тах появятся сведения о возможном освобождении
царя, "Известия" опубликуют ответ из  Тобольска  -  где  от  имени  стрелков
охраны письмо подпишет капитан Аксюта (7 ноября 1917 года).
   Через два года, в разгар гражданской войны, в  1919  году,  белый  офицер
граф Мстислав Гудович был проездом в заштатном городе Ейске.
   Здесь, в Ейске, граф Гудович увидел знакомое  лицо.  Это  и  был  капитан
Аксюта, с которым граф был знаком еще по службе в Царском Селе.
   Аксюта пригласил его на ночлег в свой дом и всю ночь рассказывал графу  о
житье Царской Семьи в  Тобольске.  Подробно  описал  Аксюта  и  всю  историю
отъезда Царской Семьи из Тобольска. И как перед отъездом они  передали  ему:
царица - жемчужное ожерелье и бриллианты, а Государь - свою шашку. Вещи  эти
Аксюта спрятал в окрестностях Тобольска в тайнике.  Об  этом  тайнике  знают
теперь только двое: он сам и генерал Деникин, которому он все  рассказал  на
дознании (Аксюта был арестован по возвращении из Тобольска, его  обвинили  в
большевизме, но выпустили, не найдя за ним никакой вины).

   Этот ночной рассказ Аксюты мы можем проверить - по дневнику царя.
   2(15) апреля 1918 года, незадолго до отъезда царя из  Тобольска,  в  доме
был обыск, и результаты этого обыска царь записал в дневнике:
   "2 апреля. Утром комендант  с  комиссией  из  офицеров  и  двух  стрелков
обходил часть помещений нашего дома, результатом этого "обыска" было отнятие
шашек у Вали и Жильяра, а у меня кинжала..."
   Но как и князь Долгоруков и даже месье Жильяр, царь, конечно же,  взял  с
собой гордость военного - шашку. Но у него шашку не отняли.  Значит,  кто-то
его предупредил об обыске и кому-то  он  отдал  ее  на  сохранение.  И  этот
кто-то, видимо, действительно был капитан Аксюта.
   Но безнадежно  далек  южный  городок  Ейск  от  затерянного  в  сибирских
пространствах Тобольска. И вряд  ли  в  кровавом  месиве  гражданской  войны
кому-то из двух посвященных удалось достичь тайника...
   Итак, мы можем доверять свидетельствам капитана Аксюты.  Вот  почему  так
интересен его ответ на важнейший вопрос, который задает ему Гудович: "Почему
вы не дали возможности бежать Государю?"
   Аксюта  отвечает,  что  у  них  с  полковником  Кобылин-ским  был  проект
освободить Государя, но тот  отказался,  сказав:  "В  такое  тяжелое  время,
переживаемое Россией, ни один русский не должен  покидать  Россию.  И  я  не
собираюсь куда-либо бежать и буду ожидать здесь своей участи..."
   Отражение тех же мыслей мы найдем в "Воспоминаниях"  Панкратова,  где  он
рассказывает о беседе с одной из великих княжон:
   "- Папа читал вчера в газетах, что нас  вышлют  за  границу,  как  только
соберут Учредительное собрание. Это правда?
   - Мало ли что пишут в наших газетах!
   - Нет-нет. Папа говорит - мы лучше в России останемся. Пусть  нас  сошлют
подальше в Сибирь".

   Что же Аликс?
   Неужели она смирилась, "Шпицбубе" - вечная забияка? Никогда! Тысячу раз -
никогда. Но она не собирается бежать, как несчастная арестантка - из милости
охраны.  Она  продолжает  верить  в  освобождение  Народом  и  Армией.   Она
по-прежнему живет мечтами и собирается бежать в окружении "300 офицеров"!
   Она рассказывает Жильяру об этих 300 офицерах, которые собрались в Тюмени
и готовятся их освободить.
   Этот миф был создан... "Святым чертом". Да, уже за гробом он опять  сумел
обмануть ее.
   Осенью в Тобольске появился Борис Соловьев. Он  был  послан  Вырубовой  и
приехал вслед за ними...
   "СКУКА ЗЕЛЕНАЯ" (ЦАРЬ ИГРАЕТ ЧЕХОВА)
   Но вернемся к дневнику Николая.
   Тянется, тянется время... Долгожданное вино, прибывшее из Царского  Села,
вылили из бочек на пристани. (Как мухи на  сладкое,  слетелись  на  пристань
серые шинельки, заслышав о вине. И, боясь "визита" солдатиков в Дом  Свободы
и чтобы не было кривотолков, повелел Панкратов все вино уничтожить...)
   Из дневника:
   "Было решено все вино вылить в Иртыш... Отъезд телеги с ящиками вина,  на
которых сидел помощник комиссара с топором в  руках...  мы  видели  из  окон
перед чаем".
   Тогда же случилась и неудачная попытка генерала Лавра Корнилова свергнуть
в Петрограде правительство  Керенского,  захватить  власть:  "5  сентября...
Видно  в  Петрограде  неразбериха  большая...  По-видимому  из   предприятия
генерала Корнилова ничего не вышло..."
   В заточении эти события соразмерны, разве что огорчение  от  потери  вина
больше.
   17(17!)  сентября,  незадолго   до   Октябрьского   переворота,   Николай
заканчивает 50-ю тетрадь дневника - последнюю, которую он доведет до  конца.
И начинает новую, которую допишет только до середины...  51  -  нумерует  ее
царь. "Начата в Тобольске".
   "18 сентября 1917 года. Понедельник".
   Этой записью начинается роковая последняя тетрадь.  "Осень  в  этом  году
здесь замечательная. Сегодня в тени было 15 градусов, и совсем южный  теплый
воздух. Днем играл с Валей в городки, чего не делал много лет...  Нездоровье
Ольги прошло, она сидела на балконе долго с Аликс... Написала  мамґа  письмо
через цензуру Панкрато-ва".
   Продолжается  монотонная  жизнь.  И  они  развлекают  себя  любительскими
спектаклями. Месье  Жильяр  и,  конечно,  девочки,  и  сам  царь  -  актеры.
"Репетили пьесу... Сыграли  очень  дружно  маленькую  пьесу...  много  смеху
было".
   Николай выступает  в  главной  роли  в  чеховском  "Медведе".  Он  играет
"нестарого помещика", приехавшего получать долг у  вдовушки  с  ямочками  на
щеках и влюбившегося в нее.
   "18 февраля... Шла наша пьеса ("Медведь"), в которой играли: Ольга, опять
Мария и я. Волнений в начале представления было много,  но,  кажется,  сошло
хорошо".

   Он стоит на коленях перед Ольгой, играющей вдовушку. "Люблю, как  никогда
не любил: двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня, но ни одну  я  не
любил так, как вас".
   Можно представить смех сидящих в зале при этих его словах.  Смеется  даже
Аликс. Как она теперь редко смеется!
   Там же, в красном с  золотом  томике  чеховских  пьес  (издание  Маркса),
находившемся в тобольском доме, вместе с  "Медведем"  были  напечатаны  "Три
сестры" и "Вишневый сад"...

   Я все воображаю их голоса - там, за дверью  комнаты,  где  живет  царица.
Горит камин, но холодно. Сибирские морозы. Николай мерным гвардейским  шагом
меряет комнату,  Ольга  и  Мария  готовят  роли...  А  царица,  как  всегда,
полулежит в кресле-каталке. Ее скорбный профиль.
   Голос  Ольги:  -  Сегодня  Евгений  Сергеевич  (доктор  Боткин.  -  Авт.)
рассказал на прогулке, что где-то в этих краях  находится  усадьба,  которую
описал писатель Чехов в пьесе "Три сестры".
   Голос Аликс: - Я думаю, вернее будет сказать - "находилась". Все  усадьбы
давно сожгли.
   Ольга: - Папа любит Чехова, и почему бы нам не сыграть большую пьесу "Три
сестры"?
   - Неудачная мысль. - (Это Аликс. Это ее голос.) - Я хорошо ее помню:  эти
"три сестры" все жаловались, как им плохо  живется,  все  ждали  будущего...
Надеюсь, они довольны теперь тем, что получили?
   Ольга смеется, а может быть, это Мария смеется.
   - У господина Чехова есть еще пьеса: продают старинное имение.  Там  есть
сцена: госпожа - хозяйка имения спрашивает: "Кто купил наше имение?" И тогда
мужик, сын их бывшего лакея, гордо  кричит  ей:  "Я  купил".  -  (Это  голос
Ольги.)
   - Ну что же, эта пьеса очень ко времени. И почему бы,  действительно,  не
сыграть ее вам? - (Голос царицы.)
   - А кто же будет играть сына лакея? - (Это Мария.)
   - Эту роль сейчас сыграют многие. Множество  лакейских  детей  заправляют
теперь поместьями, которые они еще не успели сжечь.
   - Там есть еще недоучившийся студент.
   - На эти роли вам уже актеров не сыскать. Все в Петрограде комиссарами.
   - О нет, здесь ходит такой... В студенческой тужурке, и все время норовит
столкнуться с Татьяной в коридоре. Я сама видела.  -  (Это,  конечно,  опять
смешливая Анастасия.)
   Мы запомним эту фразу о студенте в тужурке. Мы его еще вспомним:  молодой
человек в студенческой тужурке, который бродил по дому зимой 1918 года.

   - Кстати, Ваше Величество. И у меня в этой пьесе тоже  возможна  роль.  -
(Это его голос с гвардейским акцентом - то есть с  неожиданными  ударениями,
как при словах команды.) - Я хорошо помню эту пьесу:  там  есть  человек,  с
которым все время случаются  беды.  До  смешного  все  идет  прахом.  И  все
называют его - "Тридцать три несчастья"...
   Я слышу их голоса - там, в темноте, в  исчезнувшем  доме,  в  исчезнувшем
времени.
   "ТОШНО ЧИТАТЬ... ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПЕТРОГРАДЕ И МОСКВЕ!"
   И наступил Октябрь.
   Засыпанный  снегом  Тобольск  дремал,  и  никто  не  знал  о  событиях  в
Петрограде. Просто вдруг перестали приходить газеты.  В  эти  дни  он  читал
"1793 год" Гюго.
   "10 ноября. Снова теплый день - дошло до нуля. Днем пилил дрова. Кончил 1
том "1793 год"..."
   Эту книгу он, конечно же, не читал вслух. Но Аликс не  могла  не  увидеть
ее. И не могла не вспомнить: Версаль, Консьержери, казнь королевской четы...
   "11 ноября. Давно газет уже никаких из Петрограда, не приходило  также  и
телеграмм. В такое тяжелое время это жутко".
   17(17!) ноября он узнал о захвате власти большевиками.
   "17 ноября... Тошно читать описание в газетах  того,  что  произошло  две
недели тому назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее  событий  в
Смутное время".

   Комиссар Панкратов записал в эти дни:
   "Он был очень угнетен, но более  всего  угнетен...  разграблением  винных
подвалов в Зимнем дворце.
   - Неужели господин Керенский не мог приостановить это своеволие?
   - По-видимому, не мог.  Толпа,  Николай  Александрович,  всегда  остается
толпой.
   - Как же  так?  -  вдруг  желчно  спросил  царь.  -  Александр  Федорович
поставлен народом. Такой любимец солдат...  Что  бы  ни  случилось  -  зачем
разорять дворец, зачем допускать грабежи и уничтожение богатств?"
   Они не поняли друг друга  -  старый  революционер  и  бывший  царь.  Царь
говорил  не  о  подвалах,  он  говорил  о  "грабежах"   и   "своеволии",   о
бессмысленном и беспощадном бунте черни.

   Жильяр вспоминал, как в первые дни заточения  в  Царском  Селе  царь  был
странно доволен... и тот  же  Жильяр  записал  в  Тобольске,  как,  узнав  о
разгроме Корнилова, а потом о падении Временного  правительства,  -  Николай
все чаще жалел о своем отречении.
   Смутное время...

   Наступил их последний Новый год.
   Стояли лютые морозы, мальчик ложился  спать,  укутанный  всеми  одеялами.
Комната царевен стала ледником. Теперь все они  допоздна  сидели  в  комнате
матери, где горел маленький камин.
   "Скучно! Сегодня как вчера, завтра  как  сегодня.  Господи,  помоги  нам!
Господи, помилуй!" - это записал Алексей в своем дневнике.
   "2 января... День стоял серый, нехолодный... Сегодня  скука  зеленая!"  -
это записал его отец.
   Елку поставили прямо на стол. Сибирскую ель -  но  без  игрушек.  Суровая
елка 1918 года. Последняя их елка. В  Рождество  они  приготовили  друг  для
друга маленькие подарки. Татьяна подарила  матери  самодельную  тетрадь  для
дневника: это был жалкий блокнотик  в  клеточку,  который  она  заключила  в
сшитый ею матерчатый переплет любимого матерью бледно-сиреневого  цвета  (из
куска шарфа императрицы).
   На обложке она вышила "свастику", любимый знак матери.
   Я раскрываю этот дневник - сиреневую обложку. На обороте обложки написано
Татьяной по-английски: "Моей любимой дорогой  мамґа  с  лучшими  пожеланиями
счастливого Нового года. Пусть будет Божье благословение с тобой и  защищает
оно тебя всегда. Любящая дочь Татьяна".
   Теперь Аликс могла начать свой последний  дневник,  который  ей  тоже  не
суждено закончить.
   В новогоднюю ночь 31 декабря она записала: "Благодарю Бога за то, что  мы
спасены и вместе и за то, что он весь этот год защищал нас и всех,  кто  нам
дорог".

   Роковым должен был стать этот год для них, если верить преданиям.
   В тобольском  доме  царь  читал  книгу  некоего  Сергея  Нилуса,  которую
привезла с собой царица. Жена этого Нилуса была с ней  знакома.  На  свадьбу
Нилусов царица подарила  им  в  благословение  икону  и  самовар  со  своими
инициалами.
   Все это к тому, что Нилусы были вхожи во дворец и знали многое.  В  своей
книге "На берегу Божьей реки" Нилус написал о предании,  которое  рассказала
ему камер-фрау императрицы госпожа Герингер.
   В Гатчинском дворце хранился ларец: он был заперт  на  ключ  и  опечатан.
Внутри него находилось нечто, что было  положено  туда  еще  вдовой  убитого
императора  Павла  I  -  Марией  Федоровной.  Она  завещала  открыть   ларец
императору, который будет править Россией через 100 лет  после  убийства  ее
мужа. Срок этот наступал в 1901 году. Царь и царица - тогда  совсем  молодые
люди - готовились  к  по-ездке  за  ларцом,  как  к  забавной  прогулке.  Но
возвратились они, по словам камер-фрау,  "крайне  задумчивые  и  печальные".
"После этого, - рассказывала Герингер, - я слышала, что Государь упоминал  о
1918 годе, как роковом для него и династии".

   Скорее всего, это затейливая легенда - но холодный дом... пустая елка  на
большом столе - в этой встрече их последнего, 1918 года было что-то роковое.
   ИГРА ИЗ ГРОБА
   И действительно, в это время уже началось.

   Это случилось накануне Нового года.
   В церкви Покрова Богородицы, куда в сопровождении конвоя на  первый  день
Рождества  первого   революционного   года   пришла   Семья,   заканчивалась
торжественная служба. И вдруг  в  переполненной  церкви  зазвучали  когда-то
столь знакомые, еще не забытые слова.  Дьякон  торжественно  возгласил:  "Их
Величеств Государя Императора и Государыни  Императрицы"...  а  потом  пошли
имена их детей, и все с  прежними  титулами...  а  в  конце  мощно  зазвучал
дьяконский бас: "Многие  лета!"  Так  в  тобольской  церкви,  впервые  после
Февральской революции, было возглашено древнее "многолетие" Царской Семье.
   Церковь ответила гулом. Старший конвоя и комиссар  Панкратов,  дождавшись
конца службы, вызвали дьякона. Дьякон сослался  на  распоряжение  священника
отца Алексея. "За косы его да вон из церкви!" - ярился стрелок конвоя.
   И уже на следующий день  Тобольский  Совет,  возглавляемый  большевиками,
создал следственную  комиссию.  Обвиняли  Панкратова,  требовали  ужесточить
режим, и впервые зазвучало: "Романовых в тюрьму!" Взялись и  за  священника.
Но архиепископ Гермоген не отдал на расправу отца Алексея - он выслал его  в
один из дальних тобольских монастырей.

   Как все поразительно увязано  в  Романовской  истории...  Имя  "Гермоген"
стоит у истока Романовской  Династии.  В  Смутное  время  Патриарх  Гермоген
бросил клич - изгнать поляков из Руси.  За  то  был  ими  заточен  и  принял
мученическую смерть.
   И вот через 300 лет архиепископ с тем же именем -  Гермоген  -  здесь,  в
Тобольске, при  последних  Романовых.  "Владыка...  Ты  носишь  имя  Святого
Гермогена. Это предзнаменование", - писала ему вдовствующая императрица. Она
ждала решительных шагов от решительного архиепископа.
   Императрица-мать была права. Это было предзнаменование:  предзнаменование
конца. Круг истории завершился.

   В это время русская церковь вела себя независимо.  Тон  задавал  Патриарх
Тихон.
   В начале 1918 года он предал анафеме большевиков. В это  же  время  через
Гермогена Патриарх послал просфору и свое благословение низложенному царю. И
многие пастыри (и в том числе Гермоген в  Тобольске)  вели  себя  под  стать
Патриарху.
   Большинство из них погибнет в дни Красного  террора...  Но  сейчас  конец
1917  года.  Еще  оставалась  в  городе  власть,  установленная  Февральской
революцией. Еще велика сила тобольского архиепископа: Гермоген  отказывается
признать виновным отца  Алексея.  И  с  вызовом  пишет  Совету:  "По  данным
Священного Писания... а также истории  находящиеся  вне  управления  страной
бывшие императоры, короли и цари не лишаются своего сана". Он писал о  сане,
дарованном Богом, над которым не властно мирское.
   В это время Гермоген хотел и мог  помочь  Семье  бежать.  Сибирь,  тайные
тропы,  дальние  монастыри,  похожие  на  крепости,  реки   со   спрятанными
лодками...
   Но Аликс!  Нет,  она  не  может  вручить  судьбу  Семьи  заклятому  врагу
"Старца".
   "Гермоген каждый день служит у себя молебен для папы и для мамы", - пишет
она Подруге. "Папа и мама" - так  называл  их  Распутин...  Отдавая  должное
Гермогену, она, тем не менее, даже в этой  строчке,  даже  хваля  Гермогена,
подсознательно вспоминает "Старца", ненавидевшего его. Нет, она не может...
   Так, за гробом Распутин не дал им соединиться, может быть, с единственным
человеком, который  мог  им  реально  помочь.  Вместо  этого  "Святой  черт"
направил к ним другого посланца.

   Осенью 1917 года в Тобольске появляется Борис Соловьев ("Боря", как будет
звать его царица в письмах к Подруге).
   Отец "Бори" - казначей Святейшего синода. Мать  входила  в  кружок  самых
верных прозелиток "Старца".
   Впоследствии, создавая свою биографию, Борис Соловьев расскажет  о  своих
приключениях. Сначала он учился в Берлине, потом оказался в Индии.  В  Индии
он теософ - последователь знаменитой Блаватской.
   Во время войны  Соловьев  сумел  остаться  в  Петрограде,  устроившись  в
запасной пулеметный полк. Он - частый гость на квартире Григория  Распутина.
И здесь он знакомится с его дочерьми Варварой и Матреной. После  Февральской
революции завсегдатай распутинского кружка  оказывается...  в  революционном
Таврическом дворце. Прапорщик привел своих солдат присягать Думе. Теперь  он
обер-офицер в Думской военной комиссии. Последователь  Распутина  становится
революционером.
   В это время Подруга начинает  собирать  деньги  для  Семьи.  Деньги  дают
охотно, лучше давать деньги, чем самим  принимать  участие  в  заговорах.  И
кроме того, деньги давать нужно: а если вдруг все опять - повернется?!
   У графа Бенкендорфа и Ани скапливаются большие суммы для Семьи.  И  когда
появились деньги, из водоворота петроградской жизни выскакивает Соловьев.
   Его прошлое говорит за него. Его рассказ о том, как солдаты силой привели
его присягать в Думу, Вырубова должна была слушать с усмешкой - ей не  нужны
оправдания. Именно так и надо теперь действовать, чтобы выжить. Она  оценила
его поступок. Она решает поставить на Соловьева.

   Вряд ли у Ани был опыт постижения характеров.  Тем  более  что  всю  свою
жизнь Аня была занята постижением одного характера -  императрицы.  Соловьев
получает от нее письма к царице и большие деньги.
   Уже осенью Соловьев - в Тобольске. Здесь  он  легко  налаживает  связь  с
Семьей. Главным его агентом и становится тот самый отец Алексей, который  на
Рождество прикажет провозгласить многолетие Царской Семье. Он часто совершал
богослужения в Доме Свободы. Через него  Соловьев  и  передает  царице  свои
письма.
   Вот тут он ошибся. Да, царица уважала отца Алексея.  Но  все-таки  знала:
отец  Алексей  -  от  Гермогена...  И  оттого  все  предложения   Соловьева,
переданные через священника, встречены не более  чем  с  осторожностью.  Без
всякого энтузиазма отнеслась она и к его проектам организовать  их  бегство.
За нее ответил Николай (точнее, она предложила ему ответить): надо  избегать
опасностей, которые  непременно  возникнут  для  детей  при  любых  попытках
освобождения.

   Уезжая из Тобольска, Соловьев придумал свою Игру.  И  осуществил  ее  при
помощи, видимо, ничего не подозревавшего  отца  Алексея.  Поверил  Соловьеву
простодушный священник, что провозглашение  "многолетия"  Семье  станет  его
подвигом (но безопасным подвигом, ибо защитит его власть Гермогена).
   А в результате этого "многолетия" и  случилось  то,  чего  так  добивался
Соловьев: закончилось спокойное житье  Семьи,  и  теперь  уже  многое  будет
толкать их к бегству, заставлять искать его помощи...  Опять  Игра?  Сколько
еще будет - этих хитроумных Игр с последним царем