внимание  на  твор[329]
чество Зичи и даже купил  несколько  его  работ.  Это  сразу  отразилось  на
карьере  художника.  Зичи  стал  придворным  художником,   создал   огромное
количество рисунков, отражающих жизнь и  развлечения  императорского  двора,
важные государственные события и торжественные церемонии, и был произведен в
академики. Среди прочего он оставил несколько рисунков, посвященных  Шамилю,
его  встречам  с  царствующей  семьей,   а   также   ряд   кавказских   сцен
романтического характера и иллюстрации к поэме  Лермонтова  "Демон".  Однако
своих эротических пристрастий Зичи  не  оставил,  и  эти  его  произведения,
изданные  отдельными  альбомами  за  границей,  сделали  его   по-настоящему
знаменитым.
   В вышедшей позже книге "Путешествие в Россию", которая весьма  отличалась
от наделавшей шуму книги Кюстина, Готье не забыл упомянуть и о Зичи.



   ПРИЕМ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

   28 июля в "Знаменскую" прибыл  адъютант,  пригласивший  всех  явиться  на
аудиенцию.
   На следующий день Александр II  принял  Шамиля  в  Царском  Селе.  Шамиль
подарил императору дорогую саблю,  украшенную  лучшими  горскими  мастерами,
которую Гази-Магомед привез из Дагестана.
   Сабля императору понравилась.  Шамиль  поздравил  царя  с  великим  делом
освобождения крестьян и вновь обратился к нему с просьбой  отпустить  его  в
Мекку для посещения святых мест и  совершения  обязательного  для  мусульман
хаджа. Царю эта просьба показалась преждевременной. Он ответил, что исполнит
просьбу Шамиля, но "не теперь". Руновского император  похвалил,  сказав:  "Я
доволен твоей верной службой".
   На следующий день в гостиницу явились посланцы  императора.  Они  вручили
гостям дорогие подарки,  а  их  женам  и  дочерям  передали  от  императрицы
драгоценные украшения и золоченых механических птиц, умевших петь на  разные
голоса.



   СМЕНА КАРАУЛА

   Дневник Руновского, представленный по начальству, оказался  произведением
содержательным и интересным. Но многих отношения пристава с военнопленным не
устраивали. На Кавказе продолжались восстания, черкесы [330] окончательно не
сложили оружия, а решительных указании на этот счет от Шамиля к своим бывшим
подданным не поступало.
   К тому же  отпущенный  в  Турцию  Магомед-Амин  опять  оказался  в  сфере
интересов Англии и Франции, все еще надеявшихся вытеснить Россию с  Кавказа.
К Магомед-Амину прибывали делегации и из  Черкесии.  Они  предлагали  своему
бывшему вождю вернуться на Кавказ и  возглавить  новое  сопротивление,  пока
черкесов не окончательно вытеснили с родных земель и  не  выслали  в  ту  же
Турцию.
   Агент  царской  разведки  в  Стамбуле  итальянец  Франкини,  имевший  чин
полковника, слал в Петербург  панические  рапорты  о  возможном  возвращении
Магомед-Амина на Кавказ. Ставший к тому времени  военным  министром  Милютин
велел  посольству  в  Стамбуле  всячески  удерживать  Магомед-Амина,  а  тем
временем приказал разобраться, чем грозит его возвращение.  Свои  отзывы  на
этот   предмет   представили    Барятинский,    Евдокимов    и    тифлисский
генерал-губернатор Г. Орбелиани. Общее мнение выразил Евдокимов,  считавший,
что серьезных последствий ожидать не стоит, так как "Магомед-Амин -  это  не
Шамиль, который фактически создал в горах суверенное государство и  управлял
им в течение 25 лет".
   Магомед-Амин и сам колебался, не желая начинать все заново  без  надежных
гарантий и реальной поддержки. Прежний опыт подсказывал ему, что горцы опять
могут оказаться лишь пешкой в чужой игре, которой пожертвуют тотчас же,  как
только в ней отпадет надобность.
   В российском Военном министерстве относились к донесениям своей  агентуры
весьма внимательно.  И  находились  чиновники,  усматривавшие  в  колебаниях
Магомед-Амина влияние Шамиля, с которым они встречались в Калуге.  Однако  в
дневнике Руновского об этих встречах ничего  тревожного  найти  не  удалось.
Напротив, Шамиль  представал  человеком  весьма  осторожным  в  политических
высказываниях, а Магомед-Амин будто бы и не помышлял о возвращении  к  своим
прежним занятиям на Кавказе. Он лишь  писал  своим  сподвижникам,  чтобы  те
постарались удержать народ от переселения в Турцию. Тем не менее решено было
сменить пристава при Шамиле, с тем чтобы новый вникал в дела и жизнь  Шамиля
более настойчиво и критически.
   Такой человек быстро нашелся. Это был подполковник Павел-Платон Гилярович
Пржецлавский. Он имел польские  корни,  но  происходил  из  дворян  Тверской
губернии. [331]
   Службу Пржецлавский начал в 1838 году юнкером в Псковском полку.  В  1844
году он уже воевал на Кавказе в чине  прапорщика.  Быстро  усвоив  некоторые
местные языки и проявив административные способности, он с 1849 года занимал
должность ленкоранского участкового заседателя. Еще через три года  он  стал
полковым адъютантом Дагестанского конно-иррегулярного полка. В 1854 году  он
был контужен под селом Уркарах осколком камня при попадании ядра в саклю. За
отличие в делах с горцами он награждался орденами,  рос  в  званиях  и  даже
получил высочайшее  благоволение.  С  августа  1857  года  Пржецлавский  был
прикомандирован помощником к генерал-адъютанту  князю  Шамхалу  Тарковскому.
Через год он стал управляющим Дербентским уездом и был произведен в  майоры.
Затем занимал должность помощника военного начальника Среднего  Дагестана  и
за  особое  рвение  получил  звание  подполковника.  23  ноября  1861   года
Пржецлавский был назначен приставом при  военнопленном  Шамиле  и  прибыл  в
Калугу 1 апреля следующего года.



   СУДЬБА РУНОВСКОГО

   Сдав дела новому приставу, Руновский вновь отправился на Кавказ,  получив
назначение состоять для особых поручений при  наместнике  Барятинском  Но  в
Тифлис он прибыл только в конце июля 1862  года,  когда  новым  наместником,
вместо  болевшего  Барятинского,  фактически  был   великий   князь   Михаил
Николаевич. Руновский сделался у него одним из главных советников, используя
обширные знания, почерпнутые из бесед с Шамилем  и  его  семейством  Видимо,
советы Руновского оказались столь ценными, что 8 ноября  1866  года  он  был
произведен из штабс-капитанов сразу в полковники, перешагнув тем  самым  три
чина. Не заставили себя ждать и ордена. После восьми лет на Кавказе  опыт  и
знания  Руновского  потребовались   в   Туркестане,   который   стремительно
завоевывался  царскими  войсками.  31  января  1871   года   Руновский   был
прикомандирован к  штабу  войск  Оренбургского  военного  округа,  а  оттуда
направлен  в  распоряжение  туркестанского  генерал-губернатора.  Здесь   он
трудился в комиссии по  пересмотру  положения  об  управлении  Туркестанским
краем.  Руновский  дослужился  до  председателя  Сырдарьинекого   областного
управления, но  генеральского  чина  не  получил.  Он  вышел  в  отставку  с
повышенной  пенсией,  намеревался  продолжить  свои  публицистические  [332]
опыты, но насладиться вольной жизнью так и не успел. 28 апреля 1884 года  на
61-м  году  жизни  он  скончался  "от  изнурительного   поноса",   подхватив
дизентерию. Похоронен Руновский на Ташкентском христианском кладбище.
   Руновский опубликовал много  статей  о  Шамиле,  а  "Записки  Руновского"
печатались в Актах Кавказской археографической комиссии  и  вышли  отдельным
изданием в Петербурге в 1860 году.



   ИНТРИГИ ПРЖЕЦЛАВСКОГО

   Руновский, как и все, кто окружал Шамиля, был человеком не  простым,  но,
исполняя свою службу, он сумел заслужить  расположение  Шамиля  и  стал  ему
почти другом. Новый же пристав больше походил на  полицейского  надзирателя.
Отношения его с Шамилем омрачились с первых же дней. Еще до приезда в Калугу
пристав был  твердо  убежден,  что  Шамиль  -  опаснейший  глава  мюридизма,
мечтающий бежать обратно на Кавказ и поднять восстание.
   Намерившись   предотвратить   новую   Кавказскую   войну,    Пржецлавский
превратился в кандалы на ногах Шамиля, постоянно  напоминая  ему  о  статусе
хотя и почетного, но все же военнопленного. Пристав лез во все дела Шамиля и
его семейства, ограничивал в чем мог, следил за каждым его шагом и трактовал
как затаенную крамолу все его высказывания.
   Заметив на столе Шамиля карту России, пристав заподозрил его в  намерении
сплавиться до Каспия по рекам, а в раздаче нищим  милостыни  ему  мерещились
встречи с подпольными заговорщиками.
   Такая назойливая опека становилась для Шамиля  все  более  тягостной.  Но
Пржецлавский не хотел оставаться только приставом. Он намерен был употребить
соседство с  Шамилем  для  стяжания  некоторой  известности  в  обществе.  В
Дагестане он раздобыл копию рукописи бывшего секретаря Шамиля Магомед-Тагира
Карахского "О трех имамах" и даже перевел ее с арабского  на  русский  язык,
чтобы  издать,  заработать  денег  и  прославиться.  Свой  перевод   хроники
Пржецлавский показал Шамилю. В свое время имам  сам  поручил  Магомед-Тагиру
описать  события  войны  и  даже  вызывал  очевидцев,  чтобы  те  рассказали
секретарю то,  чему  они  были  свидетелями.  Шамиль  очень  заинтересовался
рукописью, но хотел увидеть арабский оригинал, чтобы  убедиться  в  точности
перевода. К тому же до него дошли  слу[333]  хи,  что  Пржецлавский  исказил
многие факты. Однако пристав  отказался  показать  рукопись  Магомед-Тагира,
настаивая, чтобы Шамиль подписался в верности лишь русского перевода. Шамиль
усомнился в верности того, чего он не мог проверить, и подписывать не  стал.
К тому же поведение Пржецлавского  не  давало  Шамилю  никаких  поводов  ему
доверять.
   С тех пор отношения Шамиля с приставом испортились окончательно.  Рапорты
Пржецлавского  теперь  напоминали  донесения  с  линии  фронта,   а   Шамиль
изображался как раненый зверь, готовящийся к последнему броску.



   СЕМЕЙНЫЕ ДРАМЫ

   Калужский климат, сначала показавшийся горцам таким мягким, оказался  для
них не очень подходящим. Частые простуды и болезни  осложнялись  ностальгией
по родине. Горцы становились мрачны, замыкались в себе и часами  глядели  на
лесные просторы, открывавшиеся за широкой Окой. В ненастные дни напоминали о
себе и старые раны Шамиля.
   В мае 1862 года скончалась Каримат. "Роза Кавказа" была прекрасна даже на
смертном одре. Гази-Магомед был потрясен потерей жены, которую он так  любил
и за которую так яростно боролся.
   Гази-Магомед видел, что его жене плохо в Калуге. Но не замечал, насколько
ей было тоскливо и холодно. Каримат была не из тех роз, что цветут вдали  от
родины. Чтобы вернуться, ей оставалось лишь умереть.
   Гази-Магомед получил разрешение ехать на Кавказ, чтобы похоронить Каримат
в родной земле.
   Отправляясь  в  свой  печальный  путь,  Гази-Магомед  спросил  отца,  что
передать Даниял-беку, с которым ему теперь предстояло встретиться.
   "Поручений к бывшему наибу моему никаких не даю, - ответил Шамиль.  -  Но
если бы можно было, я бы охотно протянул руку из Калуги  в  Дагестан,  чтобы
задушить предателя". Проводив сына до моста через Оку,  Шамиль  дал  понять,
что будет ждать возвращения его в Калугу, а  на  прощание  сказал:  "Храбрым
привет мой, трусам - презрение. В спутники даю тебе мир".
   В том же 1862 году, от той же чахотки, скончалась в Петербурге  Аминат  -
жена Магомед-Шапи. Ее тоже похоронили на родине. [334]



   КТО КОГО

   В январе 1863 года вспыхнули восстания в Польше и тех ее частях,  которые
после разделов вошли в состав Белоруссии, Литвы  и  Украины.  Подготовленное
подпольным   Центральным   национальным   комитетом   восстание    поддержал
либеральный Комитет русских офицеров, родившийся в недрах  царских  войск  в
Польше. Герцен из Лондона призвал присоединиться к  восстанию  всех  честных
людей.
   Сторонники революционеров пытались открыть второй фронт, подняв восстание
в Поволжье, и надеялись на активизацию горцев Кавказа.
   Но восстание  опять  оказалось  плохо  подготовленным,  руководители  его
действовали неслаженно, а крестьяне и вовсе остались в  стороне,  не  увидев
среди целей повстанцев решения своих проблем.
   Восстание было сурово подавлено, а через год уже висели  на  столбах  или
шли на каторгу его зачинщики.
   Давняя мечта поляков восстановить родину в ее изначальных границах  опять
не сбылась.
   Польское  восстание  не  смогло  всерьез  поколебать  Кавказ,  но  Шамиля
стороной не обошло.
   В конце 1863 года пристав Пржецлавский вдруг стал необыкновенно  учтивым,
заботливым и старался завоевать  доверие  Шамиля.  Он  сочувствовал  горькой
участи горцев, обличал самодержавие и размышлял о  родстве  судеб  горцев  и
поляков. Он даже признался, что и сам хотел перейти к Шамилю,  когда  служил
на Кавказе, но не представилось возможности. Затем  он"перешел  к  описаниям
ужасов,  творимых  царской  армией  в  Польше  после  подавления  восстания.
Пржецлавский сетовал, что добрый император не знает об этих  жестокостях,  а
то бы он велел простить побежденных, как простил горцев. Пржецлавский взывал
к  благородству  Шамиля,  давая  понять,  что   имам   снискал   бы   особую
признательность императора, если  бы  нашел  способ  открыть  ему  глаза  на
положение дел в Польше. Посчитав, что  Шамиль  уже  готов  замолвить  веское
слово за его  несчастных  соотечественников,  Пржецлавский  предложил  имаму
подписать уже готовое  письмо  на  имя  Александра  II.  Был  подготовлен  и
арабский  вариант   письма,   в   котором   от   имени   Шамиля   выражалась
признательность государю за снисхождение к горцам, причинившим  ему  столько
вреда, и содержалась  просьба  проявить  такое  же  великодушие  к  полякам,
которые подвергаются теперь ужасным несчастьям в виде  казней,  шпицрутенов,
ссылок и конфискации имущества. [335]
   Пржецлавский был уверен в успехе, как и  в  том,  что  в  случае  неудачи
виноват будет один Шамиль, а пристав выйдет сухим из воды.
   Но Шамиль отклонил назойливую просьбу  пристава,  которого  не  любил  за
редкое лицемерие. Имам объявил, что хорошо помнит, что было на Кавказе, но о
прощении никого не просил. И если оно последовало, то  горцы  заслужили  его
своим мужеством. В том числе заслужили его и беглые поляки, которые  воевали
на  стороне  Шамиля.  Пржецлавского  же  Шамиль  среди  них  не  видел,  что
происходит в Польше, он не знает, а подписывать чужие письма  тем  более  не
станет, потому что не терпит принуждения. Шамиль добавил, что Руновский тоже
был поляк, но не позволял себе обращаться  к  нему  с  подобными  просьбами.
Единственное, что был готов сделать Шамиль для Пржецлавского -  забыть  этот
досадный случай, который, возможно, был вызван сочувствием пристава к  своим
соплеменникам,  но  мог  сильно  повредить  его  карьере.   Просьбу   же   о
заступничестве Шамиль посоветовал адресовать если не по прямому назначению -
к императору, то к бывшему калужскому губернатору Арцимовичу, который к тому
времени уже служил в Варшаве членом Совета управления Царства Польского  Тем
более что  Арцимович  сам  был  польского  происхождения  и  имел  репутацию
человека благородного и справедливого.
   Через три месяца вернулся Гази-Магомед.  Новости,  которые  он  привез  с
Кавказа, были одна печальнее другой Если  в  Дагестане  наступило  некоторое
затишье, то в Черкесии продолжались военные действия.  После  взятия  Гуниба
туда были переброшены основные силы Кавказской армии.



   НА РУИНАХ ВОЙНЫ

   Гази-Магомед увидел лишь часть новой драмы, развернувшейся на Кавказе. Ее
действительные размеры обрели катастрофические очертания.
   Разрозненные народы и племена, населявшие горы со стороны  Черного  моря,
становились  легкой  добычей  командующего  войсками  на  Западном   Кавказе
генерал-адъютанта Евдокимова. Но,  как  писал  русский  военный  историк  А.
Берже, "ужас, внушаемый экспедициями  непокорным  племенам,  проходил  очень
скоро,  они  отдыхали  от  понесенных  потерь,  восстановляли   трудом   все
истребленное огнем и мечом и вновь готовы  были  вступить  в  бой  с  нашими
войсками, пополненными новыми рекрутами из России". [336]
   Тогда Евдокимов предложил изменить прежнюю систему и предложил свой  план
покорения Западного Кавказа. К старым методам  военных  экспедиций,  вырубки
лесов, прокладки дорог и строительства крепостей он добавил широкомасштабное
выселение непокорных горцев на плоскости вдоль реки Кубани  и  ее  притоков.
Поддерживая Евдокимова, начальник Главного штаба Кавказской армии генерал А.
Карцев, сменивший на этом посту Милютина, писал: "До 1860  года  цель  наших
действий на Кавказе состояла в том, чтобы экспедициями, предпринимавшимися в
места, занятые горцами, наносить им возможно частые поражения и, убедив их в
превосходстве наших сил, заставить  изъявить  покорность.  Результатом  этих
экспедиций было то, что ближайшие к нам общества,  жившие  на  равнинах,  то
покорялись, то снова восставали и постоянно нас грабили,  сваливая  вину  на
соседей, живших выше их в горах, В минувшую  Крымскую  войну  все  общества,
бывшие покорными, одновременно восстали и пришлось снова покорять их.
   Стало очевидно, что при дальнейших действиях, по прежней системе на каких
бы условиях ни покорялись нам горцы, покорность эта продолжалась  бы  только
до тех пор, пока они сами желали бы соблюдать ее, а первый выстрел на Черном
море  и  даже  какое-нибудь  вымышленное   письмо   султана   или   прибытие
самозванца-паши снова могло бы возбудить войну. Если даже мы заняли бы  горы
укреплениями и провели бы к ним дороги, то все-таки приходилось бы постоянно
держать в горах огромное число войск и не быть покойным ни одной минуты.
   Вследствие этого осенью 1860  года  решено  было  прекратить  бесполезные
экспедиции  и  приступить  к  систематическому   заселению   гор   казачьими
станицами, горцев же выселять на плоскость, подчиняя тем нашему управлению".



   РАЗВЯЗКА КАВКАЗСКОЙ ДРАМЫ

   В декабре 1862 года Барятинский был уволен, а  наместником  Кавказа  стал
генерал-фельдцейхмейстер  великий  князь  Михаил  Николаевич.  Все  обещания
Барятинского были забыты, а колонизация приобрела невиданные  размеры.  Было
утверждено и специальное положение  о  заселении  предгорий  западной  части
Кавказского хребта кубанскими казаками и другими переселенцами из России.
   Освободившиеся "пустующие земли" без  промедления  раздавались  помещикам
или колонизовались казаками и [337] крестьянами, тем более что после  отмены
крепостного права желающих  получить  свой  надел  было  множество.  Обычной
практикой было заселение земель теми же  полками,  которые  изгоняли  с  них
горцев. Казакам, переселявшимся на передовые линии, предоставлялись льготы и
пособия.
   "Уничтожение  нашего  черноморского   флота   и   стеснительные   условия
Парижского трактата, - писал Берже, - не дозволили нам, как это было прежде,
базироваться на Черное море  и  неизбежно  заставили  признать  правильность
плана, задуманного графом Евдокимовым: базироваться при покорении  Западного
Кавказа на кубанское казачье  войско  и  линиями  новых  поселений  стеснять
постоянно горские племена до полной невозможности жить в горах".
   Предвидя, какая судьба ждет племена Западного Кавказа, горцы направили  к
императору своих депутатов. Они соглашались  признать  царское  владычество,
если их оставят в покое в родных горах. Но договариваться  с  горцами  никто
уже не собирался, от них требовали не только покорности,  но  и  поголовного
выселения на равнины.
   Горцам ничего не оставалось, как вновь взяться за оружие. Но, теснимые со
всех  сторон  во  много  раз  превосходящими  силами,  они  вынуждены   были
прекратить сопротивление. Кое-кто еще надеялся на помощь Турции, на то,  что
Польское восстание отвлечет с Кавказа царские  войска,  и  сопротивлялся  из
последних сил, но в конце концов разделял судьбу своих собратьев.
   Но были горцы, которые не хотели покидать родину и не желали  покоряться.
Такие уходили в абреки. Они скрывались в горах и  лесах,  вели  партизанский
образ ж