ости. Те легендарные царские драгоценности... "Шпион"  не
дремал, ему, видно, стало известно в Тобольске, что Аликс употребляла  слово
"лекарство", когда говорила в присутствии чужих о  драгоценностях  (так  она
будет называть их и в письмах к дочерям из Екатерин-бурга). Вот  почему  они
так тщетно и тщательно осматривали  флаконы  с  лекарствами.  Но  ничего  не
нашли...

   Теперь стало ясно: драгоценности остались в Тобольске.
   Но была третья причина жестокого досмотра. И тоже - из  главных.  Со  дня
прибытия  Семьи  в  Екатеринбург  начинают  собирать  улики  "монархического
заговора".  Потому  и  забрали  фотоаппарат  -  улика.   Потому   будто   бы
обнаружилась у нее карта  Екатеринбурга  -  еще  улика.  Плюс  слух  о  двух
пистолетах, отобранных у несчастного Вали, - уже цепь улик.
   С екатеринбургского вокзала началась последняя Игра с царем:  мы  назовем
ее - "Игра в монархический заговор".
   Заговор - на основании которого они должны быть расстреляны!
   "Справедливая кара" была решена с самого начала...
   Из дневника: "21 апреля... Все утро  писал  письма  дочерям  от  Аликс  и
Марии. И рисовал план этого дома".
   Он  хочет,  чтобы   в   Тобольске   представляли   будущее   жилище.   Он
подготавливает их к встрече с этим тесным домом. Но: "24 апреля... Авдеев  -
комендант вынул план дома, сделанный мною для детей третьего дня на  письме,
и взял его себе, сказав, что этого нельзя посылать".
   В своих "Воспоминаниях" Авдеев совсем иначе опишет этот случай:  "Однажды
при просмотре писем мною было обращено внимание на одно письмо, адресованное
Николаю Николаевичу (! - Авт.).  При  просмотре  в  подкладке  конверта  был
обнаружен листок тонкой бумаги, на которой был нанесен план дома".  И  далее
Авдеев описывает, как он вызывает в комендантскую Николая и  как  тот  лжет,
запирается, просит прощения у коменданта...  Это  не  просто  вымысел.  План
дома, якобы запрятанный под подкладку конверта, - еще  одно  "неопровержимое
доказательство". Как и "испуганный и разоблаченный Николай"... Шьют дело!  И
ждут.
   Пока приедут дети из Тобольска. И с ними приедут драгоценности.
   "ДЫШАЛ ВОЗДУХОМ В ОТКРЫТУЮ ФОРТОЧКУ"
   "17 апреля... Караул помещался в двух комнатах около столовой, чтобы идти
в ванную и в ватерклозет, нужно было проходить мимо часового и караульного у
дверей".
   Но уже 20 апреля караул переведен в нижнее помещение, где была "та  самая
комната". И они, еще  столь  недавно  владевшие  великолепнейшими  дворцами,
счастливы этому  новому  удобству  и  открывшемуся  простору.  О  радость  -
перестало страдать их "чувство стыдливости". "Не  придется  проходить  перед
стрелками в ватерклозет и в  ванную,  больше  не  будет  вонять  махоркой  в
столовой".

   В  первый  день  их  пребывания  в  Ипатьевском  доме  по   постановлению
Уралсовета было "отменено фальшивое титулование". Авдеев внимательно следил,
чтобы прислуга  не  обращалась  к  Николаю  "Ваше  Величество".  Теперь  его
следовало называть Николай Александрович Романов.
   "18 апреля. По случаю первого мая слышали  музыку  какого-то  шествия.  В
садик сегодня выйти не позволили. Хотелось вымыться  в  отличной  ванне,  но
водопровод не действовал. Это скучно, так как чувство чистоплотности у  меня
страдало. Погода стояла  чудная,  солнце  светило  ярко,  дышал  воздухом  в
открытую форточку".
   Еще недавно, год назад, в  Царском  Селе  бывший  арестованный  император
написал в этот день яростные  слова:  "18  апреля  1917  года.  За  границей
сегодня 1 мая, поэтому наши болваны решили отпраздновать этот день шествиями
по улицам с хорами, музыкой и красными флагами..."
   Быки ("тельцы") не любят красный цвет.
   Теперь он  уже  научился  не  раздражаться,  понял:  "дышать  воздухом  в
открытую форточку" - уже счастье. И "вымыться в отличной ванне"  может  быть
несбыточной мечтой.

   Но постепенно наладилось. Начали выпускать  на  прогулку.  На  целых  два
часа. Он все еще верил, что Долгоруков вернется, и все беспокоился  о  своем
верном друге:
   "20 апреля. По неясным намекам нас окружающих можно  понять,  что  бедный
Валя не на свободе,  и  что  над  ним  будет  произведено  следствие,  после
которого он будет освобожден! И никакой возможности войти с ним в какое-либо
сношение, как Боткин не старался".
   Их быт в это время описал некто Воробьев, редактор "Уральского рабочего",
описал, естественно, сохраняя классовый взгляд революционера:
   "Кроме коменданта, первое время в Ипатьевском особняке несли дежурство по
очереди члены областного исполкома. В  числе  других  довелось  нести  такое
дежурство и мне... Арестованные только  что  встали  и  встретили  нас,  как
говорится, неумытыми.  Николай  посмотрел  на  меня  тупым  взглядом,  молча
кивнул... Мария Николаевна, напротив,  с  любопытством  взглянула  на  меня,
хотела что-то спросить, но, видимо,  смутившись  своего  утреннего  туалета,
смешалась и отвернулась к окну.
   Александра Федоровна, злобная, вечно страдавшая  мигренью  и  несварением
желудка, не удостоила меня взглядом. Она полулежала на кушетке с  завязанной
компрессом головой.
   Целый день я провел в комендантской, на мне лежала проверка  караула.  Во
время прогулки (арестованным разрешали первое время гулять два раза в  день)
Николай мерил солдатскими шагами дорожку.
   Александра Федоровна гулять отказалась..."
   В конце дежурства бывший царь попросил Воробьева подписать его на  газету
"Уральский рабочий". "Он уже вторую  неделю  не  получал  газет  -  и  очень
страдал". Воробьев обещал подписать и просил царя прислать деньги.

   В  "Уральском  рабочем"  и  будет  напечатано  первое  объявление  о  его
расстреле.

   "1 мая. Вторник. Были обрадованы получением писем из Тобольска. Я получил
от Татьяны. Читали их друг другу все  утро...  Сегодня  нам  передали  через
Боткина, что в день гулять разрешается только час.  На  вопрос:  "Почему?.."
"Чтобы было похоже на тюремный режим..."
   2 мая. Применение "тюремного режима" продолжалось и выразилось в том, что
утром старый маляр закрасил все наши окна во всех комнатах  известью.  Стало
похоже на туман, который смотрится в окна...
   5 мая. Свет в комнатах тусклый. И скука невероятная..."
   Так он писал накануне своего пятидесятилетия.
   КАРАУЛЫ
   Внутри дома - на лестнице с револьверами и бомбами несут охрану  "латыши"
из ЧК и молодые рабочие,  которых  Авдеев  отобрал  на  родном  Злоказовском
заводе. "Латышами" называют австро-венгерских пленных, примкнувших к русской
революции, и латышских стрелков. "Латыши"  молчаливы,  да  когда  и  говорят
между собой, рабочие не понимают их речи.
   Эта внутренняя охрана живет в доме в комнатах первого этажа. Рядом с  той
комнатой. Часть охраны живет напротив, в "доме Попова"  (по  имени  прежнего
владельца).
   Внешнюю охрану - караулы вокруг дома - несут злоказовские рабочие.
   При доме - автомобиль. Водителем Авдеев  назначил  мужа  своей  сестры  -
Сергея Люханова. Их старшего сына тоже взял в охрану. Завидная это должность
- охранять царя, и деньги платят, и кормят, и сам живой: не то  что  умирать
на гражданской войне...
   Сам Авдеев в доме не живет, уходит по вечерам к себе  на  квартиру.  И  в
доме остается его помощник - тоже злоказовский рабочий, Мошкин.
   Мошкин - веселый пьяница. Как только комендант за порог, Мошкин  начинает
блаженствовать. Из караульной комнаты звучит перенесенный туда рояль,  песни
под гармошку. Веселье идет полночи, гуляют стрелки...
   А утром вновь в 9 утра появляется Авдеев. Нравится Авдееву его должность.
Ни на мгновение не забывает бывший слесарь, кем он теперь распоряжается. Это
его звездный час... Когда ему передают просьбы Семьи, отвечает: "А ну  их  к
черту!" - и победоносно смотрит, каково впечатление стрелков. Возвращаясь из
комнат Семьи, обстоятельно  перечисляет  в  комендантской,  о  чем  его  там
просили и в чем он отказал.
   Комендант Авдеев, охранник Украинцев, некий  "лупо-глазый"  -  вот  новые
имена в царском дневнике. Они сменили - графа Витте, Столыпина,  европейских
монархов...
   "22 апреля. Вечером долго беседовал с Украинцевым и Боткиным".  А  прежде
он беседовал... с кем он только не беседовал!
   "Вместо Украинцева сидел мой враг "лупоглазый" (а прежде у него был  враг
- император Вильгельм).
   И здесь остановимся.
   Уже заканчивая читать его предпоследнюю,  50-ю  тетрадь  дневника,  можем
подвести итоги: все, что истинно трогало, подлинно волновало  его,  все  его
внутренние бури только проскальзывают в отдельных фразах... Нет-нет, он умел
прекрасно писать. Достаточно вспомнить его письма к матери или "Манифест  об
отречении..."
   Просто таков стиль его дневника. И нам  нужно  научиться  ощущать  нашего
героя сквозь кратко-равнодушные дневниковые строки.
   Он был скрытен  и  молчалив...  Он  записывает  разговоры  с  Авдеевым  и
Украинцевым про замазанные окна и столь же кратко, мимоходом, упоминает:
   "Утром и вечером,  как  все  дни  здесь,  читал  соответствующие  (места)
Святого Евангелия вслух".
   А это и есть главное.
   "И В ТУ ВЕСНУ ХРИСТОС НЕ ВОСКРЕСАЛ"
   Их насильственный приезд в Екатеринбург совпал с днями Страстной Недели.
   Приближалась Пасха 1918 года. Затопило кровью страну...  "Россия,  кровью
умытая..."
   В эти великие дни Страстей Господних, когда приближался час Его Распятия,
вошли они в Ипатьевский дом.  Для  мистического  героя  нашего  появление  в
Ипатьевском доме в такие дни  полно  смысла.  Он  должен  был  почувствовать
трепет от грозного предзнаменования.

   В это же время, на третий день  Пасхи,  из  Москвы  была  выслана  сестра
царицы Элла. Вначале Эллу и ее  Марфо-Мариинскую  обитель  новая  власть  не
трогала. И она написала в одном из последних  писем:  "Очевидно  мы  еще  не
достойны мученического венца..." Ее любимая  мысль:  "Унижение  и  страдание
приближают нас к Богу".
   И вот начался ее крестный путь. На Пасху  арестованную  Эллу  привезли  в
Екатеринбург. И она жила в том самом Новотихвинском монастыре, откуда вскоре
будут носить еду Царской Семье. Но уже в конце мая Эллу сослали дальше -  за
140 верст, в маленький  городишко  Алапаевск.  Здесь  собрали  высланных  из
Петрограда Романовых: товарища детских игр Ники - Сергея  Михайловича,  трех
сыновей великого князя Константина и к ним присоединили сына великого  князя
Павла - 17-летнего поэта князя Палей.
   На Пасху они получили от Эллы подарки. И, конечно, письмо.
   Тема мученического венца - главная тема Эллы. Она не могла в эти  дни  не
написать им об этом. Почитаемый Николаем и  его  отцом  Иоанн  Кронштадтский
говорил  в  своих  проповедях:  "Христианин,  претерпевающий  бедствия   или
страдания, не должен сомневаться в благости  и  мудрости  Божьей,  и  должен
угадать, сколь можно, волю Божию,  явленную  в  них...  Да  принесет  каждый
человек своего Исаака в жертву Богу..."
   "Угадать, сколь можно, волю Божию, явленную в страданиях" - вот о чем  он
должен был размышлять в эти дни.
   И с мыслями этими сомкнулось знаменательное  событие,  случившееся  тогда
же.
   Из дневника: "6 мая... Дожил до пятидесяти, даже самому странно..."
   Не так часто доживали  Романовы  до  50  лет.  Мало  жили  цари  из  этой
династии. И вот Господь даровал ему этот возраст...  Зачем  он  дарует  ему,
отвергнутому собственной страной? И в  эти  же  дни  -  видение  только  что
отошедшей Пасхи, Страстной Недели...
   Мученический венец?
   Горит земля, пылают города, и брат идет на брата. И творит зло  вверенный
ему Богом народ. И он сам был при начале зла. Он помог его рождению?
   Искупление?.. Может быть, вся жизнь для  этого?  "Угадать,  сколь  можно,
волю Божию"!!!
   Медленно,  одинаково  тянутся  дни,  и  медленное,  упорное   размышление
"тельца"... Или агнца?

   А что же Аликс?
   Она проводит дни в палевой спальне среди замазанных известью четырех окон
- в этом белом тумане - на кресле-каталке, с перевязанной головой (мигрень).
Гулять царица выходит очень редко. Она грезит, читает святые книги, вышивает
или рисует. И ее маленькие акварели разбросаны по дому.
   Как презирает она этих  людишек,  которые  смеют  сторожить  Помазанников
Божьих! Но охранники ее уважают и даже боятся. "Царь - он был  простой...  И
на царя-то он не очень был похож. А Александра Федоровна -  строгая  дама  и
как есть чистая царица!" (Так будут рассказывать потом их охранники.)
   Она по-прежнему ждет освобождения. "Старец" защитит их, недаром  возникло
на их пути его село.
   И действительно, легионы избавителей уже приближаются. Она знает, что вся
Россия в огне. На севере, на юге, на  востоке  и  на  западе  -  гражданская
война.
   И в своей переписке с девочками, в полушифрованных письмах  в  тобольский
дом она пишет о "лекарствах, которые крайне необходимо им взять  с  собой  в
Екатеринбург". И хотя тобольские друзья  умоляют  оставить  драгоценности  в
Тобольске в надежных руках и не возить в страшную столицу Красного  Урала  -
она неумолима. Ибо верит  -  освобождение  грядет.  И  потому  драгоценности
должны быть с ними.
   И вот в Тобольске под руководством Татьяны (вечный  "гувернер"!)  нянечка
Саша  Теглева  и  ее  помощница   Лиза   Эрсберг   начинают   подготавливать
драгоценности к переезду: маскируют их. Драгоценности зашиваются в лифы: два
лифа накладываются друг на друга и между ними вшиваются камни.
   Бриллианты и жемчуга прячут в пуговицах, зашивают под бархатную подкладку
шляп...

   Но все драгоценности вывезти не  удастся.  Часть  "романовских  сокровищ"
оставят в Тобольске у "преданных друзей". И через 15 лет после гибели  Семьи
они вновь возникнут...
   Выписки  из  документов  архива  Свердловского  ОГПУ  (их   передал   мне
загадочный человек, который еще появится в нашей книге под именем "Гость"):
   "Материалы по розыску ценностей семьи б[ывшего] царя Николая Романова:
   Совершенно секретно... В  результате  длительного  розыска  20.11.1933  в
городе Тобольске изъяты  ценности  царской  семьи.  Эти  ценности  во  время
пребывания царской семьи в  Тобольске  были  переданы  камердинером  царской
семьи Чемодуровым на хранение  игуменье  Тобольского  Ивановского  монастыря
Дружининой".
   Да, того самого монастыря, где они так мечтали жить.
   "Дружинина, незадолго до  своей  смерти,  передала  их  своей  помощнице,
благочинной Марфе Уженцовой, которая прятала  эти  ценности  в  монастыре  в
колодце, на монастырском кладбище и в ряде других мест".
   Но, видимо, после закрытия монастыря, когда выгоняли монахов, стало негде
Марфе прятать царские драгоценности.  И,  чтобы  не  достались  они  власти,
убившей Царскую Семью, она и решается...
   "В 1925-1929 годах М. Уженцова собиралась бросить  ценности  в  реку.  Но
была  отговорена  от  этого  шага   бывшим   тобольским   рыбопромышленником
Корниловым, которому и сдала ценности на временное хранение".
   Это тот Корнилов, в доме которого жила царская свита.
   Но, видимо, то ли посоветовалась с кем-то Марфа о царских драгоценностях,
то ли попросту проговорилась... Не поняла бывшая благочинная, что  наступило
новое время и нельзя советоваться с людьми в это время.
   "Арестованная 15 октября с. г.  Уженцова  созналась  в  хранении  царских
ценностей и указала место их нахождения.  В  указанном  месте  ценностей  не
оказалось".
   Все пыталась она спасти доверенные ей  царские  бриллианты.  Но  за  нею,
видимо, давно уже велась слежка.
   "В  результате  агентурной  разработки  был   арестован   Корнилов   В.М.
Доставленный в Тобольск, Корнилов В.М. показал действительное место хранения
ценностей. По  указанию  Корнилова  были  изъяты  ценности  в  двух  больших
стеклянных банках, вставленные в  деревянные  кадушки.  Они  были  зарыты  в
подполье дома Корнилова".
   Под полом корниловского дома были отрыты царские  драгоценности.  В  деле
есть и фотография чекистов "с изъятыми драгоценностями". И их описание:
   "Всего изъято 154 предмета общей стоимостью  3  270  693  рубля  (золотых
рубля) 50 копеек. Среди изъятых ценностей имеются:
   1. Броши с бриллиантами (100 карат).
   2. Три шпильки с бриллиантами в 44 и 36 карат.
   3. Полумесяц с бриллиантами в 70 карат. По сведениям этот  полумесяц  был
подарен бывшему царю турецким султаном.
   4. Четыре диадемы царицы и др.".
   Эта удачная операция откроет настоящую охоту за царскими бриллиантами.
   В течение 1932-1933 годов произведены обыски у всех, кто  так  или  иначе
был связан с тобольским заточением Романовых.
   Видимо, тогда же производились повальные обыски в Ленинграде,  о  которых
писала родственница Елизаветы Эрсберг:
   "Нашли и  допросили  родственников  расстрелянного  повара  Харитонова...
Разыскали  воспитательницу   графини   Гендриковой   Викторию   Владимировну
Николаеву..."
   Но все безуспешно.
   Наконец, отыскали в маленьком городке Орехово-Зуево вдову  расстрелянного
полковника Кобылинского. Несчастная женщина пыталась здесь спрятаться и тихо
жила с 14-летним сыном Иннокентием - работала на местном заводе  "Карболит".
Она и рассказала о шашке Государя и царских драгоценностях, которые приносил
в дом показывать ее муж и которые, по слухам, были спрятаны потом  где-то  в
тайге на заимке (правду  говорил  капитан  Аксюта  -  были  зарыты  в  тайге
царицыны драгоценности и царская шашка!).
   Через Кобылинскую ГПУ выходит на след сестры и брата Печекос, у которых в
1918 году жили Кобылинские в Тобольске и  которые,  по  словам  Кобылинской,
знали  о  кладе.  Сначала  арестовали  Анелю  Печекос.  И,  видимо,  усердно
допрашивали. И поняла Печекос, что не выдержит.
   "8 июля 1934 года Печекос Анеля Викентьевна умерла в тюрьме, наглотавшись
железных предметов".
   Арестованный ее брат выбросился из окна, но остался жив.
   Видимо, поняв, что эти люди предпочтут умереть, но тайны не раскроют, ГПУ
решает выпустить из  тюрьмы  Печекоса  и  устанавливает  за  ним  постоянное
наблюдение. Это наблюдение велось в течение десятилетий и было снято  только
после смерти Печекоса.
   А поиски все продолжались... Допросили  людей,  которые  знали  покойного
камердинера Чемодурова. Выяснили, что старик умер в доме буфетчика  Григория
Солодухина, "который по слухам забрал большие ценности".
   Но арестовать Солодухина не смогли: еще в 1920 году  непредусмотрительные
чекисты расстреляли буфетчика.
   Но на новый след наконец напали.
   Выяснили, что  царица  поручила  отцу  Алексею  Васильеву  (тому  самому,
который провозгласил в Тобольске "Многие лета"  Царской  Семье)  "вынести  и
скрыть чемодан с бриллиантами и золотыми вещами не менее пуда".
   И опять неудача: отец Алексей Васильев успел  благополучно  скончаться  в
1930 году.
   Допросили его детей. Но они  ничего  не  знали.  Надежно  спрятал  где-то
царский чемодан отец Алексей...
   Так что, может, и сейчас зарыт где-то в подполе старого тобольского  дома
чемодан коричневой кожи с царским гербом и пудом романовских драгоценностей.
И лежат в сибирской тайге царская шашка и романовские бриллианты...

   Но вернемся в Тобольск, в 1918 год...
   Где же наш "шпион"?  Конечно,  в  Тобольске,  ибо  там  -  драгоценности.
Которые должны достаться - "трудовому люду  Красного  Урала,  чьим  потом  и
кровью...".
   И там же, в Тобольске, наш  старый  знакомец  -  вечный  слуга  Александр
Волков.

   Уезжая из Тобольска, Николай обнял своего старого учителя военному делу и
наказал: "Береги детей". Непросто исполнить  верному  слуге  царский  наказ.
Теперь оставшейся в Тобольске Семьей распоряжается Совет и его  председатель
- бывший кочегар парохода "Александр III", а ныне  хозяин  города  Тобольска
Паша Хохряков. Он и готовит исход царских детей, оставшейся свиты и  "людей"
из Дома Свободы в столицу Красного Урала. Для многих из них - это  последний
путь.
   Внутри дома хозяйничает комиссар  Родионов  с  отрядом  красногвардейцев.
Впоследствии Саша Теглева говорила  белогвардейскому  следо