-- Она разделяет  два  мира, --  ворчит  Предок.-- Старый  мир  --  мир
богатых, который не  хочет сдаваться.  И  новый мир  --  мир бедняков.  Мост
создан, чтобы по нему легко было перейти реку, но не существует моста,

     который  соединил  бы прошлое  и  будущее. Вот  почему  по нему  нельзя
пройти, не оросив его кровью.
     Генерал  в сопровождении адъютантов галопом подскакал  к нам и сообщил,
что  с  минуты  на  минуту враг начнет  атаку.  Генерал  молод, с  аккуратно
подстриженными   усиками,   говорит    с   сильным   иностранным    акцентом
(Домбровский*):
     -- Отбросьте версальцев! Переходите в контратаку!
     И он умчался, пришпорив коня, вместе со своим эскортом.
     Каждый раз,  когда  я  пробую  вспомнимь это мгновение,  предшесмвующее
бойне,--  эму  минуму, быть  может,  только секунду,  когда  османавливаемся
биение  сердца, когда словно повисаем жизнъ и  npесекаемся дыхание, я  вновь
ощущаю mom особый, смранный привкус, будмо во pmy y меня кусок железа.
     Ветер   меняется.   Мстители    Флуранса   и   их    подругя   тревожно
переглядываются: порыв ветра доносит до нас праздничный шум, крики, знакомые
мотивы, громкий смех, веселый гул, ослабленный расстоянием. Гифес  сверяется
со своими часами.
     --  Это  театр  "Гиньоль"  на  Елисейских  Полях. Начали  представление
кукольники.
     Мы улыбаемся. За нашей спиной Париж продолжается. Мы  живой  оплот  его
радости. Пусть грянет буря и пусть смеется, пусть поет Париж Ковмуны.
     Я стою y правого колеса пушки. Прикосновение  к металлу заставляет меня
вздрогнуть.  Металл оживает  под  моим  пальцами,  под  моей  ладонью,  могу
поклясться,  он шевелится, он подрагивает.  Грошики Бельвиля перекатываются,
кружатся в толще бронзы; одни корежатся, другие подпрыгивают, y каждого своя
повадка;  огонь бессилен уничтожить что-либо, никогда ему не справиться ни с
терновником, ни с Жанной д'Арк. Из пепла  возрождается виноградная  лоза или
легенда, вино, дающее  силу  мышцам, и бронза, и голос  ee поднимает на ноги
французские деревни...

     Сквозь дымку тумана прорывается солнце.
     --  Приготовьсьl  --  кричит  в  усыФалль,  все  еще  сжимая   в   руке
коротенькую^глиняную  трубку.  Он  вскидывает  сжатый  кулак  над засаленной
каскеткой.
     С той стороны моста  доносится дробь барабанов. Версальцы перепрыгивают
через свою баррикаду.
     Впереди офицеры  с  саблями наголо,  за  ними плывет трехцветное знамя.
Сомкнутыми рядами, во всю  ширину моста, локоть к локтю движутся версальские
пехотинцы с ружьями наперевес. B чистенькой, аккуратной форме. B слабых  еще
лучах  солнца  играют краски:  белые гетры,  светло-голубые шинели,  красные
штаны,  эполеты,  кепи.  Медленный, уверенный шаг.  Ряды как по линеечке.  С
методичностыо выверенного, нового механизма  поднимается и опускается левая,
затем  правая нога.  Белизна  гетр, пурпур  штанов  еще  больше подчеркивают
размеренный   ритм  этого  неумолймого  марша.  Bo  главе  длинной   колонны
выделяется высокая фигурa седрусого полковника. У офицеров ни  одного,  даже
беглbго  взгляда  назад: полная уверенностъ,  что  за ними следуют  солдаты.
Иначе и быть не может. Они видны  все отчетливее. Различаешь  стук каблуков,
тиканье безупречного метронома. Ни суеты, ни спешки.
     Чем они ближе, тем ярче краски их мундиров, тем медлительнее кажется их
шаг. Уж  не шагают ли  они  на месте?  Им  ведь бояться нечего, они -- армия
богатых.
     -- У, дьявол! -- заревел Фалль.
     Из  наших  рядов раздался выстрел. Версальский  солдат pухнул ничком на
камни   мостовой.   Первый   ряд   версальцев   продолжает  свое  неспешное,
непоколебленное движение,  a  в  самой середине  строя  --  зияние,  подобно
пустоте, образующейся на месте зуба,  выдернутого из юношески крепкой десны.
Задние, должно быть, шагают прямо по трупу, ибо ни на дюйм не дрогнула линия
штыков.
     Пливар  пристыженно склоняет голову набок -- во взrляде  мольба, как  y
набедокурившего ребенка.
     -- Скорей заряжай снова,-- ворчит Нищебрат, что  вызывает  необъяснимый
смех в рядах Мстителей.
     Усатый полковник уже приближается к середине моета.

     -- A чего мы ждем, почему не стреляем? -- взрывается Шиньон.
     -- У них тоже ружья заряжены, a они, видишь, не палят! --рычит Фалль.
     Все это растягивается во  времени, в проеtранетве. Мост Нейи измеряется
многими десятками лье.
     Следуя инструкции бывшего  литейщика, каждый Мститель заранее  выбирает
себе  мишень.  Нет  больше  ни  медников,  ни  сапожников,  ни  рабочих,  ня
ремесленников, нет больше людей -- только ружейные дула.
     Горнист играет атаку. Версальская пехота бегом бросается вперед.
     -- Готовьсь!
     Сжатый кулак  Фалля вздрагивает, потом  резко  опускается. Tpусеттка  с
торжествующим воплем вздымает вверх красное знамя.
     Громовой удар. Один-единственный.
     Громовой удар, какого никто никогда не слышал.
     Фантастический, оглушительный  взрыв,  бесконечно повторенный...  Вроде
БРА-УУМ-УУМ-УУМ-ЗИ-И-И...  Как дать услышать этот грохот, который невозможно
ни  назвать,  ни определить,  тем, кто не был тогда на мосту  Нейи, дередать
хотя  бы  какое-то  представление  о  нем?  Гул колоколов  Соборa  Парижской
богоматери, стократно усиленный и  утяжеленный,  вырывающийся  из пасти,  до
отказа  набитой   порохом.  Мощный  пушечный  залп,  который  стал  буханьем
колокола, волшебным голосом бронзы, докатившимся до самого горизонта... Нет,
это  немыслимо себе вообразить. Картечь, орущая  мелодию.  Музыка, рожденная
порохом.  Громовые раскаты,  гремящие заутреню.  Вся  небесная  артиллерия в
гудении этого набата.
     Дьшная  завеса так  плотно  затянула баррикаду  и  мост, что  срсед  не
различал соседа, никто уже не понимал, где находится.
     -- Вперед! -- проревел Фалль.
     Батальоны Монмартра, оттеснив нас, перескочили через баррикаду.
     Дым paссеялся. Однако в  воздухе  еще держался звучный раскат выстрела,
последний  отзвук  пушки,  подобный  шраму,  навечно  заклеймившему  небеса.
Солдаты Коммуны двинулись в контратаку, так  как проход  по мосту  Нейи  был
очищен. На  три  четверти он был  усеян трупами, краснели  панталоны, белели
гетры. A там, далыпе, уже

     начиналась  паника.  Версальские   пехотинцы,  отталкивая  друг  друга,
старались  первыми перемахнуть  через свою баррикаду. Фалль, его  Мстители и
батальоны Монмартра уже преследовали их по пятам, гнали штыками.
     --  Ух,  черт,  ну  и голосина  y  нашей  пушечкиl  --  пропела  Марта,
вытаскивая из ушей кусочки корпии.
     На  том  конце  моста -- суматоха. На захваченной  баррикаде версальцев
Tpусеттка водрузила красный флаг Бельвиля.
     Пушка "Брамсмво" была, nonpocmy говоря, десямифунмовым орудием новейшей
модели, новейшей, если- говоримъ о смволе, a спгвол все-маки важнейшая часмь
пушки. Чудовищной своей nocмупью наша пушка была обязана большим  омнибусным
колесам,  a  также  лафему,  созданному  силой  фанмазии нашим  смоляром  из
Дозорного. A громкую  славу  бельвильский  исполин npиобрел благодаря  сбору
медных   грошиков,  особенно  благодаря  шумному  энмузиазму   юных  жимелей
Дозорного мупика.
     A  долгое-долгое эхо -- дейсмвимелъно невероямно долгое, -- эхо первого
высмрела раздвинуло границы эмой славы do баснословных пределов.
     Пушка .,. напоминаем всем евоим адепмам,
что ux первейший  долг, как  гражданский, так и  масонский,-- уважамь законы
смраны, где они обимаюм.
     Красавец мужчина  в цилиндре с  красной перевязью  и  в желтом  фартуке
остановился,  чтобы  объяснить   какомуто  лавочнику,  что  он,  господин  в
цилиндре,  входил-де  в состав первой  делегации, встретившейся 22  апреля в
Версале с Тьером.
     --  Когда  мы  ему  напомнили,  что  масоны  всегда  были  сторонниками
муниципальных   вольностей,   господин  Тьер   попытался   убедить   нас   в
превосходстве  нового  муниципального  закона:  "Это  самый  либеральный  за
последние 80 лет!" -- "Вы,  очевидно, изволили забыть закон  1791  годаl" --
"O, неужели вы желаете вернуться к безумствам наших отцов?" -- "A вы, gолжно
быть,   решили   пожертвовать  Парижем?"  --  "Hy  что  ж,  будет  несколько
поврежденных  зданий,  несколько  человек  убитых, зато восторжествует  сила
закона!*
     Зеваки, остановившиеся, чтобы послушать, расходились с грустным видом.

     Один из  франкмасонов,  которого его  спутники называли "многоуважаемый
Эмиль Тирифок*, воскликнул:
     --  Призовем на помощь масонские  ложи в провинцииl Пойдем все  вместе,
размахивая  оливковыми  ветвямиl   Другой,  с  черно-серебряной   перевязью,
добавил:
     -- Если будет  нужно,  мы  бросимся меж сражающихсяl Korда полил дождь,
процессия не дрогнула, но когда посыпались бомбы на yrлу авеню Фридлан...
     Хомя   знамена   были  видны  вполне   омчемливо,  бамареи  Курбвуа   и
Мон-Валерьена и не  думали унимамъся. Это казалось явным безумием -- молпа в
две  мысячи  человек  двинулась  no npоспекму,  npocмреливаемому  снарядами.
Посовещавшись,  масоны  решили, что  в cморону укреплений  направямся только
знаменосцы в coпровождении  делегамов, no одному от каждой ложи, и что будут
высланы  парламенмеры  с предложением  прекрамимь  огонь на время  масонской
демонсмрации.  Первой  прибыла  к  укреплениям ложа  смел нас тревожить.
     Версальцы прорвались! Hy  и  что  из этого? Как мы  и  говорили  вчерa,
именно  там,  где  мы  их ждали.  От  этого их  пqложение  стало  еще  более
критическим. Теперь  им  придется вести  уличные баррикадные  бои, a  в  них
парижанин особенно грозен. Отважится ли неприятель на это?"
     Гонец 183-го батальона  IV округа  заявил, что  баррикаду y Мадлен, где
находился Брюнель, атаковали с тыл a.
     Война возобновилась с зарей.
     Свежее  утро сулило прелестный денек. Федераты, собравшиеся на паперти,
тянули  головы в  сторону Монмартра, но зря они вслушивались: пушки молчали.
Было  около  девяти  часов.  B небе  кружились редкие черные хлопья,  словно
сорванные до времени с деревьев листья, и лениво  опускались на землю. Марта
подобрала такой листок, на которой можно было еще прочесть:

     "Министерство финансов.
     Управление общественньши доходами...*
     Ванда Каменская, Клеманс Фалль и Бландина Пливар  явились  от  комитета
бдительности   требовать   издания   двух   новых    декретов:   первый   --
уполномочивающий командиров 6aррикад реквизировать продовольственные припасы
и  необходимый рабочий инструмент, второй -- обязывающий поджигать все дома,
откуда  стреляли  по  федератам.  Орудия  с укреплений  люди прямо  на  себе
перетащили на  Бютт-Шомон и  улицу Пуэбла. Батарею пятнадцатифунтовых орудий
установили на Пэр-Лашез, откуда она могла прикрывать весь Париж.
     К одиннадцати часам солнце уже припекало вовсю.
     Какой-то молодой каiiитан в  блузе каменотеса жаловался на своих людей,
которые  предпочли  погибнуть  за  убогим  укрытием,  сложенным  наспех   из
булыжника, вместо того чтобы укрепиться в домах:
     -- Щадят,  видите  ли,  их!  Не  смеют  киркой ударить!  A  ведь  какие
прекрасные бойницы можно было бы  понаделать, какие проложить  переходы, это
позволило бы нам совершать обходное  движение. Hy, как прикажете управляться
с инсургентами, которые  уважают  собственность?  A  версальцы-то не слишком
церемонятся, хотя и являются присяжными защитниками домовладельцев.
     После  утреннего затяжного  яростного боя Мадлен была взята. Все триста
федератов, защищавших церковь, были расстреляны. На гjtазах  66-го батальона
расстреляли  шестерых его бойцов. На площади Оперы, изрытой снарядами, 117-й
батальон  выдерживал  наступление  с  трех  сторон:   со   стороны  бульвара
Капуцинок, со стороны улицы Обер и улицы Алеви.
     Брюнель  не  сдавал   редут,  отстреливаясь  своей  дюжиной  пушек   от
шестидесяти вражеских.
     B полдень нас послали с депешами на Монмартр.
     -- Куда путь держите, ребятки? -- окликнул нас с тротуарa Предок.
     Когда мы выехали из-под арки, он придержал Феба за уздечку.
     -- На Монмартр, дядюшка.
     -- И речи об этом быть не может. Над башней  Сольферино уже развевается
трехцветный флаг. A кто это вас туда послал?
     -- Артиллерийское управление.

     -- A-a, эти!  Могли бы, кажется,  дать себе труд подняться  на  крышу и
осмотреть  Париж. Вручите-ка  мне ваше послание.  Я сейчас скажу  им парочку
слов.
     На  площади народ  толпился  вокруr  десятка  бойцов,  спасшихся  после
монмартрской бойни: Монмартр  сдали! Пушки не стреляли, снаряды оказались не
того калибра. Измена! Предательство!
     Без всякого дела, просто потому, что так захотелось Марте, мы добрались
до площади Бланш, где женщины с ружьями в руках держали баррикаду.
     Может,  сейчас  это  звучит  наивно, но  в тот  час  народ  казался мне
непобедимым.
     Только что на улице Миррa  ранило Домбровского. Его в тяжелом состоянии
перенесли на носнлках в лазарет Ларибуазьер. Где-то  в западной части города
трезвонили колокола.
     Вот тогда-то начались пожары.
     Решение об  этом принял Брюнель. Он считал,  что огонь  --  последнее и
единственное средство задержать  продвижение версальцев. Он послал в морское
министерство тридцать федератов из 109-го батальона за бутылями керосина для
поджога домов  по улице Ройяль и по  улице Фобур-Сент-Онорэ. Одновременно по
его  приказу  ведется  обстрел Бурбонского дворца и  подступов к  Елисейским
Полям.
     Все  послеполуденное время  версальцы ожесточенно рвались  к баррикадам
площади Оперы и Шоссе д'Антен.
     B конце  концов  немногие оставшиеся  в живых  федераты вынуждены  были
отойти к баррикаде, идущей от улицы Друо к Ришелье. Двое  офицеров из 177-го
батальона  отказались  бросить  свою  пушку  и  зарядный  ящик;  с   помощью
нескольких федератов они приволокли ee  на себе под градом свинца, и капитан
одной рукой тянул пушку, a другой размахивал знаменем Коммуны.
     Рассказывали, что на левом берегу Варлен все еще удерживает перекресток
Kpya-Руж, Лисбонн -- улицу Вавен, a Врублевский* -- Бютт-o-Кай.
     Мне,  повторяю, казалось  тогда, что никто и никогда не сможет  согнуть
этот достойный  восхищения  народ!  Мидинетка несла винтовку,  будто зонтик,
старик  портной в  домашнем  халате  спокойно спускался с лестницы так,  как
каждое утро за газетой, только сейчас шел он навстречу смерти.

     Позже  их обнаруживали  иочерневших от  порохa и посеревших от  страхa,
недоверчиво через плечо поглядывавших на  окна  квартиры,  откуда они только
что вышли.
     -- На  баррикадах  смерть  может прийти откуда  угодно,--  пояснил  мне
Матирас.--  Из  форточки,  из чердачного  окошка,  из-за  палисадника, из-за
полуоткрытой  ставни,  отпрохожего,  который  идет  себе  с  самым  невинным
видом... в грудь или в спину, по приказу или из-за предательства.
     --  Предательство...-- вздохнул  Кош.-- Ведь страшно подумать, но  даже
своим товарищам по баррикаде доверять  нельзя. Теперь, когда мы  отходим  от
баррикады к баррикаде, в толпу  отступающих непременно затесываются какие-то
неизвестные личности.  Твой дружок, с который ты из одной амбразуры  палишь,
вдруг может бросить ружье... Сам посмотри!
     И действительно, мостовая за баррикадой была сплошь усеяна оружием.
     Ho почему же, почему я был тогда уверен, что мы непобедимы, почему даже
сейчас, в  Рони, хотя  уже  стоит июнь, только  путем долгих  paссуждений  я
принуждаю себя не верить в конечную победу народа?
     Мстители Флуранса  ждали  нового штурма.  Они  явно боялись  --  одного
боялисьу что не хватит патронов.
     -- Может, y Бержере  еще есть  запасец? --  спросил Фалль.--  Идемте  к
нему!
     A Кош крикнул иам вслед:
     -- Будьте осторожны,  дети мои!  Там, в центре,  не дремлет  буржуазная
гвардия,  a  обыватели  уже  повытаскивали  из  ящиков  комодов  трехцветные
повязки.
     "V"
     Сегодня обед принес мне сам папа:
     -- Слушай, Флоран, может, лучше будет, если ты  мне станешь каждый день
отдавать свои листки.
     B  такой форме он хотел дать мне  понять, что  шпики из Парижа могут  в
любой момент вернуться на ферму и что я еще отнюдь не в безопасности.
     Моя сумка! Отец только  о ней и думает.  Сумка из дрянной ткани, битком
набитая  тетрадями, именами, подробностями.  Теперь,  когда  в  Версале идут
военные  суды,  мои записи приобрели взрывную  силу динамита,  и отец первым
делом подумал о сумке, о том, как бы получше ee припрятать. Что за человек!

     На  следующий  день он спросил меня, снизу  через щель в полу  чердака,
можно ли ему прочесть  мои  тетради.  B  кухне  всю ночь  горела свеча, a на
следующее  утро  отец  не пришел  запрягать Бижу; теперь он  все прочитал, я
догадался об этом, прежде  чем он попросил уменя продолжения,  по его глазам
догадался  и  по звуку  голоса. Сумку он  оставил y  себя, a  потом явился и
вернул мне револьвер.
     Прежде всего одуряют запахи: керосина, скипидара  -- они въедливее всех
прочих, от них еще издали начинает  щипать глаза.  Потом  взрыв, вернее, тот
протяжный и глухой звук, с каким рвется сукно, какое-то адское сукно, и рвут
его в гулком гроте.
     Феб  сбросил меня  на землю. Он  брыкался,  ржал, вставал на дыбы и так
запрокидывался, что я боялся,  как  бы он не pухнул навзничь, задрав к  небу
все  свои  четыре  копыта --  тогда  он непременно сломал бы  себе хребет. К
счастью, я не выпустил поводья. Жеребец совсем обезумел от  этого полыхания.
Пришлось отвести  его к  СенЖермен-л'Оксеруa,  покрепче привязать  к решетке
мзрии I округа. Надо сказать, это был действительно пожар из пожаров!
     Чудовищный взрыв: на воздух взлетел Павильон Часов.
     Чистая работа! Апартаменты,  салоны, часовня, театр,  Павильон Флоры, a
также Павильон Марсан... каждому отряду свои участок. Паркеты, стены, панели
и лепнина были тщательно промазаны керосином и скшшдаром. Бочонки  с порохом
расставили в ряд в Маршальском  зале и начиная от площадки парадной лестницы
вплоть  до середины  дворa. Кроме того, между всеми  второстепенными очагами
взрыва рассыпали дорожкой порох через залы и коридоры; последняя дорожка  из
Павильона  Часов  выходила  далеко во  двор, так  что можно было, не  рискуя
взорваться самому, поджечь порох.
     -- A чтобы промашки не получилось,-- объяснил мне  какой-то молоденький
федерат,-- мы  зарядные  ящики сверхy еще  порохом присыпали. И в погребе их
полнымполно -- двадцать две штуки. Вот если бы Коммуна всегда все делала так
основательноl
     Огонь вспыхнул  сразу.  Языки его рвались  сквозь все  отверстия, будто
сквозь  прорези  жаровни.  Гигантские  столбы  пламени рассыпались  краткими
рыжими вспыш
     ками  или  плясали  высоко в  небе,  расточая  невыносимый  жар;  стены
императорского  дворца   коробились,  вспучивались,   потрескивали   и  выли
человеческим голосом, словно чудовище, извивающееся в агонии.
     Огромные  челюсти  огня пожирали  роспись  плафонов, лепные орнаменты и
хрусталь,  полировку, картины  и  статуи,  горделивые  залы,  величественные
лестницы, парадные коридоры, разубранные цветами покои, тайные  апартаменты.
Деревья и кустарники, к которым подобрались змейки пламени, трещали и гибли,
скрученные тоскливо воющим смерчем. На берегах  Сены издыхал дракон, корчась
и изрыгая пламя.
     Бержере велел  вынести  стол на терpacy, соединяющую Лувр с Павильонами
Тюрго и Ришелье. И пировал там со своим штабом.
     --  Холодный  ужин, как в  высшем обществе!  --  воскликнул  кто-то  из
сотрапезников.
     -- Да, мой милый, но зато какое зрелище...
     Федераты  с соседних  баррикад, сбежавшиеся поглядеть, показывали  друг
другу  полковника  Дарделя,  коменданта  Тюильри, полковника Бено, командира
пяти  батальонов  полубригады  Бержере,   коменданта  Лувра,  и  еще  многих
офицеров, чьи  фамилии я  не запомнил.  Тут-то я обнаружил  Марту, оживленно
болтавшую с каким-то здоровенным усатым  парнем,  лоб y него был квадратный,
взгляд п