утинцев  посадили,  остальных  разогнали.
Взялись искоренять и  другие  революционные  общества.  Но  пример  оказался
слишком заразительным. Вскоре в  России  появились  организации,  состоявшие
"сплошь из одних Каракозовых", которые  в  конце  концов  и  довершили  дело
своего вдохновителя.


   В Калуге ждали реакции Шамиля.  Имам  несколько  дней  был  мрачен  и  не
находил себе места. Ведь его сын Магомед-Шапи служил в императорском конвое,
и Шамилю рисовались самые ужасные последствия того,  что  конвой  не  уберег
императора. Но еще страшнее было представить, что и  сам  конвой  мог  иметь
отношение  к  покушению...  Шамиль  немного  успокоился  лишь  тогда,  когда
обстоятельства  дела  прояснились  и  стало  известно,  что   император   не
пострадал, а Магомед-Шапи был в увольнении.
   Имам выразил императору сочувствие. Как человек  благородный,  он  хорошо
понимал разницу между открытой войной и выстрелами из-за угла или  в  спину.
[347]
   На этот раз смерть обошла царя стороной, но в доме Шамиля она чувствовала
себя вольготно. 12 апреля скончалась Написат - старшая дочь  Шамиля  и  жена
Абдурахмана, которому она оставила 8-летнюю дочь Маазат. Диагноз был прежний
- чахотка и тоска по родине. Совершив над покойной  положенные  обряды,  муж
увез ее хоронить в Дагестан и в Калугу больше не вернулся.



   КОНЕЦ ДАГЕСТАНСКИХ ХАНОВ

   Прибыл проститься с сестрой и Магомед-Шапи. Теперь он был уже  поручиком.
О турецкой драме горцев он знал немного, зато имел сведения  о  положении  в
Дагестане.
   После отъезда Шамиля в  Россию  бывшие  ханы  предъявили  свои  права  на
управление горцами. Поначалу им вернули все их владения, наделили  чинами  и
даже выдали компенсацию. Однако очень скоро ханы обнаружили, что имеют  дело
с совсем другим народом, нежели дагестанцы были до Шамиля.  Некоторое  время
ханы держались новых правил, введенных царскими властями,  но  скоро  в  них
проснулись прежние хищнические инстинкты  и  методом  своего  правления  они
избрали столь милое  их  сердцу  самоуправство.  Но  времена  изменились,  и
изменились настолько, что  против  ханов  выступили  не  только  их  прежние
подданные, но даже и царские власти, опасавшиеся  повсеместного  возрождения
мюридизма. Дело кончилось  тем,  что  бывшие  владетели  были  устранены  от
управления, а сами ханства  упразднены.  Тем,  кто  сложил  свои  полномочия
добровольно, были сохранены некоторые  привилегии,  а  также  наследственное
недвижимое имущество. Остальных просто выслали  из  Дагестана  в  российские
губернии. Они теперь горько жалели, что на  Кавказе  нет  Шамиля.  Когда  он
воевал, были нужны и они.
   Последним владетелем Дагестана оставался князь  Шамсудин  Тарковский.  Он
меньше  других  пострадал  от  мюридов,  но,  будучи   человеком   умным   и
дальновидным, заявил,  что,  "движимый  желанием  подать  пример  всемерного
стремления  к  ускорению  и  облегчению  приведения   в   исполнение   видов
правительства относительно  установления  свободных  отношений  между  всеми
туземцами  Дагестана,  добровольно  и  навсегда  освобождает  всех   жителей
шамхальства от всяких  обязательных  отношений  к  нему  по  праву  его  как
шамхала, так и землевладельца".
   Даниял-бек Элисуйский пытался сохранить свои бывшие владения, но  получил
отказ. Он уехал в Турцию, где и умер в 1870 году. [348]



   НАСЛЕДИЕ ИМАМАТА

   Все вокруг стремительно менялось. Менялся и Кавказ. На первое время  было
решено устроить здесь такой способ управления, который, не  нарушая  горских
обычаев, ослабил бы значение духовенства. Для этого сфера его  влияния  была
ограничена шариатским судом,  которому  предоставлялись  дела  исключительно
духовные, а остальное судопроизводство возвращалось в область обычного права
(адата), который легче  поддавался  изменениям  сообразно  новому  положению
горцев и потребностям администрации.
   Дагестан теперь именовался Дагестанской областью и был разделен на четыре
военных отдела, которые, в свою очередь,  делились  на  округа  и  наибства.
Общее управление строилось на основании нового "Положения о  военно-народном
управлении в горских территориях".
   Это была почти та же система, которую ввел Шамиль,  а  его  бывшие  наибы
даже назначались на их прежние должности. Сохранилось  и  многое  другое,  к
чему горцы привыкли за время существования  Имамата.  Законы  империи  имели
здесь весьма незначительное влияние, а быт и уклад горской  жизни  почти  не
изменились. И это  отличало  горцев  от  остальных  "туземцев",  подвластных
императору. Горцев не брали и в рекруты, но, если кто-то  желал  служить  за
вознаграждение, не отказывали.
   Дагестан, как и весь Кавказ, все более  прочно  привязывался  к  империи.
Открылась  широкая  торговля,  создавались   мануфактуры,   рыбные   артели,
раздавались нефтяные концессии. Готовились проекты прокладки железной дороги
до Дербента, в Порт-Петровске изучался морской берег на  предмет  сооружения
большого торгового порта, а  между  городами  Каспия  уже  ходили  небольшие
пароходы.
   Вместе с тем продолжалось и мухаджирство. Дагестанцы и чеченцы, хотя и не
в  таких  количествах,  как  черкесы,  продолжали  уходить  в  Турцию  через
Азербайджан, не имея возможности вернуться. [349]



   Часть VI
   ПАЛОМНИЧЕСТВО

   РЕШЕНИЕ ШАМИЛЯ

   Шамилю было уже почти 70 лет. Годы брали свое, старые раны болели с новой
силой, ему уже трудно было подниматься на  свой  верхний  этаж,  его  мучила
одышка. Здоровье имама ухудшалось день ото  дня.  Его  единственной  отрадой
были молитвы, книги  и  дети.  Три  года  назад  Загидат  родила  ему  сына.
Маленький Магомед-Камиль любил играть с отцовским кинжалом. Шамиль  усаживал
сына на коня и часами возил по саду, называя его закоулки Гимрами,  Ашильтой
или Ведено.
   Имам не роптал на судьбу. Пророк Мухаммед прожил на земле 62 года, и все,
что  отпущено  было  сверх  этого  срока,  Шамиль  рассматривал  как   Божью
благодать.
   Шамиль уже сделался живой легендой и  чувствовал,  что  книга  его  жизни
вот-вот подойдет к  концу.  Но  этой  книге  не  хватало  нескольких  важных
страниц. Благочестивый имам верил, что Всевышний продлевает его  дни,  чтобы
Шамиль успел исполнить одно из главных установлений веры -  паломничество  к
святыням ислама в Мекку и Медину.
   Шамиль видел, сколько уважения и почестей оказывал ему император,  но  не
понимал, почему он не хочет отпустить его в хадж,  хотя  Барятинский  обещал
ему  это  еще  в  Гунибе.  Царское  "со  временем"  таило  в  себе  какую-то
недосказанность. Магомед-Шапи, знавший настроения  при  дворе,  предположил,
что царь и его главные советники опасаются, что Шамиль не вернется  обратно.
Было ясно, что ни Россия, ни Турция не удовлетворены положением, создавшимся
после Крымской войны, и непременно начнут но[350] вую. В такой ситуации было
бы естественным попытаться сделать Шамиля или хотя бы  его  славу  одним  из
главных знамен османского войска. Тем более что в Турции  теперь  так  много
бывших сподвижников имама.
   Нынешний статус Шамиля, как почетного, но все же военнопленного, оставлял
мало надежд на скорое разрешение его чаяний. В том же положении оставался  и
Магомед-Шапи, чье продвижение по службе могло бы быть более  успешным,  если
бы... Магомед-Шапи не решался сказать отцу все, что думал, но Шамиль  и  сам
уже понял, какой шаг следует предпринять.
   Благородство Шамиля и верность его данному слову вошли в притчу.  И  если
бы Шамиль стал теперь российским подданным, приняв соответствующую  присягу,
даже его открытые недруги не смогли бы предположить, что он сможет  изменить
данному слову. Возможно, тогда и царь посмотрел  бы  на  дело  иначе  и  без
опасений отпустил бы его для исполнения евященного долга мусульманина.
   Когда Шамиль поделился своими мыслями с Щукиным и  Чичаговым,  те  горячо
его поддержали и вызвались быть ходатаями в исполнении его желаний.
   Письмо Шамиля Александру II о намерении войти  в  российское  гражданство
произвело в Петербурге большое впечатление.  Царя  в  то  время  не  было  в
столице, и в переписку с Шамилем вступил военный министр Милютин, сообщивший
о  согласии  императора  принять  Шамиля  и  его  семейство  в  число  своих
подданных.
   Вскоре  последовало  приглашение  Шамиля  на  свадьбу  престолонаследника
великого князя Александра Александровича. На торжествах  Шамиль  выступил  с
речью, а затем имел встречу с императором, который обещал  вскоре  исполнить
желание имама. Когда же речь зашла о подарке по случаю вступления  Шамиля  в
российское гражданство, то Шамиль сказал, что ничего более  не  желает,  как
совершить предписанный Богом хадж.
   Александр был осведомлен об ухудшении здоровья Шамиля и,  по  ходатайству
Барятинского, обещал подумать о переселении его из  Калуги  в  более  теплое
место, чтобы поправить здоровье перед дальним путешествием.
   26 августа 1866 года в зале Калужского губернского  дворянского  собрания
состоялась  торжественная  церемония  принятия  Шамилем  и   его   сыновьями
Гази-Магомедом и Магомед-Шапи присяги на верноподданство России.
   "Беру на себя точно исполнить все поименованные обязательства,  -  заявил
Шамиль, - и прошу Бога всемогу[351] щего, да дарует мне телесную и  душевную
возможность сдержать данную мною клятву. Для сего кладу с  благоговением  на
святой Коран поцелуй мой, как печать сей своей клятвы".
   С ответной  речью  выступил  предводитель  калужского  дворянства  Щукин,
сказавший, что Шамиль был побежден не столько оружием, сколько  любовью.  "О
превосходный и совершенный имам! - сказал в заключение Щукин.  -  Поздравляю
тебя и твоих детей и желаю вам всякого  добра  от  Аллаха  Всевышнего  и  от
людей. Он - владыка, оказывающий содействие. Аминь".
   Фотограф Гольдберг  постарался  запечатлеть  знаменательное  событие.  Но
важных особ прибыло так много, что ему  пришлось  сфотографировать  всех  по
отдельности, а затем уже составить из них несколько  рядов  позади  главного
снимка, на котором были изображены Шамиль с  сыновьями  и  Щукин  с  другими
губернскими начальниками.
   Совсем немного не дожил до этого дня губернатор  Чичагов,  проявлявший  к
Шамилю самое  дружеское  участие.  Он  умер  от  "казенного"  тифа,  которым
заразился при посещении солдатского госпиталя.



   ОТЪЕЗД ИЗ КАЛУГИ

   Калуга с  сожалением  расставалась  с  имамом,  который  завоевал  сердца
калужан и сделался главной местной достопримечательностью.
   Барятинский,  по  просьбе  имама,  хлопотал  о  назначении  новым  местом
жительства Казань, но царь выбрал Киев. Узнав, что путь в Мекку ближе  через
Киев, чем через Казань, Шамиль согласился.
   В ноябре 1868 года, после  долгих  приготовлений  и  чиновничьих  хлопот,
Шамиль покидал Калугу. Перед самым отъездом он посетил семейное кладбище, на
котором было упокоено 17 человек из дома Шамиля. Это кладбище находилось  за
городом, у Лаврентьевской рощи, и было обнесено оградой.
   На  железнодорожном  вокзале  Шамиля  провожали  губернские   начальники,
делегация дворянства во главе  с  Щукиным  и  множество  калужан.  Отдельной
толпой стояли нищие, которым Шамиль велел раздать последнюю милостыню.
   Фотограф Гольдберг, составивший на портретах  Шамиля  немалое  состояние,
так расчувствовался, что выпил лишнего и забыл свою треногу в  привокзальном
буфете. [352]



   КИЕВ

   В начале декабря Шамиль с семейством прибыл в  Киев.  Попечительство  над
Шамилем  было  поручено  военному   коменданту   города   генерал-лейтенанту
Новицкому. Милютин направил ему и секретную инструкцию "О порядке надзора за
Шамилем", которую 8 октября утвердил сам Александр II.
   Первый  пункт  инструкции  гласил:   "Правительство,   вверяя   киевскому
коменданту надзор за Шамилем, возлагает на него также обязанность  ограждать
его от всего, что может отягощать его положение, и в  уважительных  просьбах
быть за него ходатаем". За Шамилем сохранялся "присмотр постоянный,  но  для
него не стеснительный", сохранялось также повышенное  содержание  (15  тысяч
рублей в год) и выделялись средства на другие  нужды,  включая  наем  летней
дачи. В целом, это была уже не столько инструкция,  сколько  руководство  по
тактичному обращению с Шамилем. Про 30 километров в округе, дозволенных  для
поездок Шамиля, уже не было и речи.
   Шамилю отвели часть  дома  на  Крепостной  улице.  Дом  тут  же  окружила
публика, желавшая увидеть знаменитого имама и засвидетельствовать  ему  свое
почтение.
   Власти принимали Шамиля  с  почетом,  как  и  в  других  городах.  Газеты
публиковали мемуары из истории Кавказской  войны,  а  разночинцы  бросали  в
экипажи, на которых ездил Шамиль, тетради с переписанной поэмой Т.  Шевченко
"Кавказ". Ссыльные горцы  приходили  навестить  Шамиля  и  совершали  с  ним
пятничные намазы.
   Киев, "матерь городов русских", стоявший на пути "из варяг в греки",  был
третьим  по  величине  после  Москвы  и  Петербурга,  и  здесь  было   много
замечательного. Шамиль осмотрел Софийский  собор  и  Киево-Печерскую  лавру,
катакомбы которой напомнили ему подземные укрепления в Ахульго. Больше всего
ему нравилось  спускаться  к  Днепру.  Здесь  Шамиль  задерживался  надолго,
провожая взглядом плывущие вниз по течению пароходы. Он знал,  что  пароходы
эти плывут до Одессы, а затем могут добраться морем  и  до  Стамбула,  через
который лежал путь в Мекку.
   В Киеве было значительно теплее, чем в Калуге,  но  Шамиль  теперь  думал
лишь о том, как скоро он сможет продолжить свой путь.
   Шамиль чувствовал, что ему нужно спешить, и обращался  за  содействием  к
Барятинскому и наместнику Кавказа  великому  князю  Михаилу  Николаевичу.  В
письме Шамиля к наместнику говорилось: "...В настоящее время,  будучи  дряхл
[353] и слаб моим здоровьем, боюсь, чтобы без исполнения святого моего долга
не пришлось мне расстаться с земною  жизнью  и  потому  обращаюсь  к  Вашему
Императорскому Высочеству с самой искренней просьбой, испросить  у  Государя
Императора разрешение отправиться мне с семейством в Мекку,  для  исполнения
святого обряда и вместе с тем пристроить моих взрослых  дочерей,  оставив  в
России дорогих сыновей моих Гази-Магомеда и Магомед-Шапи.
   По исполнении святой моей обязанности, если Бог продлит мои дни, я долгом
сочту возвратиться в Россию".
   Ходатайства Барятинского и наместника поддержали военный министр  Милютин
и министр иностранных дел князь Горчаков.
   16 февраля 1869 года высочайшее разрешение было получено.  Еще  несколько
месяцев ушло на урегулирование дипломатических формальностей и выдачу Шамилю
заграничного паспорта сроком на один год.
   Разрешение отправиться в паломничество получил только  Шамиль  с  женами,
дочерьми и внуками. Сыновья могли сопровождать его до Одессы.
   12 мая 1869 года Шамиль сел на пароход, отправлявшийся из Киева в Одессу.
С ним отправился Гази-Магомед. Там он и простился с отцом, отбывшим  18  мая
на пароходе в Стамбул, а сам вернулся в Киев.
   Казначей Хаджияв вернулся на Кавказ и был назначен наибом  Анкратлинского
общества. Любивший порядок наиб нажил себе немало врагов, пресекая раздоры и
кровомщения. Однажды дом, где он остановился во время одной из поездок,  был
окружен его недругами. Отбиваясь от нападавших, Хаджияв погиб.



   ШАМИЛЬ В СТАМБУЛЕ

   Корабль, на котором плыл Шамиль, вошел в пролив Босфор 19 мая. О прибытии
Шамиля правительство Порты узнало, когда он был уже на пути к Стамбулу, и не
сумело совладать со стихией народного ликования.
   Корабль окружило множество катеров и парусных судов, которые сопровождали
его до гавани Стамбула под звуки янычарских труб и  ружейные  салюты.  Из-за
обилия судов кораблю долго не удавалось пришвартоваться. А Шамилю  долго  не
удавалось ступить на турецкую землю, потому что огромная  толпа  встречавших
подхватила его на руки и таким образом понесла к ожидавшим его  на  пристани
правитель[354]  ственным  сановникам.  Людей  было  так   много,   что   они
радовались, если могли пожать руку того, кому  посчастливилось  пожать  руку
или просто прикоснуться к Шамилю.
   Но прежде вельмож к Шамилю пробились Магомед-Амин и Богуславский. В марте
1862 года  Богуславский  был  назначен  драгоманом  (секретарем)  Азиатского
департамента МИД, а в мае переведен в российское посольство в Стамбуле,  где
вскоре также занял должность драгомана.
   Наиб Шамиля звал его к себе,  а  Богуславский,  ставший  к  тому  времени
генерал-майором, приглашал в посольство, где Шамиля ждали торжественный обед
и хорошая квартира.
   Но тут подоспели турецкие сановники. Они с особым почетом  приветствовали
гостя и пригласили его посетить  султана,  который  по  такому  случаю  даже
прислал собственную карету.
   Шамиль сказал Богуславскому: "Истинно, ваш царь угощал и кормил  меня  до
сего дня лучшим образом, сейчас же я гость султана".
   Султан вышел встречать Шамиля к воротам  своего  роскошного  дворца.  Его
гвардия приветствовала Шамиля военным маршем и артиллерийским салютом.
   В  почестях  и  щедротах  Шамилю  султан  старался   превзойти   русского
императора. Стамбул давно не видел, чтобы так принимали даже самых  именитых
гостей. Королей и императоров  здесь  побывало  немало,  но  то  были  гости
султана, а Шамиль стал гостем народа.
   В Стамбуле было жарко, и  имам  впервые  снял  свою  папаху,  заменив  ее
красной турецкой феской, которая была увита привычной белой чалмой. Именно в
таком виде и написал последний портрет имама художник С. Хлебовский.
   Постоянное попечительство над  Шамилем  принял  на  себя  имам  Стамбула,
который разместил гостя в прекрасном доме и заботился, чтобы у Шамиля и  его
семьи ни в чем не было нужды. Не мог он  сделать  лишь  одного  -  уменьшить
количество людей, желавших прикоснуться к Шамилю или просто его увидеть.  До
главной мечети Стамбула Шамиль добирался  несколько  часов,  хотя  она  была
неподалеку от его дома.
   Кавказские мухаджиры окружали Шамиля, как окружали имама  его  мюриды  на
Кавказе. И на груди у многих вновь  засияли  шамилевские  ордена.  Статус  и
положение Шамиля не позволяли ему делать  резкие  политические  заявления  и
вмешиваться во внутренние дела  Турецкой  империи,  подданными  которой  уже
стали кавказские мухаджиры. Но [355] имам все же призывал горцев не забывать
родину и повторял то, что не раз говорил им на Кавказе: "Любите свободу, как
мать родную, и жизнь ваша будет вечно прекрасной! Пусть золото  и  богатство
вас не манят Боритесь за свободу, защищайте ее.  Без  нее  для  нас,  бедных
горцев, нет жизни".
   Турецкие вельможи опасались, что могут произойти непредвиденные  события,
и старались приблизить к себе Шамиля все новыми щедротами. Шамилю показывали
военный флот, богатые базары и промышленные заведения, сокровищницу султанов
и красочные увеселения.
   Прекрасный город, бывший столицей Византийской, затем Латинской, а теперь
и Османской империи, поразил Шамиля смешением эпох.  Впервые  видел  имам  и
такие великолепные мечети. Его  удивляло,  что  самая  грандиозная  из  них,
Айя-София,  тфежде  была  православным  храмом.  Что  именно   из   Стамбула
(Константинополя) пришло в Россию православие,  отчего  он  и  называется  в
России Царьградом. И что здесь по-прежнему  находится  резиденция  духовного
главы православия патриарха Константинопольского.
   Не  менее  прекрасной  была  и  Голубая  мечеть  с   ее   величественными
минаретами.
   Величавый  Босфор  делил  город  на  европейскую  и  азиатскую  части,  а
невидимое течение жизни делило  обитателей  Стамбула  на  богатых  и  нищих,
господ и рабов.
   Когда  многоголосый  хор  муэдзинов  возносился  над  городом,   призывая
мусульман на молитву, душа Шамиля наполнялась сладостным трепетом. Но  когда
сквозь этот хор он слышал рыдания детей на невольничьих рынках,  сердце  его
содрогалось от скорби и негодования.
   Как гость Шамиль не мог упрекать  хозяе