доли  заката  -  налога,  который  "очищает"
имущество мусульман  и  передается  мечети  для  распределения  нуждающимся.
Теперь закат полностью отдавался на помощь беднякам,  содержание  медресе  и
другие богоугодные дела.
   Ярагинский  поначалу  проповедовал  ненасильственный,  духовный   газават
против дьявольской порчи в  людских  ду[41]  шах.  К  нему  стекались  люди,
жаждавшие ошутить на  себе  его  чудесную  силу.  Стремительно  росло  число
учеников, становившихся преданными мюридами Ярагинского.
   Тарикатисты, вооружившись деревянными  мечами,  шли  по  селам,  призывая
людей покаяться и вернуться к истинной вере. Но видя, что одни  лишь  мирные
средства неспособны изменить ситуацию,  Ярагинский  все  более  склонялся  к
необходимости заменить  деревянные  мечи  настоящими.  Духовный  газават  за
очищение веры стремительно преображался в газават политический.
   Ермолов, распознав в мирных тарикатистах весьма серьезную  угрозу  своему
владычеству, велел и здесь пресечь брожения, а зачинщика доставить к нему  в
резиденцию. Местный правитель Аслан-хан принародно оскорбил шейха, но вскоре
горько пожалел о случившемся и просил шейха простить его. Шейх предрек хану,
что он нужен царю, пока тот не овладел горами, но если это случится, то хана
выбросят "как ненужную ветошь". Хан призадумался, щедро наградил  шейха,  но
все же просил его распустить учеников и прекратить опасные проповеди,  иначе
он вынужден будет арестовать шейха и отправить его к Ермолову.
   Но вместо покорности и смирения шейх объявил: "Мусульманин не может  быть
ничьим  рабом  или  подданным  и  никому  не  должен  платить  подати,  даже
мусульманину. Кто мусульманин, тот должен быть свободным человеком, и  между
всеми мусульманами должно быть равенство".
   Призывая горцев к борьбе, он произнес слова, ставшие исторической вехой в
судьбе горцев Кавказа: "Находясь под властью неверных  или  чьей  бы  то  ни
было, все ваши намазы, уроки, все странствования в Мекку,  ваш  брак  и  все
ваши дети - незаконны".
   В своих молитвах шейх взывал: "О, Аллах, ты посылал Пророку сподвижников,
пошли же мне имамов, чтобы наставить народ на верный путь и поддерживать его
с помощью шейхов Золотой цепи".



   СЕИД ДЖАМАЛУДДИН КАЗИКУМУХСКИЙ

   Потомков рода Пророка величают титулом Сеид. Самым  почитаемым  Сеидом  в
Дагестане был Джамалуддин Казикумухский.
   Люди  верили,  что  в  нем  отразилась  благодать   Пророка,   наделившая
Джамалуддина необычайной духовной  силой  и  "океаном  знаний".  Предания  о
явленных им чудесах живы в горах до сих пор. [42]
   Он обладал ораторским искусством, знал множество наук  и  языков,  в  том
числе и русский, что было в горах большой редкостью. Когда он  читал  Коран,
который знал  наизусть,  горцев  очаровывал  его  чудесный  голос,  а  чтецы
перенимали особый стиль наставника. Ученики со  всего  Кавказа  приходили  к
нему за знаниями, но получали от Джамалуддина больше, чем могла дать  наука.
Они сами становились источниками знаний и благочестия.
   Аслан-хан Казикумухский, гордый тем, что Джамалуддин согласился быть  его
секретарем, осыпал его почестями и щедрыми дарами, тем более что Джамалуддин
предсказал хану рождение сына.
   Когда хану сообщили,  что  Ермолов  рассержен  новыми  проповедями  шейха
Ярагинского, он послал к нему Джамалуддина, чтобы ученый уговорил ученого не
гневить царские власти.
   Но путь Джамалуддина  сопровождало  столько  необъяснимых  явлений,  что,
явившись к Ярагинскому, он пожелал лишь одного - принять  от  него  тарикат.
Ему даже не пришлось просить об этом шейха, Ярагинский и без того знал,  что
творится в его душе и какая судьба его  ждет.  Он  посвятил  Джамалуддина  в
тарикат и сделал его своим ближайшим  последователем.  А  затем  они  вместе
посетили шейха Исмаила аш-Ширвани, который  открыл  им  обоим  новые  тайные
знания, необходимые для обучения и развития последователей.
   Когда Джамалуддин  вернулся  в  Кази-Кумух,  он  раздал  людям  все  свои
богатства и объявил хану, что отказывается от должности секретаря,  ибо  "не
желает  быть  соучастником  грехов  и  злодеяний".  Хан  попытался  наказать
Джамалуддина, но натолкнулся на невидимую силу, которая едва не погубила его
самого.
   Своим ученикам, число которых увеличивалось с  каждым  днем,  Джамалуддин
начал проповедовать  шариат,  который  был  начальной  ступенью  тариката  и
превращал верующих в людей свободных, равных и справедливых.



   ГИБЕЛЬ ДИПЛОМАТА

   Когда  освобожденный  из-под  следствия  Грибоедов   вернулся   к   своим
обязанностям, Ермолова в Тифлисе уже не было. Замещавший его Паскевич принял
Грибоедова радушно.  Война  с  Персией  переместилась  с  полей  сражений  в
дипломатическую сферу, и приезд Грибоедова был очень кстати. [43]
   Наголову разбитые персы вынуждены  были  подписать  весьма  выгодный  для
России Туркманчайский договор. Условия договора  во  многом  стали  заслугой
Грибоедова.
   После столь успешного предприятия Грибоедов  обрел  и  семейное  счастье.
Внезапно вспыхнувшая любовь к прелестной 16-летней княгине  Нине  Чавчавадзе
привела к пышной свадьбе.
   Но счастье молодых было недолгим. Персы, лишившись обширных  владений  на
Кавказе, не желали еще сверх того  платить  огромную  контрибуцию.  Добиться
выполнения унизительных для шаха условий в Тегеран был послан Грибоедов.
   Его дерзкое поведение и твердые требования возбудили при дворе шаха такую
ненависть, что призывы к расправе над русскими слышались  даже  на  базарных
площадях.
   30  января  1829  года  многотысячная  толпа  ринулась  громить   русское
посольство. Почти все сотрудники посольства были убиты.  Грибоедов  погиб  с
саблей в руке, до конца исполняя служебный долг.
   Улаживать дипломатический скандал шах послал в Петербург своего  сына.  В
возмещение пролитой крови он привез  императору  знаменитый  алмаз  "Шах"  -
главную драгоценность шахской сокровищницы. Некогда этот великолепный алмаз,
обрамленный множеством рубинов и изумрудов, украшал  трон  Великих  Моголов.
Затем стал трофеем Надир-шаха. Теперь он сияет в коллекции Алмазного фонда в
Кремле.
   Убитый Грибоедов был привезен в Тифлис и похоронен  в  монастыре  Святого
Давида. Вдова поставила Грибоедову памятник, на  котором  начертано:  "Ум  и
дела твои бессмертны в памяти русских, но  для  чего  пережила  тебя  любовь
моя".



   ПУШКИН НА КАВКАЗЕ

   На скорбном пути арбу с телом покойного Грибоедова встретил  его  великий
тезка Александр Пушкин. Непонятно, как он  оказался  один  в  такой  опасной
глуши, но в своих путевых заметках он написал: "Два вола, впряженные в арбу,
поднимались на крутую дорогу. Несколько грузин сопровождали арбу.  -  Откуда
вы? - спросил я их. - Из Тегерана. - Что вы везете? - Грибоеда. -  Это  было
тело  убитого  Грибоедова,  которое  препровождали  в  Тифлис.  Не  думал  я
встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с  ним  в  прошлом
году в Петербурге, перед отъез[44] дом его в Персию. Он был печален  и  имел
странные  предчувствия..."  Было  ли  это  фактом  или  плодом   гениального
воображения, уже не так важно, потому что для истории ценно и то и другое.
   Это было второе посещение Кавказа А. Пушкиным. Впервые он оказался  здесь
летом 1820 года: 21-летний поэт был отправлен в ссылку  в  Екатеринослав  за
написание "возмутительных" стихов. Попечитель южных  колонистов  генерал  Н.
Инзов, в канцелярии которого Пушкин должен был  служить,  предоставил  поэту
полную  свободу.  Бурная  жизнь,  которой  предался  Пушкин,  не   проходила
бесследно. Однажды он тяжело простудился и лежал в горячке.  Проезжавшая  из
Петербурга на Кавказ семья генерал-аншефа Н.  Раевского  пригласила  Пушкина
отправиться с ними на  минеральные  воды,  которые  тогда  входили  в  моду.
Путешествие произвело на поэта неизгладимое впечатление.  "Суди,  был  ли  я
счастлив, - писал он брату Льву, - свободная беспечная жизнь в кругу  милого
семейства, жизнь, которую я так люблю и которой  никогда  не  наслаждался  -
счастливое  полуденное  небо;  прелестные  край;  природа,   удовлетворяющая
воображение; горы, сады, море". В Гурзуфе Пушкин начал  писать  "Кавказского
пленника", посвятив его Н. Раевскому-младшему, тому самому, который в 11 лет
вместе с отцом и старшим братом ходил в атаку на французов.
   Герой поэмы, искавший свободы и  нашедший  плен,  был  созвучен  эпохе  и
самому Пушкину. Романтическая история  любви  русского  пленника  и  молодой
черкешенки, описание тогда еще никому не ведомого экзотического горного края
очаровали публику и принесли поэме шумный успех. Но эпилог  поэмы  вызвал  и
критические отзывы.  Автор  славил  в  нем  завоевателей  Кавказа:  "пылкого
Цицианова",  генерала  Котляревского,  Ермолова  ("Поникни  снежною  главой,
смирись, Кавказ: идет Ермолов!"), "На негодующий Кавказ  поднялся  наш  орел
двуглавый...".
   П.  Вяземский  писал  А.  Тургеневу:  "Мне  жаль,  что  Пушкин  окровавил
последние стихи своей повести. Что за герои Котляревский, Ермолов?  Что  тут
хорошего, что он, "как черная зараза, губил,  ничтожил  племена?"  От  такой
славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся. Если бы мы  просвещали
племена, то было бы что воспеть. Поэзия - не союзница палачей".
   И вот теперь, весной 1829 года, отставной чиновник  X  класса  А.  Пушкин
вновь отправился на  Кавказ.  Но  это  был  уже  не  восторженный  юноша,  а
знаменитый поэт, переживший две  ссылки  и  имевший  непростые  отношения  с
импе[45] ратором. Поэту не позволяли выезжать  из  столицы,  но  он  решился
бежать на  Кавказ  -  в  мир  живых  страстей  и  деятельных  натур.  "Тоска
непроизвольная гнала меня из Москвы", - признавался Пушкин в письме брату.
   По пути поэт посетил А. Ермолова.  Отставной  проконсул  принял  гостя  в
черкеске, в кабинете, увешанном кавказским оружием.  Реальный  облик  "грозы
Кавказа" разительно отличался от  нарисованного  воображением  поэта:  "Лицо
круглое, огненные  серые  глаза,  седые  волосы  дыбом...  Он,  по-видимому,
нетерпеливо сносит свое бездействие". Победы Паскевича Ермолов ни во что  ни
ставил. А свое отстранение считал державной ошибкой.
   Еще более разительно контрастировало с идиллиями  "Кавказского  пленника"
реальное  положение  дел  в  крае:  "Ни  мира,  ни  процветания  под   сенью
"двуглавого орла" не наблюдается! - писал Пушкин в своих заметках.  -  Более
того, путешествовать по Кавказу небезопасно...  Черкесы  нас  ненавидят.  Мы
вытеснили  их  из  привольных  пастбищ;  аулы  их  разорены,  целые  племена
уничтожены. Они час от часу далее углубляются в  горы  и  оттуда  направляют
свои набеги".
   Во время путешествия Пушкин живо интересовался нравами  и  бытом  народов
Кавказа, размышлял о средствах, могущих поселить в крае мир  и  процветание,
"когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся".
   Тифлис встретил  Пушкина  праздником,  устроенным  русской  и  грузинской
молодежью в честь своего кумира.
   Шла война с  Турцией,  и  Отдельный  Кавказский  корпус  уже  вступил  на
территорию Турецкой Армении. "Желание видеть войну и сторону мало  известную
побудило меня просить у его светлости графа Паскевича-Эриванского позволения
приехать в армию, - писал Пушкин. -  Таким  образом  видел  я  блистательный
поход, увенчанный  взятием  Арзрума".  Пушкин  участвовал  в  перестрелке  с
турками и даже пытался в одиночку атаковать отступающих янычар.
   Плодом путешествия Пушкина стали "Путешествие в Арзрум"  и  стихотворения
"Кавказ", "Обвал", "Делибаш", "Монастырь на Казбеке", "На холмах Грузии...".
   Побег поэта на Кавказ привел в ярость Николая I, который  устроил  разнос
Бенкендорфу, "прозевавшему" Пушкина.
   В обстановку эйфории, охватившей российское общество в связи  с  победами
на Юге, трезвый взгляд Пушкина на кавказскую политику  явно  не  вписывался.
Булгаринская "Северная пчела" обвинила  Пушкина  в  отсутствии  патриотизма.
"Вестник Европы" обрушился на "певунов, не воспевших нашего оружия". [46]
   Полностью очерк "Путешествие в Арзрум" увидел свет лишь  в  1836  году  в
первом номере основанного А. Пушкиным журнала "Современник".  Произошло  это
всего за год до трагической дуэли поэта с Ж. Ш. Дантесом.



   ПЕРВЫЙ ИМАМ

   Тем временем в свободной еще Аварии Магомед и Шамиль  разворачивали  свою
борьбу за введение шариата. Борясь  с  отступниками-горцами,  они  все  чаще
натыкались на царские штыки. И становилось все более  очевидно,  что  шариат
нуждается в острых кинжалах.
   Однако Джамалудцин Казикумухский, в чье ведение  входило  распространение
тариката в нагорном Дагестане, считал невозможной борьбу  с  заведомо  более
сильным противником. Он верил, что дети единого  Бога  смогут  уладить  дело
миром,  исходя  из  любви  к  ближнему  и  других  священных  для  ислама  и
христианства заповедей.
   Предпочитая мирное распространение шариата, он пригласил к себе  Магомеда
и Шамиля, надеясь умерить их пыл и предостеречь  от  больших  неприятностей.
Шамиль, прежде учившийся у Джамалуддина, воспринял приглашение  как  великую
честь. Он глубоко почитал Джамалуддина, называя его "учителем учителей".  Но
Магомед считал тарикатистов  слишком  мирными  и  ехать  к  Джамалуддину  не
торопился. Шамиль с трудом убедил друга посетить великого учителя.
   Магомед согласился, дабы проверить, действительно ли Джамалудцин обладает
теми  сверхъестественными  способностями,  о  которых  шла  слава  по  всему
Дагестану, но с условием, что выдаст себя за обычного посетителя.
   Вскоре они прибыли в  Кази-Кумух  -  столицу  одноименного  ханства.  Как
только они переступили порог дома Джамалуддина,  Магомед  почувствовал,  что
ему открылся иной мир. Первым делом учитель назвал его по имени и  пригласил
сесть на почетное место рядом с собой. Затем  он  уединился  с  Магомедом  и
Шамилем для особого общения. Он будто читал в их душах и открывал  потаенные
уголки их сердец. Встреча  с  учителем  обернулась  посвящением  Магомеда  и
Шамиля в тарикат.
   Это  произвело  в  них  необыкновенные   перемены.   Воинственные   вожди
шариатистов обратились в смиренных послушников, для  которых  молитвы  стали
средством более привлекательным, чем битвы. [47]
   С тем они и вернулись. Магомеда будто подменили. Вместо кинжалов он вновь
взялся   за   проповеди,   что   мало   соответствовало   темпераменту   его
последователей. Они полагали, что волчьи аппетиты ханов и прочей знати можно
укротить лишь силой, а вовсе  не  чудодейственными  молитвами.  Вскоре  люди
стали расходиться по домам, а первоначальные успехи шариатистов обращались в
пыль.
   Но Магомед недолго оставался в  плену  очарования  Джамалуддина.  Он  уже
колебался между тягой к постижению пленительных высот тариката и стремлением
к решительному искоренению адатов. В конце концов он объявил Шамилю: "Что бы
там ни говорили Ярагинский с Джамалуддином о тарикате, на какой бы манер  мы
с тобой ни молились и каких бы чудес ни делали, а с одним  тарикатом  мы  не
спасемся: без газавата не быть нам в  царствии  небесном...  Давай,  Шамиль,
газават делать".
   Деятельность шариатистов развернулась с новой силой. К началу  1830  года
большинство обществ нагорного Дагестана признало шариат, росло его влияние и
в других областях. И лишь Аварское ханство, располагавшееся в  самом  сердце
горного Дагестана, не спешило менять свои порядки, всецело полагаясь на силу
войск кавказского главнокомандующего.
   В феврале 1830 года Магомед с 8-тысячным отрядом сподвижников уже стоял у
стен Хунзаха - столицы Аварского ханства, владетелей которого Магомед считал
главными виновниками падения веры и порчи общественных нравов.
   Аварский ханский дом был одним из самых древних и почитаемых в Дагестане.
Владения его распространялись далеко за пределы Аварии.  Но  события  начала
XIX века, особенно в период правления Ермолова, нанесли ханству непоправимый
урон и породили в  нем  раскол.  Султан-Ахмед-хан,  упорно  сопротивлявшийся
войскам Ермолова, умер в 1823 году,  оставив  вдову  и  малолетних  сыновей.
Объявленный наследником престола Нуцал-хан Ермоловым признан не был.  Вместо
него был назначен Сурхай-хан -  родственник  аварских  ханов.  В  результате
ханство разделилось. Но большей частью все же  управлял  молодой  Нуцал-хан,
вернее его мать, которая по малолетству сына вынуждена была  взять  на  себя
ханские заботы. Впрочем, Баху-бика, вдова хана, справлялась с ролью регентши
довольно успешно. Народ уважал ее за мудрость и необычайную храбрость. Конь,
обнаженная сабля и винтовка были ей знакомы не хуже, чем  самому  отчаянному
джигиту. В делах государственных  она  была  тверда,  в  делах  житейских  -
великодушна. [48]
   Отдавшись под покровительство  России,  Хунзах  стал  довольно  спокойным
местом. "Я возьму, бывало, книжку, - вспоминал участник  тех  событий,  -  и
пойду гулять по полям хунзахским, как  будто  в  Малороссии  по  собственным
поместьям... Встречающиеся аварцы приветствовали меня "салам  алейкум",  как
будто своего земляка".
   Магомед предложил ханше принять  шариат,  объявив:  "Аллаху  было  угодно
очистить и возвеличить веру! Мы лишь смиренные исполнители его воли!" Хунзах
ответил огнем.
   Шариатистов было мало, но  они  были  уверены,  что  лучше  один  истинно
верующий, чем сто колеблющихся. Началась битва.  Был  уже  захвачен  ханский
дворец, но тут смелая ханша поднялась на крышу, сорвала с  головы  платок  и
закричала: "Мужчины Хунзаха! Оденьте платки, а папахи отдайте  женщинам!  Вы
их недостойны!"  Хунзахцы  воспряли  духом  и  нанесли  нападавшим  жестокое
поражение.
   За эту победу Николай I  пожаловал  ханству  знамя  с  гербом  Российской
империи. Ханша потребовала от царских властей подавить восстание и  прислать
в Хунзах сильное войско для удержания населения в покорности.
   Чтобы покончить с шариатистами, Паскевич направил к Гимрам сильный отряд.
После  демонстрационного  артиллерийского  обстрела  гимринцам  было  велено
изгнать Магомеда и выдать аманатов (заложников).
   Магомед и его последователи ушли из аула и начали  строить  невдалеке  от
него каменную башню. Оборонительные башни были традиционным  сооружением  на
Кавказе. Они строились различных форм и  размеров.  Бывало,  что  целый  род
помещался в одной башне,  каждый  этаж  которой  имел  свое  предназначение.
Иногда башни строились для бежавшего  кровника  его  родственниками.  Обычно
башня служила для защиты всего аула, но были и  аулы,  состоявшие  из  одних
башен.
   Когда башня под Гимрами была закончена, Магомед сказал Шамилю:  "Они  еще
придут на меня. И я погибну на этом месте". Позже это предвидение сбылось.
   Полагая, что с мятежниками  покончено,  командующий  отправил  императору
успокоительное  донесение.  Однако,  сомневаясь  в  искоренении  самой  идеи
восстания,  Паскевич   присовокупил:   "Несомненная   цель   нового   учения
заключается в том, чтобы  отторгнуть  от  нас  все  дагестанские  племена  и
соединить их под одно общее теократическое правление".
   Опечаленный Джамалуддин велел Магомеду "оставить  такой  образ  действий,
если он называется его мюридом в  тарикате".  Однако  Магомед  не  собирался
опускать руки. Под [49]
   Хунзахом он потерпел поражение, но в народном мнении он  одержал  победу,
дерзнув пошатнуть главную опору отступников в Дагестане.
   Шамиль убеждал Магомеда, что для развертывания всенародной  борьбы  нужно
нечто большее, чем убежденность в своей правоте  и  кинжалы.  Размышления  о
случившемся и сомнения в правильности  своих  действий  привели  Магомеда  к
светилу тариката Магомеду Ярагинскому: "Аллах велит воевать против неверных,
а Джамалуддин запрещает нам это. Что делать?"
   Убедившись в чистоте души и праведности намерений Магомеда, шейх разрешил
его сомнения: "Повеления Божьи мы должны исполнять прежде людских". И открыл
ему, что Джамалуддин лишь испытывал - истинно ли он достоин приня