е,  на всех литейщиков. Ho
каждый воспринял  ee по-своему. Секретарь синдиката Маркай, литейщик Бавозе,
Удбин  и Легоржю,  переодевшись перед  уходом домой,  потирали руки,  весело
хлопали друг друга по плечу, зато Тонкерель хмурился. Шашуан отвел в сторону
Предка с Гифесом:  да это же  безумие говорить  о  революции, когда пруссаки
топчут  землю  Франции.  Фигаре,  Сенофр, Бараке и Барбере  дружной  стайкой
направились к выходу,  искоса  поглядывая на Коша, Фалля, Феррье и Шиньона с
ружьями на ремне, уже занявших сторожевые посты y четырех концов опоки!
     --  Вот  здесь-то стрелки  Флуранса  сумеют  себя  показать, -- буркнул
Сенофр. И на этот намек его дружки  ответили одобрительным,  но приглушенным
хмыканьем.
     Каждый  ввернул  свое  ехидное  замечание:  "У  бочонка  они,  конечно,
храбрее, чем при Шамшшьи",  или еще: "Им -- пусть мы  войну проиграем, тогда
легче нам гражданскую войну навязать!*
     -- И это рабочиеl -- обозлилась Марта.
     -- Помолчи-ка ты  лучше,--  вздохнул  Фалль,--  рабочие,  и  еще  какие
хорошие.
     --  Допустим даже, что они признают ваше право на пушку,--  все наседал
на Гифеса с Предком Шашуан.-- Все равно они не  допустят, чтобы вы увезли ee
в свои знаменитый тупик...  Они ee в распоряжение Ратуши передадут, a Ратуша
пристроит ee на какую-нибудь батарею по своему выбору, отдаст в руки опытных
артиллеристов, возможно, даже моряков...
     -- Значит, правильно мы сделали, что поставили стрелков охранять пушкуl
-- прервал его Гифес.
     -- Главное, не допускать сюда братцев Фрюшан,-- заключил Предок.
     --  Черта  с два,--возмутился  Шашуан,--  это  же их  литейная.  Она от
Фрюшана к Фрюшану переходит, от деда к отцу.
     --  Все принадлежит всем, a  эксплуататорам --  ничего,-- наставительно
заметил Предок.

     Рассвет принес похмелье, холодноватый воздух отдавал какой-то кислотой.
Я так устал телом и духом, что предложил Марте отправиться в тупик.
     -- Да ни за что на  свете! Здесь будем спать. Вон там, смотри, y печи M
1. Осталось же в ней хоть немножко тепла.
     Так она и заснула, привалившись ко мне. A я старался  разглядеть высоко
над  головой  сквозь стеклянный  потолок, почти весь покрытый  снегом,  хоть
какой-то знак рождественского утра, ведь должно же оно заняться когда-нибудь
и где-нибудь. A моя смугляночка по своему обыкновению ворчала во сне:
     --  Всегда так,  во всем  так...--  A  через пять  минут  опять, тяжело
вздохнув, пробормотала: -- Сначала праздник празднуют, a потом... потом...
     На бельвильской колокольне Иоанна Крестителя вразлет загудели колокола,
встречая  чудесный  день,  a там,  в  стороне Сен-Дени,  пушкари,  плюнув на
доброго бородатого  боженьку  как  на  детскую забаву, уже начали палить, и,
видать, по-серьезному.
     Понедельник, 26 декабря.
     Мороз  не сдается. B  рапорте генерала  Шмитца, начальника генерального
штаба, упоминаются многочисленные  случаи обморожения  среди солдат, которых
не  отпускают  с позиций  на  ночлег. Хорошо, что  y  нас  есть повод занять
литейную.  Тут  я и пишу,  невдалеке  от  печей, которые вынче  утром  снова
разожгли.
     Вчерa, в воскресенье, ничего  нового не произошло. Бельвильские стрелки
по очереди сменяли друг  друга y таинственной пушки, еще  дремавшей в  своей
опоке, как куколка бабочки в коконе.  Мы до того успокоились, что я взял  да
расположился за  письменным  столом самого господина Фрюшана-старшего, решив
записать то, что произошло в рождественскую  ночь. Примерно в полдень явился
мой  кузен  Жюль со своим дружком  Пассаласом.  По  их  словам,  узурпаторы,
засевшие  в мзрии, не собираются  применять против нас силу,  однако это  не
псмешает им  попытаться взять вас  иным манером. Жюль в этот  рождественский
день обежал весь Париж: в мясных дают свежую конину -- очевидно, на северном
направлении произошли кровопролитные бои. Люди состоятельные не

     пожелали отказаться  от традиционного ужина в сочельник. Кролик идет за
сорок франков, индейка -- за сотню, кошка -- за  двадцать, a буасо картофеля
стоит тридцать франков.
     --  A чтобы  "еще  сильнее  разжечь  вашу  социальную  ненависть",  как
выражается наш  друг Риго, так вот, любезные  мои оборванцы,  послушайте-ка,
какое  в сочельник  было  меню  в  ресторане "Вуазен":  "Весенние  овощи  --
консервированные. Рыба  из  Сены  --  редкость. Котлеты из  волчьего  мяса с
горошком--  огромная редкость.  Кошка  с  гарниром  из  шести  крыс. Жареная
верблюжатина.  Побеги  спаржи  --  консервированные.  Бисквитный  пудинг  из
морских  водорослей. Груши. Яблоки. Виноград*.  (Волк  и верблюд  --  это из
зоалогического сада.  Кошка смала одним из самых изысканных мясных блюд, так
что в течение нескольких недель это домашнее живомное полностью иечезло.)
     Нынче утром, в понедельник, литейщики вышли  на работу. Маркай, Бавозе,
Удбии и Легоржю первым делом подошли пожать руку Матирасу и Бастико, Пливару
и Нищебрату,  которые при оружии  несли караул  y опоки. A  Фигаре,  Сенофр,
Бараке и Барбере сделали вид, будто не замечают наших стрелков. Шашуан прямо
нас спросил, к  чему  это  мы уперлись  как дураки,  только зря  навредим  и
тупику, и  литейщикам.  Тонкерель  --  он  явился последним -- сразу  оценил
ситуацию. Поклонился  нам издали  с вымученной  улыбкой,  потом  заговорил о
чем-то с Маркайем. Мне  не удалоеь  удержать Марту, и она, подскочив  к ним,
стала дергать их за рукав:
     -- Hy как, будем вынимать нашу пушку или нет?
     -- Ox, отстань ты ради бога, сейчас не время.
     --  Вы же  сами говорили, двадцать  четыре часа, a  уже больше тридцати
прошло...
     -- Слушай, дочка, тебе  сказали: не меньше двадцати четырех часов. Если
продержим  больше,  вреда не будет.  Хоть  в  этом-то, кажется,  можешь  нам
поверить?!
     Явился господин Фрюшан, элегантный, манерный, словом, такой, каким  ему
и  полагается  быть.  Поднявшись по металлической  лестнице, хозяин литейной
остановился  на минутку  возле своего наблюдательного  пункта и оглядел свои
владения.  Потом  привычным жестом  подозвал  к себе  мастеров.  A еще через
четверть часа на трех ломовых дрогах, запряженных каждая шестеркой лоша
     дей,  привезли  бронзу  для   официальных  заказов.   Рабочие  деловито
хлопотали y опок и печей, где, гудя, разгорался огонь.
     Четверка часовых переглядывалась, переглядывались в мы; нам стало не по
себе.  Среди  этой  деловой  суеты  мы,  бездействующие,  были  на  редкость
неуместны. Наше оружие и наша  стража явио стесняли именно самих рабочих,  и
так как  мы отлично  понимали  это,  то  тоже  испытывали  неловкость.  Там,
наверхy,  в  своей  стеклянной  будке  господин  Фрюшан,  посасывая  сигару,
разбирал корреспонденцию. Литейщики,  формовщики и старшие  мастерa  десятки
раз проходили мимо нашей пушки, но даже искоса на нее не глянули.
     За  печью  JJ°   3  Барбаре  и  Бараке  оживленно  беседовали  с  пятью
литейщиками; этих пятерых не было здесь в рождественскую  ночь. A теперь эта
пятерка бросала сумрачные взгляды в нашем направлении.
     --  Недостает  только, чтобы  Бельвиль  всем свои законы навязывал!  --
резко произнес один из них.
     Маркай доспешил вмешаться, желая успокоить Сенофра и Фигаре, и только с
помощыо подошедшего Тонкереля удалось их утихомирить.
     Господин Фрюшан, наблюдавший  за этой  перепалкой со своей  вышки, явно
разочарованный удалился к себе в кабинет.
     -- Вот  видите,-- прошептал старший  мастер,  взяв  под  руки Гифеса  и
меня,-- из-за  вас, чего  доброго, может драка начаться. Есть y  нас два-три
молодчика, которые только этого и  ждут. Попробуем добром  уладить.  Мы  тут
потолковали   с   Маркайем.   Можете   ему   полностью  доверять,  он   член
Интернационала.
     После  такого  представления  секретарь  синдиката  литейщиков  Маркай,
круглоголовый мужчина с болышши черньши глазами, с висячими усами и узенькой
бородкой,  изложил нам принятое  ими решение: пушку "Братство"  окончательно
доделают рабочие, они останутся добровольно в литейной после конца смены. Ho
с  господином Фрюшаном можно будет  договориться лишь на следующих условиях:
стрелки немедленно  покидают  не  только  литейную, но  и  вообще территорию
завода.
     --  Об этом и  речи быть не может,-- отрезал  Гифес. Тонкерель обиженно
отошел прочь, a Маркай на прощание бросил типографщику:

     -- Ты неправ, гражданин.
     B полдень,  когда литейщики,  примостившись y печей,  подкрепляли  свои
силы скудным завтраком, принесенным из дому, Пальятти, Янек, Шиньон и Феррье
сменили стоявших  на  карауле  y  нашей  пушки,  по-прежнему зажатой опокой,
Матирасa, Бастико, Пливара и Нищебрата.
     Ho вот для Марты  пересменки нет, она даже на минутку не желает сбегать
в тупик. Она, Марта, всегда живет только одной- единственной целью. И она не
отходит  от  нашей все  еще не родившейся пушки.  Марта вроде  лука, который
достигает полного своего совершенства лишь в тот миг, когда вылетает стрела.
На память мне приходят ee слова, сказанные в полусне: "Сначала празднуют..."
Hy  a  если  нам  с  боями  все-таки удастся  вырвать  пушку?  Что ж,  после
одержанной победы эта пламенная душа понесется искать  новый праздник.  И ей
потребуются новые стрелы, чтобы напряглась тетива.
     --  A какой  для  тебя,  Марта,  самый-самый большой,  самый прекрасный
праздник?
     -- Революция.
     Ух, черт, до чего же  хорошо в литейной братьев Фрюшанl  Кожа Марты  на
шее,  за ушами, на  спине, смуглая ee кожа, теплая и  тонкая,-- точно  новый
клинок, согретый в ладони, она вбирает в себя и  удерживает запахи  и как-то
удивительно тонко примешивает их к собственному aромату. Никогда от Марты не
может  пахнуть  плохо,  потому  что пахнет  от нее одновременно и  Мартой, и
жильем Марты. Мы говорим: "У Марианны  смуглая кожа", ну a наша Марта -- она
цвета всех революций.
     -- О чем думаешь, Марта?
     -- О лафете. Знаешь, Кош с Барденом могут его нам смастерить.
     -- Hy a колеса?
     -- Украдем.
     Все еще в литейной. К вечеру.
     Мы теперь одни, Марта, я и наша орава, но не в полном  сборе. Литейщики
то и  дело поглядывают на нас,  кто  лукаво, кто  печально,  a  двое-трое --
злобно.
     Рота Гифеса получила категорический приказ  незамедлительно отправиться
в сторожевое охранение. Тут и сомне
     ния  быть не может, приказ состряпалrи марионетки из  мэрии.  A устроил
это наш торговец скоропостижными смертями, он же аптекарь Диссанвье, который
из кожи  лезет вон, лишь бы  угодить  братьям  Фрюшан. И  понятно, что после
клеветнических слухов насчет сражения под Шампиньи стрелки Бельвиля никак не
могут  ответить отказом на  приказ  отправиться  на  огневые  позиции,  дажв
сославшись на пушку "Братство".
     Вот  и оставил нас одних  командир Гифес, он был в полном  отчаянии, не
так из-за брошенной без присмотра пушки "Братство", как из-за нас.
     -- Тут уж увиливать невозможно... Я обсудил это с Предком, и оба  мы на
сей счет согласны. Кстати, он скоро сюда пожалует.
     -- A тупик в курсe дела? -- спросила Марта.
     -- Да я только молодого Феррье видел.
     -- Торопыгу? Hy,  значит, все в порядке.  Сынок граверa примчался сразу
же после ухода стрелков. Он хлопнул меня по плечу и шепнул:
     -- A ну, живо, спрячь-ка под куртку.
     -- Что это такое?
     -- Револьвер. Системы "лефоше", последняя модель, с барабаном. Заряжен.
Шестизарядный.
     Вслед за  Торопыгой  явились братья  Родюк, потом команды из  Жанделя и
Менильмонтана. Ho и теперь нас было всего пятнадцать душ.
     Рабочие зашумели, когда господин Фрюшан старший перегнулся через перила
своей галереи и крикнул им:
     --  Чего  же  вы ждете, почему не разбили до сих пор опоку и  не вынули
пушку?
     -- На вашем месте я не стал бы такими  вещами шутить, сударь! -- бросил
ему Маркай.
     Как раз  в эту минуту подоспели Жюль  и  его дружок Пассалас. Они стали
рядом с нами, окружив Марту. За спиной каждый прятал мячик, но мячик черный,
перевязанный ленточкой.
     -- Бомбы,-- шепнул мой кузен, но тут вошел Барден с Пробочкой на плече.
     Работа остановилась.  Марта стояла впереди  меня. От  ee  волос  пахнет
металлом и плавкой, но от  этого ee собственный aромат  становится еще гуще.
Слышно только, как потрескивает в печах огонь...

     Господин Фрюшан снова крикнул со своего насеста:
     -- Тонкерель, вы что, не слышите меня?
     Ho в голосе уже не звучали повелительные  нотки, скореe, чувствовалось,
что хозяин  узке не прочь попросить совета. Недаром обратился он к одному из
самых норовистых своих мастеров.
     Тонкерель  вместо ответа  корчит гримасу,  означающую:  если вам угодно
навязать себе на шею еще одну грязную историю...
     Тем  временем   приходят  Предок,  Tpусеттка,  Митральеза,  Дерновка  и
Шарле-горбун, этот приволок целую орду с  улицы Сен-Венсан,  и  каждый вновь
прибывший  во  всеуслышание  объявляет,  что  скоро,  мол,  сюда  явятся  их
брательники,   соседи,  родичи,  дружки-приятели  и   все  такое   прочее...
Оказывается, кликнули клич в Шароне, в Ла-Виллете и в Тампле.
     Громовые   раскаты  смеха  заполняют  все  помещение   мастерской,  где
постанывают только печи.
     Возможно, господин Фрюшан не  такой уж знаток по части сплавов и литья,
но зато он умеет следить за температурой своего заведения. И потому спокойно
заявляет:
     --  После  работы, Тонкерель,  подымитесь  ко мне.  Постараемся уладить
дело. A теперь -- к печам, и пускай вся эта... пускай все эти дамы и господа
соблаговолят очистить помещение...
     Ночью.
     Тонкерель  потребовал,  чтобы  к  хозяину   вместе  с  ним  отправилась
делегация "главных заинтересованных лиц". Таким образом,  идут Предок, Марта
и я.
     Наши переговоры вкратце можно изложить примерно так:
     --   Вся  работа,  выполЕяемая  в  моей   мастерской,   является   моей
собственностыо.
     -- Позвольте, господин Фрюшан, ведь малыши притащили свои монетки.  Так
что бронза, находящаяся в форме,-- их собственность.
     -- Разрешите!  Bo-первых,  не вся бронза.  Как мне  стало  известно, вы
использовали часть металла, находившегося на моих складах. Bo-вторых, плавку
и отливку

     производили рабочие, который  плачу я,-- под вашим личным руководством,
Тонкерель, a вам тоже плачу я, и сколько еще плачу!
     --  Прошу  прощения,  господин Фрюшан, но мы  трудились после окончания
рабочего дня,  за который вы нам платите. A мы имеем полное  право работать,
не требуя оплаты, особенно для Франции!
     -- Работайте, сколько вашей душе угодно, работайте для кого вам угодно,
Тонкерель, но только не на моем сырье, только не на моем древесном угле...
     -- Hy-ну,  господин Фрюшан, ведь  и вам бы тоже не мешало принести хотя
бы  маленькую   жертву  нашей  матери-родине,--  с   утонченной  вежливоетыо
вмешивается  Предок,-- особенно,-- добавляет он, деликатно  плюнув в чашечку
своей носогрейки,--особенно потому,  что  вы и ваши братцы отхватили немалый
кусок от пирога, я имею в виду -- от военного бюджета.
     -- To  есть  как это,  господин...  господин...  простите, не расслышал
вашей фамилии... Не могли бы вы выразиться поточнее?..
     -- Имя мое ничего вам не скажет, так что неважно!.. A насчет уточнений,
господин Фрюшан-старший, сколько  угодно:  когда по приказу министра Дориана
все парижские заводы были переведены на военные рельсы, к этому времени ваша
жалкая литейня, выпускавшая газовые краны, совсем захирела, вы были накануне
полного крахa...
     -- Позвольте, позвольте, сударь, ваши необоснованные утверждения...
     -- Необоснованные?  Hy,  как  для  кого!  Разве  ваш  братец  Адальбер,
известный  гомосексуалист, тот,  что  чуть за  решетку не угодил,  правда за
мошенничество,-- разве  вам не  удалось его  из беды вытащить только потому,
что начался сбор  пожертвований на пушки?!  A  костюмчик, который на вас, вы
заказали y Беломбра, как раз на следующий день после декрета Дориана...
     -- Сударь, сударь, мы ушли от темы вашего разговорa.
     -- Вот тут вы совершенно правы, господин Фрюшан.-- И старик безжалостно
добавил:   --  A   ведь  хорошенькая  история,   если  ee   описать,  весьма
назидательная получилась бы статейка.
     -- Hy хорошо, Тонкерель, вы-то что предлагаете?

     -- Доделать пушку "Братство" так же, как  мы ee  и начали,  в неурочные
часы. Шашуан  освободит  ee  от опоки, Бавозе пусть ee  зачищает, Фигаре  --
отполирует.
     -- A вы с ними уже говорили, Тонкерель?
     -- Да нет, пока не говорил, только они все равно согласятся. Рассверлит
ee Удбин, внутри отполирует...
     -- Ясно, лучшие рабочие... когда работать не на меня, то...
     -- A скажите,-- перебивает его  Марта,-- y вас не найдется добровольцев
сделать нам колеса и лафет?
     -- Э, нет, малютка! Нельзя просить все разом!
     --  B сущности,--  бросил  Предок,  и  это  были его последние  слова в
хозяйском кабинете, -- единственно, без кого можно здесь прекрасно обойтись,
так это без вас, господин Фрюшан.
     Спускаясь по металлической лесенке, Тонкерель то  и дело оборачивался к
Предку и наконец решилса:
     -- Hy, вы тоже хороши!..
     -- A чего  вы ждете,-- проворчал Предок,-- почему не выбросите к чертям
этих Фрюшанов -- братьев-разбойников и К°?
     И так как весь тупик с родичами и дружками был еще здесь, ожидая отчета
нашей делегащш,  Шашуан  с размаху ударил кувалдой по опоке, скрывавшей нашу
пушку "Братство".
     Coсредоточенным  молчанием приветствовала толпа освободившийся от  оков
некий  странный предмет -- грязный, бесформенный,  похожий  на  ствол сухого
дерева, какой-то бородатый, шелушащийся.
     --  Не  горюйте,--   заявил  Бавозе,  обстукав  пушку  кувалдой,--  вот
потрудимся над ней три ночки, и игрушечку получите, a не пушку!
     Сенофр,  специалист  по  сплавам,  тоже  осмотрел  непонятный  обрубок,
поцарапал его ногтем, легонько ударил по боку небольшим медным молоточком.
     -- Тише, вы...
     Ударил,  еще несколько  раз ударил и все  подставлял то одно, то другое
yxo, словно не доверяя своим барабанным перепонкам. И наконец с мечтательной
улыбкой вынес приговор:
     -- По-моему, y вашей пушки "Братство" славный голосочек будет!

     Три дня спустя.
     Стрелки Дозорного  возвратились домой еле живые от усталости.  Из мэрии
XX  округа их  повели  на  БюттШомон,  где  два часа подряд  мучили  разными
артикулами. Потом они под барабанную дробь прошли по улице Пуэбла, Гран-Рю и
выбрались через  заставу  Роменвиль. B полной темноте миновали Нуази-ле-Сек.
На  заре  им  велено  было  расположиться  вдоль  канала  реки   Урк,  между
Мулен-де-ла-Фоли и мостом Страсбургской железной дороги.
     Два дня и две  ночи  провели они на насыпи канала, под открытым  небом,
без лалаток, даже  огня им не разрешали развести. И все это ради чего? Чтобы
любоваться проходящими мимо артиллерийскими обозами, сменой частей мобилей и
пехотинцев и отчетливее слышать канонаду.
     Кроме своих вещевых мешков, они притащили домой  на плечах Матирасa,  в
кровь разбившего  себе ноги, a  также Ншцебрата,  который ноги отморозил.  A
Пливар вернулся почти сумасшедшим.
     Эта экспедиция, по словам Гифеса, подозрительно смахивала на наказание.
     "x x x"
     IПашуан, Бавозе, Фигаре, Удбин, как и большинство литейщиков, трудились
под началом Тонкереля словно бы  для самих себя. Работали посменно, чтобы не
выпускать пушку из виду в течение тех пятнадцати часов, когда шла полировка,
обточка на большем станке, приводимом в движение паровой машиной, a  также в
течение еще  четырнадцати  часов,  пока  растачивался ствол.  Наконец  после
завершающих операций расточки, полировки  и нарезки нам вручили  нашу  пушку
"Братство".
     Прямо роскошь!
     Длинная,  гладенькая,  блестящая  пушка  "Братство",  самая  настоящая,
лежавшая посреди литейной,  была теперь к нашим услугам. Восемьсот пятьдесят
килограммов. Тонкерель предложил нам пока оставить ee здесь, ведь ни лафета,