  его  детей  с  сыном  Омаром;  а  также  Паризат  и  Муси,
исполнявшие обязанности служанок.
   С третьей женой Аминат, не сумевшей поладить с Загидат,  Шамиль  развелся
еще в Ведено.
   Гази-Магомед приехал без жены Каримат. Отец ее Даниял-бек отправил дочь в
Элису сразу после взятия Гуниба  и  употреблял  все  возможности,  чтобы  не
отпускать  Каримат  в  дом  Шамиля.  Но  Гази-Магомед   собирался   добиться
возвращения своей жены, которую очень  любил  и  которая  не  зря  считалась
"розой Кавказа".
   Сначала сыновья, затем жены и дочери являлись к Шамилю, целовали его руку
и становились у стены, ожидая  повелений  главы  семейства.  После  недолгих
расспросов Шамиль велел им совершить намаз, а затем  располагаться  в  своих
комнатах и отдыхать с дороги.
   Дом Шамиля всем очень понравился, и всем в нем нашлось место.
   В связи с прибытием семьи годовое содержание Шамиля было увеличено еще на
5 тысяч рублей. Заметив, что это не произвело на Шамиля особого впечатления,
Руновский сказал Шамилю, что прибавка весьма кстати, имея в виду потребности
его взрослых сыновей. Шамиль искренне удивился и  ответил:  "Ты  видишь  мою
жизнь, я довольствуюсь малым, я могу довольствоваться еще  меньшим:  я  буду
доволен и тогда, когда у меня ничего не будет. Дети мои должны добывать себе
хлеб сами, так же, как я его добывал.  Для  них  это  будет  гораздо  легче,
нежели это было для меня, потому [314] что я оставляю им  такое  наследство,
какого не получил сам: они дети Шамиля".
   С приездом  семьи  Шамиль  очень  переменился,  ласкал  маленьких  детей,
расспрашивал о родственниках, оставленных в Дагестане, и обещал, что  теперь
все будет хорошо.
   Загидат быстро освоилась на новом  месте  и  принялась  устраивать  жизнь
домочадцев по давно принятым правилам. Ей это легко удавалось, но когда  она
вспоминала о потерянном под Гунибом  имуществе,  то  приходила  в  печальную
задумчивость. Впрочем, только она и сумела сберечь кое-какие  драгоценности,
не доверив их провожатым и спрятав в складках своей одежды.
   Шуайнат, напротив, благодарила судьбу за наступивший покой и  возможность
видеть Шамиля каждый день.  Она  втайне  считала,  что  обрела  больше,  чем
потерял Кавказ.



   ВОЛШЕБНЫЙ МЕЧ АЛИ

   Руновский  нанял  в  дом  двух  поваров-татар.  Мюрид  Тауш,  как  всегда
собственноручно, зарезал живность по мусульманскому обряду  и  только  затем
отдал  ее  на  кухню.  Он  же   дегустировал   все   готовые   блюда.   Тауш
руководствовался простыми критериями дозволенного (халал)  и  недозволенного
(харам). Большое подозрение вызвал  у  него  квас.  Попробовав  напиток,  он
нашел, что хотя это и не  водка-арака,  но  сильно  напоминает  бузу.  Таким
образом, харамный квас был навсегда изгнан из меню.
   Тем не менее ужин был  подан  весьма  изысканный.  Но  Шамиль  ел  только
кукурузный хинкал, который приготовила Шуайнат из привезенной с собой муки.
   Когда Шамиль бывал в гостях и на  приемах,  то  старался  не  есть  мясо,
потому что не был уверен в том,  что  животное  зарезано  по  мусульманскому
обычаю. Зато рыбные блюда он ел  с  удовольствием  и  без  всяких  опасений.
Дозволенность рыбы, как выяснил Руновский, основана была на  убеждении,  что
всякая рыба давно уже зарезана рукой мусульманина.
   Легенда гласила, что Али - зять Пророка Мухаммеда,  кроме  великих  своих
достоинств, обладал мечом, выкованным из железа, которое Авраам нашел на том
месте, где стоит священная Кааба. На клинке его была надпись: "Нет ни у кого
меча, как у Али, и никогда не будет". Меч Али был так гибок, что  его  можно
было свернуть на манер чалмы. А в бою  он  мог  удлиняться  так,  что  одним
взмахом снимал по 40 голов,  хотя  бы  они  и  были  дальше  полета  стрелы.
Благо[315] даря чудесной силе своего меча, храбрый Али один покорял крепости
и разбивал несметные войска. Когда же он почувствовал, что дни его  сочтены,
то не рискнул оставить кому-либо столь опасное оружие,  способное  в  дурных
руках принести великие бедствия. Он велел бросить меч в море. Но слуга решил
припрятать чудесный меч для своих надобностей. Когда слуга объявил, что  меч
уже на дне моря, Али спросил его, не случилось ли чего  с  морем,  пока  меч
опускался на дно. Услышав, что ничего особенного не  произошло,  Али  понял,
что слуга лжет, и велел сделать то, что ему было приказано. Это  повторилось
несколько раз, пока перепуганный слуга не счел за лучшее исполнить повеление
Али. Тогда море стало красным от крови,  а  на  поверхности  показались  все
живущие в нем рыбы. Оказалось, что меч  Али  всем  им  отрезал  до  половины
головы, но они остались живы и с тех пор известны людям в новом своем  виде.
Они рождаются готовыми к употреблению, с уже перерезанным  по  мусульманским
обычаям горлом.



   БИБЛИОТЕКА ШАМИЛЯ

   Из множества подарков, присланных имаму, самыми дорогими  для  него  были
книги,  прибывшие  в  огромных  обшитых  коврами  тюках.  Барятинский  велел
разыскать разграбленную библиотеку имама и отослал в Калугу все, что удалось
найти. Но книги, которую больше всего хотел вернуть  Шамиль,  среди  них  не
оказалось. Эта книга, в которой была подробно  изложена  вся  жизнь  Шамиля,
была написана им самим, сыном его Гази-Магомедом и некоторыми близкими имаму
учеными. Судьба этой книги осталась неизвестной.
   Как оказалось, в долгой  дороге  путники  не  теряли  времени  даром.  Ко
всеобщему удивлению, зять Шамиля Абдурахим успел выучиться читать  и  писать
по-русски у сопровождавшего поезд фельдъегеря. Точно так же усвоили  русскую
грамоту Абдурахман и Омар. Их примеру, уже в Калуге, стремительно последовал
Магомед-Шапи, одолевший грамоту в три дня и доказавший это  большим  письмом
своему знакомому в Темир-Хан-Шуру. Гази-Магомед грамоту не изучал,  но  тоже
сносно изъяснялся по-русски.
   Способности членов семейства Шамиля к учебе и влечение их к новым знаниям
навели Руновского на  мысль  открыть  в  доме  школьный  класс.  Однако  все
случилось само собой, дом наполнился  газетами  и  журналами,  а  переводчик
[316] требовался лишь Шамилю, желавшему, чтобы слова его точно  переводились
и правильно понимались.
   Руновский немного знал кумыкский язык, который, как тюркское наречие, был
в большом ходу на Кавказе и на  котором  Шамиль  общался  с  переводчиком  и
местными татарами. Но когда Шамиль переходил на родной аварский язык, понять
что-либо было невозможно. И Руновский начал понемногу учиться  аварскому,  в
чем ему с удовольствием помогал мюрид Хаджияв.  Но  вскоре  выяснилось,  что
язык аварцев, за исключением некоторых  привнесенных  в  него  арабских  или
тюркских слов, недоступен в произношении не только европейцу,  но  и  многим
горцам. Хаджияв только смеялся над мучениями  Руновского  и  успокаивал  его
тем, что язык у них такой легкий, что по-аварски в горах говорят даже  дети.
В этом, собственно, и был секрет аварского языка, на котором надо говорить с
детства или уже не говорить никогда.



   ПОЕЗДКИ ЗА ГОРОД

   Жизнь семьи Шамиля не ограничивалась домом. Руновский сообщил имаму,  что
он волен посещать любые места в окрестностях города, но не далее  30  верст.
Горцы поняли это так, что далее  30  верст  начинается  Сибирь,  но  пристав
развеял их опасения. Ехать можно было и дальше,  следовало  только  получить
разрешение от начальства.
   Начались  поездки,  которые  убедили  горцев,  что   и   в   обозначенных
пределах-чиожно найти много интересного.
   Для  начала  Руновский  повез  Шамиля  смотреть  полотняный   завод.   Но
оказалось, что полотна здесь  давно  не  делают,  а  вместо  этого  разводят
множество певчих птиц, которых  продают  по  всей  России.  Шамилю  зачем-то
показали медный пятак,  подаренный  когда-то  Пушкиным  местной  крестьянке,
продали пару канареек, которых имам тут  же  отпустил  на  волю,  и  просили
приезжать еще.
   Зато на бумагоделательной фабрике действительно было на  что  посмотреть.
Огромные котлы переваривали всевозможное тряпье, которое затем размельчалось
на мельницах, снова варилось и наконец превращалось сложными  механизмами  в
стопки готовых к употреблению бумажных листов.
   На сахароделательном заводе горцев встретило то же нагромождение  котлов,
канатов, огромных колес и мельниц.
   Владелец завода Жуков встречал гостей хлебом-солью, а затем показал,  как
получается сахар. [317]
   Превращение свеклы в густой сироп и  выварка  из  него  сахара  нисколько
гостей не удивили. Но отбеливание сахара посредством муки из  жженых  свиных
костей привело правоверных мусульман  в  ужас.  Сообразив,  что  именно  так
расстроило  горцев,  Руновский  постарался  исправить  конфуз.  Поддержанный
Жуковым, он сказал, что свиные кости употребляются для очистки сахара весьма
редко, когда не хватает других. Но Шамиля это не успокоило, и с  тех  пор  в
доме его вместо сахара стали употреблять мед.
   Возможно из опасения сделать другие неприятные открытия  Шамиль  перестал
посещать предприятия. Следующий визит он  сделал  в  воинскую  часть,  чтобы
узнать, как живут русские солдаты. Устроенный быт их и  чистота  в  казармах
вызвали одобрение имама, который не мог предложить того же своим  воинам  на
Кавказе.
   Часто он навещал  и  госпитали,  в  одном  из  которых  Шамиль  обнаружил
раненого горца и дал ему денег.
   Помощь, добрые советы  и  ходатайства  об  облегчении  участи  пленных  и
ссыльных горцев сделались для Шамиля обычным делом. Видел  он  и  результаты
своих усилий: двое ссыльных горцев свободно жили и работали в Калуге, завели
свои дома и даже получали государственное содержание.
   Временами Шамиль выходил к Одигитриевской церкви, что стояла невдалеке от
его дома, и раздавал деньги нищим. Руновский  пытался  предостеречь  его  от
излишней щедрости, но Шамиль продолжал одаривать  калек  и  убогих,  которые
теперь топтались и у ворот его  дома.  Когда  желающих  получить  что-то  от
Шамиля стало слишком много, обязанность раздавать деньги была  возложена  на
Хаджиява. Он делал это так усердно, что чуть ли не гонялся  за  каждым,  кто
казался ему нуждающимся в его благодеянии. Застав Хаджиява за этим занятием,
Руновский показал,  куда  уплывали  его  подаяния.  Хаджияв  был  несказанно
изумлен,  когда  увидел,  как  только  что  облагодетельствованный   субъект
направился прямо в заведение с надписью  "Питейный  дом".  Казначей  убеждал
Руновского, что давал деньги не на водку, но с  тех  пор  старался  подавать
меньше и только убедившись, что помогает нуждающемуся в хлебе насущном.



   ИСЦЕЛЕНИЕ ДОЧЕРИ

   Четырехлетняя дочь Шамиля Баху-Меседу,  названная  в  честь  его  матери,
страдала искривлением ног. Еще в Ведено она упала с лестницы, и теперь носки
ее ног были загнуты [318] внутрь и мешали ходить. Опасаясь,  что  дело  само
собой уже не поправится, Шамиль призвал докторов. Те сошлись во мнении,  что
помочь может только операция. Баху-Меседу - "мюрид под чадрой", как  прозвал
ее Руновский, была готова терпеть любую боль, если велит отец.
   Руновский, проникнутый к Шамилю искренней человеческой  симпатией,  решил
сделать для него доброе дело. Он отправился в столицу и привез оттуда  врача
Людвига Кржижановского. Осмотрев девочку, врач наложил  ей  гипс.  Домочадцы
мало верили в выздоровление Баху-Меседу, но горячо  за  нее  молились.  Врач
часто менял гипс, каждый раз изменяя положение стоп, и его старания  привели
к неожиданному результату. Ноги Баху-Меседу понемногу выправились  и  пришли
почти в нормальное положение. Шамиль на радостях подарил врачу тысячу рублей
и  кинжал,  который  сначала  предлагал  Кржижановскому  для   хирургических
манипуляций.



   МАГОМЕД-ШАЛИ ПОСТУПАЕТ НА СЛУЖБУ

   Молодой  и  честолюбивый   Магомед-Шапи   давно   уже   тяготился   своим
бездействием в калужской тиши. В  отличие  от  отца  и  брата  он  не  успел
прославиться  военными  подвигами  и  одолевал  Руновского   вопросами,   не
ожидается ли какой новой войны, в которой он желал принять самое  деятельное
участие. Когда же открылась возможность поступить в императорский конвой, он
бросился к отцу за разрешением.
   Вдохновленный  грандиозными  переменами  в  России,   Шамиль   согласился
отпустить сына к царю.
   8  апреля  1861  года  Магомед-Шапи  был  принят   на   службу   корнетом
лейб-гвардии   Кавказского   эскадрона   Собственного   Его   Императорского
Величества конвоя. Вскоре он отбыл в Петербург, где  и  поселился  со  своей
женой Аминат.



   ВИЗИТ "ВТОРОГО ШАМИЛЯ"

   В  конце  апреля  1860  года  Шамиль  получил  радостное  известие:  наиб
Магомед-Амин, находившийся в Петербурге с абадзехскими  депутатами,  получил
разрешение навестить своего имама.
   Наиб прибыл в Калугу 28 апреля  вместе  с  Богуславским  и  братом  своим
Абубакаром. Шамиль крепко обнял своего на[319]  иба  и  долго  не  отпускал,
будто не веря, что перед ним действительно  его  бывший  секретарь,  который
сделался таким  значительным  человеком.  "Калужские  губернские  ведомости"
сообщили о прибытии в город "второго Шамиля". Это не вызвало  того  эффекта,
какой был при появлении Шамиля, но количество нищих  у  дома  имама  заметно
возросло.
   Шамиль и его верный наиб  не  виделись  целых  13  лет.  Им  было  о  чем
поговорить и что вспомнить.  Магомед-Амин  был  в  приподнятом  расположении
духа. Теплый прием у Александра II, с которым наиб воевал столько лет, резко
контрастировал с тем, что ему  пришлось  претерпеть  от  турецкого  султана,
который называл себя союзником горцев, а самому Магомед-Амину даже  присвоил
когда-то чин паши и  звание  генерал-лейтенанта  турецкой  армии.  Шамиль  и
Магомед-Амин удивлялись превратностям судьбы, сведшей предводителей горцев в
далекой Калуге, и размышляли о будущем Кавказа,  которое  представлялось  им
весьма туманным. Магомед-Амина беспокоили слухи о том, что  черкесов  теперь
вытесняют с гор к Черному морю  и  многие  уже  подумывают  об  эмиграции  в
Турцию. Что там ожидало горцев,  Магомед-Амин  хорошо  себе  представлял.  В
лучшем случае они стали бы "пушечным мясом" в новых войнах,  о  которых  уже
подумывали правители Порты. Шамиль тоже сомневался в турках, но  еще  больше
он сомневался в  том,  что  горцы  добровольно  оставят  свою  землю,  чтобы
отдаться во власть ненадежного султана.
   Наиб привез Шамилю  несколько  древних  манускриптов.  Их  передал  имаму
профессор Казем-Бек, с  которым  Магомед-Амин  несколько  раз  встречался  в
Петербурге и даже написал для него свою биографию.
   Магомед-Амин пробыл в Калуге три дня, живописно повествуя о быте и нравах
черкесов, своих турецких  приключениях  и  интригах  Сефер-бея,  расколовших
народы Черкесии.
   Вместе с тем Магомед-Амин сделался весьма светским человеком, переняв  от
мекканских паломников особые молитвенные приемы, а от турецких сановников  -
изящество в костюме, оборотах речи и другие аристократические манеры.
   Немалое впечатление произвел  щеголеватый  Магомед-Амин  и  на  калужское
общество, когда горцы явились на гулянье в сад по случаю праздника  весны  1
Мая.
   Через несколько дней после отъезда Магомед-Амина уехал и Гази-Магомед. Он
направился в Дагестан с твердым намерением не возвращаться  без  своей  жены
Каримат.
   С ним отправились мюриды Тауш, Абдула-Магомед и Джамалуддин.  Убедившись,
что имам окружен вниманием и [320]  находится  в  полной  безопасности,  они
решили окончательно вернуться в горы.
   Магомед-Амин вернулся на  Кавказ  с  полномочиями  старшины  абадзехов  и
намеревался водворить в крае спокойствие, чтобы уберечь горцев от выселения.
Но в Черкесии уже началось брожение умов. Магомед-Амин оказался  между  двух
огней: одна часть черкесов упрекала его за то, что он  не  может  остановить
Евдокимова мирным путем, а другая -  за  то,  что  он  не  сумел  объединить
черкесов для общего и решительного отпора.  Тем  временем  турки  продолжали
засылать своих эмиссаров, обещая помощь, если черкесы объединятся и выступят
единым фронтом.
   Магомед-Амин увидел, как быстро все изменилось,  и  понял,  что  в  такой
ситуации шансов на успех почти не остается. Тогда, в  марте  1861  года,  он
решил отправиться в хадж, надеясь получить разрешение своих  сомнений  перед
лицом Всевышнего. А заодно посетить Стамбул, чтобы убедиться,