та,  хотя  он  не  совсем
понимал, как все это грандиозное сооружение могло  предоставляться  прихотям
морской стихии.
   Вернувшись в  Петербург,  Шамиль  посетил  Инженерный  замок.  Здесь  его
торжественно встретили воспитанники, а генерал-майор  свиты  Его  Величества
Кауфман демонстрировал Шамилю макеты крепостей,  объяснял  их  устройство  и
[295] способы обороны. Имам со знанием дела обсуждал модели и сетовал, что у
него не было ни сил, ни средств на сооружение подобных твердынь, а иначе  бы
дело могло обернуться по-другому.
   В Военно-топографическом депо Шамиль долго не отходил от рельефной  карты
Кавказа, указал местоположение родного аула Гимры,  а  Гуниб  нашел  слишком
маленьким. Там же он впервые увидел глобус Земли, который явно  противоречил
карте мира, имевшейся в библиотеке имама.
   В Петербурге Шамиль вновь посетил балет, куда  был  приглашен  директором
Императорских  театров  Сабуровым.  Шамиль  с  провожатыми   разместился   в
директорской ложе и разглядывал танцоров через театральный бинокль.
   Давали балеты "Пери" композитора Поля Дюка и "Катарина", поставленные все
тем же Перро. В "Пери"  на  сцене  явился  турецкий  султан  со  всем  своим
гаремом. На  экзотические  танцы  избранных  прелестниц  Шамиль  смотрел  со
снисходительной улыбкой.  Но  когда  сам  султан  принимался  выражать  свои
восторги  энергичными  прыжками  и  великолепными   сальто-мортале,   Шамиль
негодующе поднимал брови и растерянно косился  на  своих  спутников.  Такого
позора от высокочтимого лица, хотя бы этот султан  был  и  балетным,  он  не
ожидал. Но вскоре Шамиль отложил бинокль и только иронично улыбался,  отнеся
безумные пляски султана на счет  невежества  создателей  балета,  "кормивших
публику грязью".
   Балет "Катарина", в котором буйствовали  амазонки,  шалили  разбойники  и
разрушались мосты, отчасти напоминал кавказские события и понравился  Шамилю
куда больше.
   В поездках Шамиля сопровождал замечательный  художник  академик  живописи
Василий Тимм. Он бывал во время военных действий на Кавказе и в  Крыму,  где
создал целую галерею типических образов,  жанровых  и  батальных  сцен.  Его
рисунки были популярны при императорском дворе  и  украшали  альбомы  членов
правящей династии.  Пребыванию  Шамиля  в  Петербурге  Тимм  посвятил  серию
литографий,  опубликованных  затем   в   периодическом   сборнике   "Русский
художественный листок", который сам же он и издавал.
   Посетил Шамиль и учебные заведения, где воспитывался его сын Джамалуддин.
Он присутствовал на занятиях, на уроках танцев и в гимнастическом зале,  где
воспитанники лазали по шведским лестницам и упражнялись в фехтовании.
   Императорская публичная библиотека вызвала у Шамиля нескрываемый восторг.
Тонкий ценитель книг долго осматривал богатейшее собрание, ходил из  зала  в
зал и с тре[296] петом брал в руки древние манускрипты, среди  которых  были
Кораны и другие книги на арабском языке. Директор библиотеки подарил  Шамилю
роскошную рукопись Корана XVIII века, чем тронул Шамиля до глубины  души.  А
представленные имаму иностранные издания о нем самом вызвали у Шамиля улыбку
помещенными  в  них  портретами,  на  которых   он   изображался   в   самых
фантастических образах. В библиотеке осталось несколько  автографов  Шамиля,
один из которых гласил: "Смиренный Шамиль  вошел  в  эту  палату  15-го  дня
месяца раби ал-ула 1276 года хиджры (1 октября 1859 г.)".  Здесь  же  сделал
приписку и его сын: "И смиренный Гази-Мухаммед, сын его, был  с  ним  в  это
время". В другом похожем автографе Шамиль оставил дату своего рождения: "...
а родился он в 1212 г.".
   Особое место во время пребывания в Петербурге заняли  встречи  Шамиля  со
светилом  востоковедения  членом-корреспондентом  Петербургской   и   многих
иностранных академий наук Мирзой  Мухаммедом-Али  (Александром  Касимовичем)
Казем-Беком.
   Почитая в Шамиле создателя Имамата и большого ученого, Казем-Бек обсуждал
с  ним  вопросы  теологии,  таинства  тариката  и  особенности   кавказского
мюридизма. Казем-Бек подарил Шамилю несколько манускриптов и пенсне, которое
пришлось Шамилю как нельзя кстати. Их долгие беседы  легли  в  основу  книги
Казем-Бека "Мюридизм и Шамиль", вскоре  опубликованной  в  журнале  "Русское
слово". Они остались друзьями, обменивались книгами  и  вели  переписку.  Но
книгу Казем-Бека Шамиль счел не во всем удачной, хотя  профессор  и  называл
Шамиля "героем и создателем героев".
   Благородный облик Шамиля, его светские манеры и  мудрая  рассудительность
оставили у петербуржцев самое доброе впечатление. На их традиционный вопрос,
что понравилось  Шамилю  в  России  больше  всего,  он  отвечал:  "Любовь  и
уважение, которые питают подданные к своему царю". А когда  его  спрашивали,
отчего Шамиль не закончил войну раньше, он говорил: "Я был  связан  присягой
своему народу. Но теперь совесть моя  чиста,  весь  Кавказ,  русские  и  все
европейские народы отдадут мне справедливость в том,  что  я  сдался  только
тогда, когда в горах народ питался травою".
   В день отъезда Шамиля из Петербурга публика переместилась  со  Знаменской
площади на вокзал. Экипажи запрудили все улицы, проехать было  невозможно  и
даже пришлось задержать поезд. [297]
   Карету Шамиля сопровождали поднятые шляпы и воздушные поцелуи. "Прощайте,
Шамиль! Останьтесь с нами! Погостите еще у нас!.." - неслось со всех сторон,
пока экипаж Шамиля пробирался к вокзалу.
   Шамилю  и  его  сопровождению  был  предоставлен  вагон  первого  класса,
разделенный на две комнаты.
   Но публика так плотно обступила вагон, надеясь еще  раз  увидеть  Шамиля,
что без риска кого-нибудь задавить трогаться было невозможно.  Тогда  Шамиль
взял стул и сел у открытого окна, благодарно покачивая головой.
   Когда поезд наконец тронулся, из публики  послышались  крики:  "Прощайте,
Шамиль! Будьте здоровы! Скажите ему, что мы очень любим его!"
   Желая поблагодарить за гостеприимство и внимание к  своей  особе,  Шамиль
просил передать петербуржцам: "Скажите им, что внимание их... доставляет мне
такое удовольствие, какого я не испытывал при получении известия о победе  в
Дарго  в  45-м  году  и  какого  не  доставляли  мне  успехи  43-го  года  в
Дагестане!.."



   КАВКАЗ ПЕРЕБИРАЕТСЯ В КАЛУГУ

   10 октября 1859 года Шамиль прибыл в Калугу.
   Он  остановился  в  гостинице  Кулона,  которая  тут  же   стала   местом
паломничества калужских обывателей. Ветераны, годами  не  казавшие  носу  из
своих имений, и те  явились  в  город,  влекомые  чрезвычайными  известиями.
Повидать Шамиля приходили и побывавшие у него в плену солдаты. Они кланялись
имаму, а когда их спрашивали, отчего они это делают, отвечали: "Так ведь тем
пленным и было хорошо, кто у Шамиля жил или где проезжал он. Забижать нас не
приказывал, а чуть,  бывало,  дойдет  до  него  жалоба,  сейчас  же  отнимет
пленного и возьмет к себе, да еще, как ни на есть, и накажет обидчика".
   - Так он хорош был для вас, для пленных? - удивлялся Руновский.
   - Хорош, ваше благородие, одно слово - душа! И дарма, что  во  Христа  не
верует, одначе стоющий человек.
   Имам сделал визиты к военному начальству и  гражданскому  губернатору  В.
Арцимовичу. Они тепло приветствовали почетного пленника  и  обещали  сделать
его жизнь в Калуге достойной его славы и подвигов.
   Затем Шамиль  посетил  преосвященного  Григория,  епископа  Калужского  и
Боровского. В семинарии ему подари[298]  ли  Евангелие  на  арабском  языке.
Шамиль внимательно прочел его, сверяясь с собственными книгами. Затем сказал
Руновскому: "Тут много хорошего написано, только многого вы не  исполняете".
На это Руновский ответил, что мусульмане тоже не все исполняют, что написано
в Коране, иначе палачу Шамиля не пришлось бы отрубить столько  голов.  Но  с
тем, что Бог у всех один, согласились и Шамиль, и Руновский. Как  и  с  тем,
что один у людей и дьявол-искуситель.
   Шамиль хотел даже посетить церковную  службу,  но  необходимость  снимать
папаху при входе в храм сделалась для имама непреодолимым препятствием.
   В тот же день Шамилю было выдано его годовое содержание - 10 тысяч рублей
серебром, а затем ему показали дом, в котором ему предлагалось поселиться со
своим семейством.
   Шамилю понравился трехэтажный каменный особняк по  Одигитриевской  улице.
Дом с отдельным флигелем, большим плодоносящим  садом,  красивым  бассейном,
теплой баней и вместительными конюшнями  был  обнесен  высоким  забором.  Но
внутреннее устройство дома не отвечало образу жизни имама, и он пожелал  его
изменить.
   Работы были поручены архитектору князю Вадбольскому. Князь отнесся к делу
очень серьезно. Прежде  чем  приступить  к  работам,  он  деликатно  выяснил
потребности Шамиля, характер  и  предпочтения  членов  его  семьи,  а  также
особенности мусульманского быта.
   Сам же дом, принадлежавший вдове майора Сухотина, был выкуплен  казной  и
передан Шамилю.
   Древняя Калуга с ее живописными окрестностями  напомнила  Шамилю  Кавказ.
Глядя на широкую Оку, за которой  поднимались  высокие  холмы  и  наливались
золотом бескрайние леса, Шамиль улыбался: "Чистая Чечня!"
   Но горожане опасались,  как  бы  их  тихая  Калуга  и  в  самом  деле  не
превратилась в беспокойный Кавказ.
   Этому  весьма  способствовали  бойкие  газетчики,  публикуя  сенсационные
статьи под заголовками вроде "Наполеон Кавказа взят!" или  "Грозный  имам  в
Калуге!". А проворный фотограф Гольдберг даже успел сделать портрет Шамиля и
пустить его  в  продажу,  поместив  на  обороте  короткое,  но  впечатляющее
жизнеописание имама.
   Публика любопытствовала и беспокоилась. Мнения расходились. Одни уверяли,
что Шамиль  из  простых  крестьян,  другие  доказывали,  что  он  давно  уже
генералиссимус. Не был ясен и  статус  Шамиля:  если  он  военнопленный,  то
почему ему отвели один из лучших домов? И разве  он  разбой[299]  ник,  если
государь его так одаривает? Дамы желали удостовериться, верно ли пишут,  что
"Шамиль - статный красавец, и из глаз  его  брызжет  огонь,  а  из  уст  его
сыплются розы". Их также  очень  волновало  семейное  положение  Шамиля.  Им
чудилось, что имам явится с большим гаремом и опасно повлияет  на  калужских
мужчин. Ветераны успокаивали их тем, что "жен у Шамиля осталось две,  прочие
в боях пали". Но то,  что  вместо  гарема  в  городе  появятся  воинственные
амазонки, волновало дам еще больше.
   "Мы, было, и вовсе Кавказ к рукам прибрали, а как поставили они над собой
Шамиля, так он утесы свои  от  солдатского  духа  и  очистил,  -  просвещали
публику ветераны. - А не троньте, говорит, нас. А у  нас  по-своему.  А  кто
сунется в горы -  секир  башка!  Ну,  мы  его  тогда  в  кольцо,  крепостями
обложили, да просеки через леса".
   Все сходились на том, что Шамиль - новый Пугачев и как  бы  тут  чего  не
вышло...
   На объяснения местных  вольнодумцев  насчет  того,  что  Шамиль,  хоть  и
бунтарь, но на чужие земли, а  тем  более  на  царский  трон  не  покушался,
возражали помещики: "Разве не он ханские фамилии под корень извел? А  мужика
с дворянином вровень поставил? Податей не платят, рекрутов не  дают,  власти
над собой никакой не ведают! Аккурат - Пугачев! Плаха по нему плачет!"
   Вспомнили даже Лжедмитрия II - Тушинского вора, который пытался  овладеть
Москвой, а затем бежал в Калугу, где и был убит.
   Пока публика горячо обсуждала свою  будущность  в  соседстве  с  "буйными
абреками", а купцы подумывали о возможных барышах ввиду ожидавшегося наплыва
гостей, полицмейстер твердил одно: "Калуга пока еще русский город! Тут им не
Кавказ. Тут сиди смирно!"


   За свои пять веков Калуга повидала многое.  Она  стояла  на  подступах  к
Москве и оказывалась участницей многих войн. Особая роль выпала ей в  битвах
с ханом Батыем и Наполеоном. Когда  Кутузов  оставил  Москву,  Калуга  стала
главной опорой его побед над французами.
   Шамиль оказался не первым именитым пленником, жившим в  Калуге.  Еще  при
Екатерине здесь несколько лет пробыл епископ Краковский Солтык. После него в
Калуге был поселен последний крымский хан Шан-Гирей. Потом хана отпустили  в
Молдавию, откуда он попал на  остров  Родос,  где  был  задушен  по  приказу
турецкого султана. [300]
   В Калуге был похоронен и султан Малой Киргизской орды Аригази Абдул-Азиз,
живший здесь с 1824 по 1833 год на широкую ногу с родными и свитой и умерший
от сильной простуды, когда выпил в жару слишком много холодного квасу.
   Однако впечатление от прибытия Шамиля затмило все прежние визиты  знатных
гостей.



   "КРАСНЫЙ" ГУБЕРНАТОР

   В. Арцимович, назначенный  гражданским  губернатором  Калуги  за  год  до
прибытия Шамиля, разделял идеи  Александра  II  о  необходимости  скорейшего
переустройства общества на европейский манер.
   Арцимович  прослыл  большим  либералом  и  деятельно  внедрял  в   сонную
калужскую жизнь блага эмансипации. При нем забурлила не только общественная,
но и экономическая жизнь. Местные помещики и дворянство, не  поспевавшие  за
реформами губернатора, прозвали его "красным".
   Двигателем прогресса стала газета "Калужские губернские ведомости". В ней
же, с прибытием  в  город  имама,  появилась  постоянная  колонка  "Из  дома
Шамиля".
   Губернатор близко подружился с  имамом,  и  между  ними  часто  случались
довольно откровенные беседы. Однажды, когда  речь  зашла  о  последних  днях
войны, Шамиль сказал Арцимовичу: "Я вышел в Гунибе, чтобы спасти свой народ.
Я покинул родину, чтобы сохранить ее. Я  стал  аманатом,  чтобы  армия  царя
вернулась в Россию. Они пришли к нам рабами, не  по  своей  воле,  но  горцы
научили их любить и защищать свободу. Если будет  на  то  воля  Аллаха,  они
помогут царю Александру понять, что лучше быть главой свободных  людей,  чем
царем рабов".
   Выяснилось, что  Арцимович  и  сам  был  решительным  сторонником  отмены
крепостничества. Он уверял Шамиля, что к тому  же  склоняется  и  Александр,
говоривший своим сподвижникам, что "лучше отменить крепостное право  сверху,
нежели дожидаться того времени,  когда  оно  само  собой  начнет  отменяться
снизу".



   ИМАМ И ПРИСТАВ

   В октябре 1859 года Гази-Магомед и Богуславский отправились в Дагестан за
семейством имама. Они ехали в карете Барятинского, которую пора было вернуть
хозяину. На сме[301] ну этой карете в Калугу прибыла  еще  более  роскошная,
подаренная Шамилю Александром  II.  Украшением  царского  подарка  были  две
великолепные лошади
   Все заботы о Шамиле легли на плечи Руновского. При официальном вступлении
Руновского в должность пристава Шамиль первым делом объявил ему: "Прошу  вас
придерживаться только одного нашего обычая: когда дадите слово в чем-нибудь,
держите его, хотя бы  надо  было  для  этого  умереть.  Кто  исполняет  свое
обещание, тот у нас хороший человек, кто его не исполняет, тот  дурной,  его
надо убить".
   Руновский  отвечал,  что  это  очень  хороший  обычай.  И  просил  Шамиля
посвятить его, насколько возможно, в другие горские обычаи, чтобы  ненароком
не попасть в неловкое положение.
   В своей служебной деятельности  Руновский  должен  был  руководствоваться
утвержденной Александром II  "Инструкцией  для  пристава  при  военнопленном
Шамиле".
   В ней говорилось:
   1. Пристав и его помощник, в качестве лиц, которым правительство  вверяет
надзор за Шамилем, должны в этом звании быть  советниками  и  руководителями
его, ограждать  от  всего,  что  могло  бы  отягощать  его  положение,  и  в
уважительных просьбах быть за него ходатаями.
   2. Присмотр за Шамилем и его семейством должен быть  постоянный,  но  для
него не стеснительный.
   3. Шамилю и его сыновьям дозволяются беспрепятственно прогулки: пешком, в
экипажах и верхом, как в городе, так и за чертою оного,  не  далее,  однако,
как за 30 верст в окружности. Он и сыновья могут свободно посещать театры  и
собрания, как публичные, так и частные, держать  своих  собственных  лошадей
верховых и упряжных. При выездах Шамиля или сыновей в гости  и  в  публичные
собрания, при прогулках за город и в особенности при  прогулках  верхом  его
должен непременно сопровождать  пристав  или  помощник,  принимая  со  своей
стороны  должную  предосторожность,  но  под  благовидным   предлогом.   При
прогулках же в город сопутствование Шамиля  и  его  сыновей  предоставляется
собственному усмотрению пристава.
   4. Допускать к Шамилю свободно как русских подданных, так и  иностранцев,
заботясь только о том, чтобы  подобные  посещения  не  беспокоили  его.  При
посещениях  посторонних  лиц  присутствовать  непременно  приставу  или  его
помощнику и переводчику. Магометан и вообще лиц сего исповедания  с  Кавказа
допускать только в таком случае, когда они будут иметь на то  дозволение  от
главнокоманду[302] ющего Кавказской армией. Вообще наблюдать, чтобы Шамиль и
его семейство не могли иметь каких-либо подозрительных сношений.
   5. Для объяснений с Шамилем назначаются два переводчика,  один  по  найму
собственно для переговоров в домашнем быту, а другой с правом действительной
службы, для верной передачи  разговора  и  мыслей  Шамиля  о  предметах,  не
касающихся обыкновенного домашнего разговора.
   Оба переводчика подчиняются приставу и должны исполнять его поручения.
   6. Все письма, которые будут получаться в Калуге на имя  Шамиля  или  его
семейства, пристав обязан доставлять через начальника губернии в Петербург к
военному министру, равно и письма, которые от Шамиля или его семейства будут
посылаемы на Кавказ, должны быть тем же путем доставлены в Петербург.
   7.  Пристав  и  его  помощник  не  должны  без  нужды  обременять   своим
присутствием Шамиля, в особенности не препятствовать ему в  исполнении  всех
религиозных обрядов и привычек домашней жизни.
   8. Пристав должен заботиться о том, чтобы  по  возможности  сблизиться  с
Шамилем и приобрести его доверие.
   9. Пристав обязан принимать из уездного казначейства за каждые три месяца
вперед по 2500 р. с.,  в  счет  10  т.  р.  всемилостивейше  назначенных  на
содержание Шамиля, и тотчас же деньги эти вручать полностью  самому  Шамилю,
под собственную его расписку, которая должна служить квитанцией в  исправном
доставлении ему означенных денег и быть  предоставлена  начальнику  губернии
для хранения при делах канцелярии. Пристав отнюдь не  должен  вмешиваться  в
расходы  Шамиля  и  вообще  ни  в  какие  хозяйственные  или  семейные   его
распоряжения, как скоро они не заключают  в  себе  ничего  противного  нашим
законам. Но если по знанию языка или местных цен он  найдет  возможным  быть
полезным Шамилю своим советом или предупреждением,  то  должен  пользоваться
этими случаями, чтобы расположить к себе пленника.
   10. Пристав должен иметь в виду,  что  Шамиль  для  Кавказа  лицо  весьма
замечательное, а потому должен стараться из разговоров с ним и рассказов его
знакомиться со  всеми  событиями  войны  на  Кавказе,  с  планами,  которыми
руководился Шамиль, и с средствами,  к  которым  прибегал  для  упрочения  и
поддержания своей власти. Также и  о  нравах,  обычаях,  торговле  и  образе
правления племен, бывших ему  подвластных.  Разговор  о  подобных  предметах
должен быть [303] вносим в дневник,  ведение  которого  поручается  приставу
секретным образом. По истечении каждого  месяца  этот  дневник  должен  быть
представлен дежурному генералу Главного штаба Его Императорского Величества.
   11. Пристав должен по возможности стараться исполнять просьбы  и  желания
Шамиля, если к тому не встретится особых препятствий или если это во  власти
пристава. Все же, что будет превышать его  власть,  представлять  начальнику
губернии на разрешение. Те желания и просьбы Шамиля, которых не вправе будет
разрешить  и  начальник  губернии,  должны  быть  излагаемы  письменно   для
представления военному министру.
   12. Пристав и его помощник помещаются в том же доме, который будет  нанят
для Шамиля, но если это окажется неудобным, то в