таком  случае  должен  быть
помещен по возможности один пристав.
   13. Содержание для пристава, его помощника и переводчиков отпускается  от
военного ведомства, деньги же на наем дома  для  Шамиля  и  отопление  оного
отпускаются  из  государственного  казначейства,  по  требованию  начальника
губернии.
   14.  О  всех  случаях,  инструкцией  не  предвиденных  и   представляющих
какое-либо  затруднение  в  разрешении,  пристав   представляет   начальнику
губернии.
   15.  Высший  надзор  за  исполнением  всего  в  инструкции  определенного
поручается начальнику губернии с тем,  чтобы  обстоятельства,  заслуживающие
особенного внимания или  требующие  особого  разрешения,  были  представлены
военному министру.


   Это наставление Руновский трактовал в самом либеральном духе,  а  дневник
вел с  первых  же  дней  знакомства  с  Шамилем.  Обладавший  живым  умом  и
литературными способностями, Руновский записывал в дневник свои  впечатления
воспоминания имама о войне, его рассказы  из  истории  Кавказа  и  множество
любопытных сведений из жизни Шамиля и его семейства.
   В  самом  начале  дневника  Руновский  выражал  противоречивые   чувства,
связанные с его новым назначением: "Жить  с  Шамилем!  заботиться  о  нем!..
Когда это приходило мне в голову?.. Напротив, я хорошо помню, что  за  время
долгой моей службы на Кавказе не один раз подумывал я о  том,  как-то  будет
заботиться  Шамиль  обо  мне,  когда  случайности  войны  сделают  меня  его
пленником?.. Просторна  или  [304]  тесна  будет  та  яма,  в  которую  меня
засадят?.. Не раз случалось также мне видеть и сны  подобного  содержания...
то были сны страшные, страшные до того,  что,  несмотря  на  всю  приятность
пробуждения и на сознание, что "то был сон", я невольно начинал,  на  всякий
случай,  перебирать  в  уме  средства  к  освобождению  своему  из  будущего
плена..."
   Когда Руновский осторожно поделился своими воспоминаниями с Шамилем,  тот
согласился,  что  такова  была  обычная  участь  пленных,   за   исключением
грузинских княгинь. Видя, как его принимают в России, что люди не желают ему
зла, и особенно после того, как ему пересказали книгу Вердеревского "Плен  у
Шамиля", имам пожалел, что содержал своих пленных совсем иначе.
   Вскоре Шамиль написал письмо своему наибу в Черкесии Магомед-Амину.
   "От бедного раба Аллаха - писца, пленника Шамиля сыну его  Мухаммадамину.
Мир вам, милость Аллаха Всевышнего и Его благословение. Аминь!
   А затем. По воле Всемогущего и Всеведующего я попал  в  руки  неверных  -
поистине, предопределенного не избежать и предосторожность  не  предотвратит
предопределенного Аллахом. Однако не пришлось злорадствовать моим недругам и
завистникам, которые явились причиной моего пленения - напротив, мне оказали
почет и уважение в  такой  степени,  что  не  увидевший  своими  глазами  не
поверит. Великий император определил мне тысячу  туманов  ежегодно,  поселил
меня в городе Калуге, большой город вблизи  Москвы,  в  просторном,  высоком
доме с коврами и всем необходимым. Так что мне  просторно  и  очень  удобно.
Потом я здесь столкнулся со слухом, распространенным среди них  о  том,  что
пленные в твоем вилайате находятся в тяжелом положении и испытывают нужду. Я
не поверил этому и все же послал тебе  это  письмо,  испросив  разрешение  у
губернатора уведомить тебя об этом.  Если  это  ложь,  то  это  и  есть  мое
желание, а если нет, то необходимо тебе пленных содержать так, чтобы на тебя
не пало порицание.
   Затем я отправил 26 раби ал-аввал 1276  года  сына  моего  Газимухаммада,
чтобы он привез мое семейство с сыном  нашим  Мухаммадашафи,  и  пребываю  в
ожидании их приезда. И все.
   Писано в Калуге 26 раби ас-сани 1276 г. (22 ноября 1859 г.).
   Я не скрепляю своей печатью это письмо потому, что печать моя осталась  в
руках Амирхана, который изменил мне.  Возможно,  Газимухаммад  сам  привезет
ее". [305]



   БЕЗ ШАМИЛЯ ВОЙНА НЕ ВОЙНА

   Письма этого Магомед-Амин не получил, потому что уже прекратил  борьбу  и
"замирился". Решив, что  война  без  Шамиля  -  уже  не  война,  наиб  решил
последовать путем своего имама.
   После  окончания  Крымской  войны  положение  Магомед-Амина  на  Западном
Кавказе значительно осложнилось. Чарторыйский  пытался  организовать  помощь
Магомед-Амину, призывая Пальмерстона  не  скупиться.  Англичане  и  французы
соглашались помочь, но требовали, чтобы Магомед-Амин повел  своих  воинов  в
Крым, на помощь союзникам. В ответ Магомед-Амин предлагал  сначала  высадить
на берегах Черкесии сильный десант союзников. Турки  начали  опасаться,  что
Черкесия останется в руках Магомед-Амина и его новых друзей,  и  предприняли
усилия, чтобы вновь привести к власти послушного им князя  Сефер-бея.  Когда
разногласия приняли острый характер, обе стороны, а также  влиятельные  люди
Черкесии были приглашены на переговоры в Варну. Но договориться ни  до  чего
не удалось.  Используя  покровительство  Порты,  Сефер-бей  добился  раскола
движения в Черкесии. Возможно, это стало  заслугой  его  главного  советника
полковника Бандье, венгра, который впоследствии  оказался  русским  агентом.
Верными Магомед-Амину оставались польские легионеры во главе с Т. Лапинским.
   В 1857 году Магомед-Амин отправился в паломничество в Мекку. По  пути,  в
Стамбуле, он надеялся встретиться с английским посланником и искать  помощи,
но был арестован турецкими властями, а  затем  выслан  в  Дамаск.  Не  желая
оставаться в изоляции от своего народа и не добившись  от  турецких  властей
разрешения вернуться в Черкесию, Магомед-Амин  предпринял  побег.  Несколько
месяцев наиб с несколькими друзьями пробирался по владениям Порты, не находя
пути домой. Им не раз приходилось  отбиваться  от  кочевников,  разбойничьих
ватаг и брошенных на их поиски отрядов. В конце концов они вышли  к  Черному
морю. Взамен на все их имущество, включая лошадей, контрабандисты  доставили
их к берегам Черкесии.
   Горцы встретили Магомед-Амина с радостью. И хотя  положение  на  Западном
Кавказе  изменилось  не  в  его  пользу,  наиб  еще   три   года   продолжал
сопротивление. Многократное  усиление  царских  войск,  раскол  и  отход  от
движения ряда обществ делали борьбу горцев все более безнадежной.
   Когда стало известно, что Шамиль оказался в плену, Магомед-Амин  объявил,
что согласен вести с царским  коман[306]  дованием  переговоры  о  мире.  На
встрече 20 ноября 1859 года с генералом  Филипсоном  Магомед-Амин  выговорил
ряд условий, закреплявших результаты проведенных им преобразований, и принял
на себя обязательства, обещавшие спокойствие новым властям. После заключения
мирного соглашения  он  прибыл  в  Ставрополь,  через  который  еще  недавно
проезжал Шамиль. Затем  Магомед-Амин  отправился  в  Тифлис  для  встречи  с
Барятинским,  от  которого  добился   амнистии   для   своих   сподвижников,
прекративших  войну.  Из  Тифлиса,  вместе  с  абадзехскими   князьями,   он
отправился в Петербург. Здесь делегация была принята с почетом, Магомед-Амин
получил полное прощение и даже солидную пожизненную пенсию.



   ПРОКЛАМАЦИИ БАРЯТИНСКОГО

   Но война на этом не закончилась. Восстания,  хотя  и  меньшего  масштаба,
продолжались в разных уголках  Кавказа.  Это  очень  беспокоило  императора,
желавшего  поскорее  закрыть  "кавказскую  бездну",  продолжавшую  поглощать
огромные финансовые средства, необходимые  для  намечавшихся  в  государстве
реформ.
   В своей  записке  "О  Кавказе"  Александр  II  отдавал  должное  заслугам
Барятинского и выражал  надежду  на  скорое  и  окончательное  умиротворение
горцев.
   Для  закрепления   успеха   император   предлагал   ввести   справедливую
администрацию на занятых территориях, твердо  укрепиться  на  стратегических
рубежах и устроить хорошие дороги.
   Вместе с тем он требовал принять меры к решительному сокращению  войск  и
расходов  на  их  содержание.  Государственная  казна  находилась  в  крайне
стесненном состоянии и не могла гарантировать дальнейшее  обеспечение  армии
по всем статьям. Предлагалось находить средства на самом Кавказе,  что  было
делом крайне затруднительным.
   Желая  убедить  горцев  прекратить  сопротивление   и   сложить   оружие,
главнокомандующий  Кавказской  армией  Барятинский   обратился   к   ним   с
прокламациями от имени императора. В одной из них, обращенной  к  чеченскому
народу, говорилось о дарованном императором прощении за враждебные действия,
кровь и убытки. Барятинский писал, что "все случившееся в  продолжение  этой
бедственной для народа войны должно быть забыто навсегда".  В  подтверждение
этого наместник сообщал, что "отныне  его  императорское  величество,  [307]
распространяя на вас свою благость и попечения,  наравне  с  другими  своими
подданными, дарует вам следующие милости:
   Каждый из вас может свободно отправлять свою веру и никто  не  будет  вам
препятствовать исполнять обряды ее.
   От вас никогда не будут требовать рекрут  и  никогда  не  обратят  вас  в
казаков".
   Чеченскому народу Барятинский обещал вернуть в вечное владение все  земли
и леса, которыми народ владел до 1839 года, исключая земли,  занятые  теперь
укреплениями и ставшие собственностью казны.
   "Правители, поставленные над  вами,  будут  управлять  вами  по  адату  и
шариату, - писал Барятинский. -  А  суд  и  расправа  будут  отправляться  в
народных судах, составленных из лучших людей, которые будут избираемы вами и
назначаемы в должности с согласия ваших начальников".
   Народ также освобождался на пять лет от податей  и  предоставления  людей
для службы в милиции,  но  обязывался  поддерживать  в  исправном  состоянии
дороги, не давать зарастать просекам и предоставлять за  плату  подводы  для
войск. Горцам также вменялось "преследовать, ловить и выдавать  преступников
и беглых, не скрывая их ни под каким предлогом".
   Многое в прокламации Барятинского напоминало законы, введенные Шамилем, а
на  обычае  кровомщения,  который  имаму  так   и   не   удалось   вытравить
окончательно, наместник  остановился  особо:  "Каждый  из  вас,  совершивший
убийство вследствие канлы, будет  судим  по  русским  законам  и  подвергнут
наказанию по определению суда".
   Еще раз пообещав, что отныне "ваша вера, ваша собственность и ваши обычаи
остаются неприкосновенными", Барятинский строго предупреждал, что  "если  бы
за сим явились между вами злонамеренные люди,  которые  стали  бы  тревожить
народ ложными и превратными толками, то  они  подвергнутся  самому  строгому
наказанию, без малейшей пощады".
   Чтобы поскорее выветрить из горцев дух мюридизма, власти запретили  всем,
кроме мекканских пилигримов, носить чалмы на папахах.



   "ЛЮБИТЕ ВРАГОВ ВАШИХ..."

   Искренним уважением и тактичностью Руновский сумел завоевать расположение
имама, личность которого интересовала его не только  в  служебном,  но  и  в
человеческом отношении. [308]
   При каждом удобном случае Руновский просил Шамиля рассказать  о  том  или
ином  случае,  о  быте  и  традициях  горцев.  Когда  возникало  разночтение
относительно какого-то события  войны,  Руновский  высказывал  свою  версию,
основанную на  имевшихся  документах  или  показаниях  очевидцев,  а  Шамиль
излагал дело со своей точки зрения. Если имам  чувствовал,  что  его  доводы
недостаточно убедили собеседника, то обычно говорил: "Спроси не меня, спроси
врагов моих, так ли было дело".
   Руновский, опасавшийся попасть в плен  к  Шамилю  на  Кавказе,  стал  его
пленником в Калуге, когда увидел в нем  явление  необыкновенное.  И  дневник
Руновского стал признанием этого добровольного плена.
   "Это целый триумф! - писал пристав. - Немногие  победители  возбуждали  в
своих- соотечественниках такое участие и такую жажду видеть их и изучить  их
черты, как возбуждал все это Шамиль в тех, кого во всю свою жизнь он  считал
заклятыми своими  врагами.  Не  служит  ли  это  доказательством  того,  что
знаменитый наш пленник совсем не та дикая, разбойничья личность, которая  не
заслуживает, по мнению некоторых, не только уважения, но и  сострадания?  Не
следует ли видеть в этом жадном любопытстве  публики,  в  этом  лихорадочном
чувстве, написанном на лице каждого, кто ожидает выхода Шамиля откуда бы  то
ни было, не следует ли во всем этом  видеть  -  не  простое  любопытство,  а
именно дань уважения к той  личности,  в  которой  уже  признан:  и  хороший
администратор, и умный, даже  очень  умный  человек,  одаренный  от  природы
сильным  характером  и  железною  волею?  И  если  последние  два   качества
обращались иногда в  жестокость,  столь  непонятную  и  непростительную  для
нашего христианского  цивилизованного  взгляда  на  вещи,  то  нужно  только
вспомнить, что она очень обыкновенна по понятиям горцев, ожесточенных, сверх
того, полуторавековою борьбою  с  нами  и  не  находивших,  между  кудрявыми
догматами ислама, нашего христианского догмата: "любите врагов ваших".
   Любите врагов ваших!.. Какая прекрасная задача! Но как-то мы  ее  решаем?
Что до  меня,  то  грешный  человек:  хоть  и  стараюсь  я  быть  порядочным
христианином, а, надо признаться, не больно много полюбливаю я врагов своих,
невзирая  даже  и  на  то,  что  между  ними  попадаются  люди  с   большими
достоинствами...
   Шамиль был предводителем народа, который так долго ведет с нами войну,  и
притом войну народную; а кто не знает, что такое народная война? Но вы ее не
знаете, госпо[309] да, потому что  из  ваших  теплых  кабинетов,  откуда  вы
мечете на Шамиля ваши громы, не совсем рельефно обозначаются многие мелочные
подробности народных войн, а некоторые даже совсем  не  заметны.  Однако  вы
читали или слышали о них из разных рассказов, о войне, например, гверильясов
(искаж. герилья - испанские партизаны, воевавшие с Наполеоном в 1805 -  1813
годах после капитуляции армии и бегства короля. Среди предводителей народной
войны было много монахов. После десанта англичан в Гибралтаре  Наполеон  был
вынужден вывести войска из Испании для борьбы против  коалиции  во  главе  с
Россией. - Ш.К.), да хоть бы о войне приснопамятного двенадцатого года.  Как
же вам показались эти подробности? Обвиняли ли вы  беспощадно  предводителей
гверильясов или наших партизанов Давыдова, Фигнера и  проч.?  А  ведь  те  и
другие воспитаны в духе христианской религии и  считаются  в  числе  народов
если не образованных, то, по меньшей  мере,  просвещенных.  А  горцы?  Какая
великая разница! Вы только посмотрите на то, что делается с ними в жизни: не
успеет горец родиться, крестная его мать-природа кладет  ему  на  зубок  все
свое достояние: дикость, угрюмость и,  подчас,  величественность.  Все  это,
впоследствии, неизбежно должно отразиться в характере взрослого человека,  а
стало быть и во всех его  действиях...  Следует  ли,  после  этого,  назвать
Шамиля разбойником, руководившимся  в  своих  действиях  дикими  инстинктами
хищного животного? или же он,  действительно,  герой  своей  страны,  честно
исполнивший свои обязанности, требуемые духом народа, нравами и обычаями его
родины?.."



   АХУЛЬГО НА ОДИГИТРИЕВСКОЙ УЛИЦЕ

   Дом почетного пленника был вскоре благоустроен  на  кавказский  манер,  и
Шамиль не замедлил в нем поселиться. Все в нем было хорошо, только посуду  и
столовые приборы из серебра  с  позолотой  Шамиль,  как  противник  роскоши,
попросил заменить на более простые.
   Верхний третий этаж поступил в распоряжение Шамиля и его  жен.  Из  шести
комнат, разделенных коридором, две предназначались Шуайнат, две  -  Загидат,
еще одна была превращена в кабинет и  молельню  Шамиля.  Убранство  кабинета
Шамиль дополнил лишь книгами  и  буркой,  на  которую  становился  во  время
молитвы. Последняя комната отводилась для общих собраний  семьи.  Позже,  за
свою неприступность, этаж Шамиля получил название "Ахульго". [310]
   Бельэтаж  предназначался  Гази-Магомеду  и   Каримат.   Это   был   самый
"европейский"  этаж,  с  просторными  комнатами  и  большими  окнами.  Князь
Вадбольский прослышал,  что  Каримат  бьша  не  чужда  светским  понятиям  о
комфорте, и меблировал ее комнаты  соответствующим  образом,  в  отличие  от
других этажей, где мебель была самая простая, а  украшением  служили  только
часы и зеркала в женских комнатах.  Здесь  же  бьша  просторная  кунацкая  -
комната для приема гостей. Позже гостей стали принимать во флигеле, чтобы не
смущать обитавших в доме женщин.
   В первом этаже, посреди которого стоял старинный изразцовый камин, должен
был разместиться Магомед-Шапи с женой Аминат. Ему было тогда всего  20  лет,
жена бьша еще моложе. Их первенец умер, и жена готовилась произвести на свет
другого. Родившегося уже в Калуге сына назвали Магомед-Западом.
   В убранстве дома, в соответствии с желанием  Шамиля,  властвовал  зеленый
цвет.
   Содержание всего этого "калужского Кавказа" взяла на себя государственная
казна.



   НА НОВОМ МЕСТЕ

   Пообвыкшись, Шамиль начал выезжать в город и ближе знакомиться с  первыми
лицами Калуги.
   Местное начальство и  способы  управления  губернией  очень  интересовали
имама. С помощью Руновского он примерял местные власти  к  системе,  которую
сам создал в Имамате. Так в Калуге появились  эмиры,  наибы,  кади,  мазуны,
мухтасибы и даже мюриды. Однако полного соответствия найти не  удавалось  по
причине имевшихся  в  России  сословий,  которые  Шамиль  на  Кавказе  давно
упразднил.  В  представлении  горцев  сословия  эти  представляли  из   себя
следующую иерархию: внизу помещался безропотный мужик,  не  имевший  никаких
прав и одни лишь обязанности, выше мужика находился мещанин - нечто  среднее
между мужиком и господином, далее шли купцы, затем дворяне, выше дворян были
князья (эмиры), над которыми уже никого не было кроме царя.
   Предводитель калужского дворянства действительный статский советник Щукин
сделался у Шамиля уллу-беком - главным беком. С ним, в  отличие  от  горских
дворян, Шамиль очень подружился. В первое свое знакомство  с  Шамилем  Щукин
приветствовал его словами: "Мы чтим в тебе ге[311] роя,  мы  радуемся,  видя
тебя среди нас, потому что это даст тебе возможность узнать и полюбить  нас,
несмотря на то, что еще не так давно ты видел в нас своих врагов".
   Шамиль ценил в людях великодушие и старался отвечать добром на  добро.  К
тому же выяснилось, что предводитель дворянства знал покойного  сына  Шамиля
Джамалуддина, с которым  служил  в  одном  уланском  полку  сын  Щукина.  Из
уллу-бека  Шамиль  произвел  его  в  кунаки  и  даже  явился  на  перевыборы
предводителя, чтобы лично убедиться, что Щукин никем не обижен и  избран  на
новый срок.
   Щукин часто приглашал Шамиля к себе  домой.  Дети  сначала  прятались  от
грозного на вид гостя, но очень скоро полюбили его и бросались к нему, как к
доброму знакомому. Шамиль с удовольствием усаживал их на свои колени, угощал
и даже позволял потрогать кинжал.
   Делались визиты и к самому Шамилю. Множество гостей прибывали  в  Калугу,
чтобы повидать знаменитого имама. А офицеры, попадавшие сюда по службе или в
отпуск, должны были представляться Шамилю в обязательном порядке.
   Шамиль принимал визитеров в кунацкой. Став посреди  комнаты,  он  говорил
всем: "Салам", после чего Руновский представлял каждого по имени, фамилии  и
чину. Шамиль пожимал каждому руку, отвечал на поклон кивком  и  переходил  к
следующему гостю. Заметив на груди офицера орден, Шамиль  интересовался,  за
какое дело он был получен, и если оказывалось, что орден получен на Кавказе,
то Шамиль улыбался такому гостю особенно тепло,  а  руку  жал  до  хруста  в
пальцах.
   После церемонии гостей приглашали садиться и начиналась беседа.
   Все это время позади имама молча со скрещенными на  груди  руками  стояли
мюриды в богатых черкесках и при парадном оружии.



   ПРИСТАВ РАЗВЛЕКАЕТ ШАМИЛЯ

   Долгое отсутствие собственного семейства настраивало Шамиля на  печальный
лад. Он много молился и под