лось  че~   мыре   самосмоямелъных  учасмка.  Каждый
новоприбывший возводил свое заведение собсмвенными руками, любовно возео9цл,
входил в долги, лишь бы npиобресми доски и бревна получше, ведъ за aренду-mo
ничего пламимъ не надо!  Правая cморона аллеи украсилась песмрыми еывесками,
не  слишком-mo  гармонирующими друг  с другом,  замо  дома  были сложены  на
редкосмь прочно, не то что жилой дом  напромив, mpемь коморого pухнула еще в
1868 году.
     Так оно и шло. Господин Валькло оказался еладыкой  собсмвенного  своего
королевсмва  и  смал  со временем  счасмлиеым обладамелем  кузни,  смолярной
масмерской, мипографии и слесарного  заведения. Не помню, говорил ли  я, что
no   конмракму  хозяин  земли  через   пямнадцамь  лем  смановился  хозяином
еозведенных на  ней nocмроек.  Чемверо  ремесленников наделали хлопом своему
благодемелю. Скверные пришчки прививаюмся бысмро, и самая из них скверная --
ничего не пламимъ за aренду, мем более что после nepecмроек Османа разрешено
было пошсимь квармирную пламу в смолице в двараза -- Белъвилъ меперьуже смал
Парижем, a Париж poc себе и poc.
     Помребносмъ  в  жилъе,  пусмъ  даже в самом  незамейливом,  была  смоль
велика, что господин Валъкло умножал  количество  квармиp,  что  называемся,
почкованием. Несколько наспех возведенных  перегородок превращали комнаму  в
омдельную квармиpy, на одном эмаже paсселялось смолько народу, что раньше им
и целого дома не хвамило бы. Таким образом,  мупик nocмепенно преврамился  в
кишащий людьми  городишко. Из своих anaрмаменмов  вморого эмажа виллы хозяин
не спускал глаз с вечно бурлящего  мупика, как добрая хозяйка -- с касмрюли,
где закипаем молоко; так он следил за мемпеpaмурой  Парижа. Не раз  в голову
ему npиходило, что благоразумия ради неплохо бы перебрамь
     ся  куда-нибудь  в  спокойный уголок, ну, скажем, поселимъся в квармале
Оперы. Это ему-mo, домовладельцу, снимамъ квармиpyt B конце концов он все же
npиобрел  особняк  на  Елисейских  Полях,  oмремонмировал  его,  оборудовал,
обсмавил no собсмвенному вкусу,  nepеселился муда, но не выдержал -- уже  на
чемвермый месяц вернулся  к  себе  в мупик.  Конечно, он  сдал свои  особняк
вмридорога, но  кмо решился бы умверждамь,  что только  no  эмой причине  он
возврамился в родимое гнездо, в свои Дозорный каземам?
     Целыми  часами  он  сидел,  paсплющив  HOC  об  оконное смекло;  жилъцы
хихикали: tКровосос  за нами подсмамриваеrn*. Временами Кровосос npuомкрывал
окно -- нюхнумь запахu кузни и aромам сеежих cмружек.
     B 1870 году сущесмвовал еще господский парк, росли еще  два  кашмана --
один перед кузней, другой перед мипографией; к роскошной вилле вела лесмница
в два марша с  вимыми колонками  вмесмо перил, a над  крылъцом -- ниша,  где
смояла неболъшая cмамуя Heпорочного Зачамья...
     Вчерa,  то  есть  21  ноября  1914  года,  обошел  я  все   эми  месма.
Ремесленников  прежних никого  не  осмалось,  мупик  зовемся  no-новому,  ко
no-прежнему  он  кипуч  и  мрудолюбив.  Говорям  здесь  с  пикардийским  или
фландрским акценмом. Это  опямь,  уже  во вморой раз,  npихлынули  с  Северa
беженцы. Ho  мне все чудимся, будмо я прежний,  семнадцамилемний, npиехавший
из Рони  на  повозке,  запряженной  нашим cмарым  Бижу,  шагаю no  Дозорному
мупику.
     B  нижнем  эмаже  напромив  кузницы  мрудился  могда  y  своего  окошка
сапожник,  a  рядом  помещался кабачок  пПляши  Нога".  На крашеной железной
вывеске   на  фоне   ухмыляющейся  рожи   была   намалевана  босая  нога   с
pacмопыренными   веером   пальцами.  B   зале   с  низко  нависшим  помолком
нарисованная неискусной рукой  фреска изображала  кюре, генералов, буржуа  и
полицейских, громящих  наш мупик. Kmo-mo уже помом подрисовад им поверх шляп
ocмроконечные каски.  Надпись гласила:  пГрабъ голымьбуl*  Цеменмированные y
основания балки поддерживали емену между  кабачком и  pухнувшим домом,  куда
заходили no малой нужде пьяницы, пемляя среди гор мусоpa.

     Едва я вошел в мупик, как запах мочи сдавил мне гломку, но  здесь пахло
также мипографской краской, опилками, кожей, раскаленным  мемаллом. И запахu
oмсмали от меня только  могда, когда я поднялся no лесмнице, еедущей  в наше
жилъе, вернее, в бывшую мемкину квармиpy.
     Среда, 17 августа 1870 года. Вечером.
     Темнеет,  пристроился   y  узенького  окошка  мансарды,  выходящего  на
Дозорный  тупик, и пишу. Как далек от меня наш родной дом, как я сам от себя
далек! Вспоминаются послеобеденные часы в Рони под навесом, дождливая неделя
прошлой осени.  Мы  ждали, когда разгуляется и можно будет снимать яблоки, a
пока  Предок комментировал мне "Речи  Лабьенуса*,  --  памфлет Рожара против
Наполеона  III,  этого  "современного лже-Цезаря".  Как  сейчас  слышу  стук
дождевых  капель  по  черепичной кровле, дождь  разошелся уже не на шутку, a
дядюшка Бенуа тем временем читает мне  с выражением статьи Валлеса *  против
войны  ("Яслt грозям  кровавой  бойней! Они ee  жаждум! Она им нужна, нищема
захлесмываем все, социализм на  них насмупaem... Самое еремя  ycmpоимъ новое
кровопускание, дабы соки новых сил ушли кровью, дабы, буйсмво молп заглушимъ
залпами  орудийь). До  сих  пор  словно  бы  вдыхаю в себя  кисленький запах
влажных  яблок, сваленных в кучу (мы  успели снять эти еще до  ливней), вижу
бронзовое,  как колоjсол,  небо, a  наш старик  все перескаsывает  мне  свои
беседы с Бланки:
     --...Было это меж двух очередных отсидок... Этот малый тогда разгуливал
в римской тоге  по улицам  XIII округа, своего ленного владения! Держал меня
за руку и рассказывал о казни четырех сержантов из Ла-Рошели в сентябре 1822
года *.
     Тогда  Огюсту  Бланки  было  столько  же  лет,  сколько  мне  сейчас,--
семнадцать. Бродя в толпе,  он ждал сигнала к восстанию, которое должны были
поднять  карбонарии в  защиту  молодых  сержантов-республиканцев. Сигнала не
последовало, и сам Бланки стал карбонарием только два года спустя...
     -- Карбонарии! Нет, сынок,  нам краснеть не  приходится! Название пошло
от заговорщиков гвельфов, они собирались в хижинах угольщиков  в  чаще леса.
Мы

     с Огюстом были "добрыми кузенамн>> одной и  той же "венты"  -- двадцать
членов составляли одну "венту", двадцать "вент" -- один "лес".
     До чего же в Рони-cy-Буа я cpосся с политикой. Она словно влилась в мою
плоть и кровь вместе с дыханием пронизанных светом лесов, вместе с одышливым
голосом старого изгнанника, и над  семейным столом  в  дружелюбном  ворчании
сотрапезников царила Революция.
     A теперь  Рони уже  скрылся во мраке  вреяен,  где-то  на другом  конце
света... И сижу я в этой клошшой дыре, куда загнало нас троих -- маму,Предка
и меня,--  и,  хотя  это  пристаншце  могло  бы  стать орлиным  гнездом, оно
оказалось просто кротовой норой.
     Перед въездом в тупик Предок, ведя Бижу под уздцы -- Гран-Рю спускалась
так круто, что повоsка чуть не налезала на круп нашего коняги,-- сказал мне:
     -- Поди разузнай,  здесь ли живет  тетка. Ведь если из этой кишки назад
выбираться, придется коня распрячь!
     И всеrда-то парижские  улицы  не  могли похвастать тишиной, a в те дни,
когда столица готовилась к осаде, она превосходила самое себя. И впрямь  гул
и  гомон испортили нам  весь  переезд  от заставы Монтрей  до  Бельвиля,  и,
однако, стоявший здесь, в тупике, гам поразил меня еще больше, чем зловоние.
     Единственным и  к тому же  весьма  скудным источником света был газовый
фонарь с разбитыми стеклами над кабачком, и то его хватало лишь на то, чтобы
осветить  огромную  ногу  навывеске. Снизу,  невидимое  в  темноте  кишение,
наползало на вас криком, ревом, кудахтаньем, мяуканьем, лаем. На каждом шагу
мы  чуть ли  не  наступали на кур и  детвору. При тусклом свете, падавшем из
окон  мастерской  и окошек  кабачка,  можно  было  разглядеть  силуэты  двух
каштанов и третий -- еще неподвижнее, чем первых  два, еле-еле вырисовывался
справа  от арки, перед  грудой  обломков и хлама, y подножия развалившегося;
третьего  с краю,дома,-- неподвижный силуэт  сгорбившегося, страшного на вид
попрошайки с протянутой рукой.
     Детворa вдруг, как по волшебству, очистила площадку, и я очутилсянос  к
носу с пушкой. Ho тут всклубилось еще  одно  чудище,  высотой  шесть футов и
столько же футов

     в   ширину,   с   лоснящимся,  как   булыжник,  черепом,  с  безволосой
физиономией,  голое  по  пояс,  с целыми  гектарами  розовой, подрагивающей,
сплошь  покрытой  пупырышками  кожи. На плече  он нес  вовсе не  совенка,  a
крошечную  девчушку с  шапкой  соломенных  волос;  завидя  нас,  она  быстро
спрятала  свою  замурзанную  мордашку  за  блестящим черепом  нежно-розового
колоссa. A  он расшвырял  печную трубу,  домкрат  и пару  колес,  из которых
ребятня coорудила себе пушку.  Воспользовавшись подходящим случаем, я  решил
расспросить  гиганта  о своей  тетке.  B  ответ он улыбнулся,  приветственно
помотал головой,  и, повернувшись ко мне  спиной, с  завидной легкостью унес
под мышкой  все  составные  части  этого  артиллерийского орудия, только что
обстреливавшего Берлин. Совенок  на его плече -- белокурая  негритяночка  --
воровато  оглянулась и  успела  плюнуть в  мою  сторону,  коротко  прогукав.
Розовотелого  гиганта звали Барден,  он  глухонемой, кузнец,  его малолетняя
спутница откликается или не откликается на прозвище Пробочка.
     -- Кого это ты ищешь?
     Это второe явление ошеломило меня еще больше,  чем первое, я  уставился
на говорившую во все глаза. Впрочем,  поражала она не ростом, да и ничего  в
ней особенного  не  было.  Девушка или девочка?  To ли  четырнадцать, то  ли
двадцать лет. Очень  смуглая,  низенькая, пухленькая, юбчонка рваная, ветхий
корсаж  -- только  что  не нищенка.  Зато  глаза огромные,  темные, грозовые
глаза. Говорит  на ужасающем  диалекте парижских окраин, почти карикатурном.
Каждая  фраза,  вернее,  обрубок  фразы  сводится  к  ничем  не  оправданным
усечениям,  отчего спотыкливая ee речь  и  вовсе становится  непонятной. Мне
приходится все  время  переспрашивать ee  вопросы  и ответы.  И это "ты"  ex
abrupto1 меня тоже совсем огорошило.
     -- Мам Растель?.. Растель? A с виду она какая, твоя тетка?
     -- Не знаю, я и сам ee никогда не видел.
     --  Да  в  этой  навозной  куче до  черта  разных бабенокl  Смугляночка
возникла  передо  мной в нечистом свете тупика как некий  его дух, как нимфа
этого дремучего леса, фея Вивиана этой гнусной Броселнанды. Тогда  я  описал
своего дядю.
     1 С первого слова (лам.).

     -- Aral  Фердинан,  который  в солдаты ушел! Его супружницу  Tpусетткой
кличут!  Вот гляди, два окошка  под самой крышей. На самом верхy. Она только
что с работы пришла.
     Хотел было ee поблагодарить, но она уже ускакала. Отправляюсь за мамой,
Предком и Бижу  на Гран-Рю,  и наш кортеж  торжественно въезжает в тупик.  У
крыльца нас окликает какая-то мегерa весьма внушительного вида:
     --  Эй, вы, неужто y вас хватает нахальства  вот так въезжать сюда  без
спросу!
     Груда колыхающихся  жиров, обтянутых ситцем в горошек, a рядом какой-то
лохматый пес, левретка и кошка.
     Мама пускается в пространные объяснения: мы,  мол, выселены  по приказу
военных  властей, невестка в Бельвиле, добрый господин Валькло...-- но вдруг
рядом раздается чей-то звонкий голосок:
     -- Не теряйте  зря  времени  и  молодости, мам! Не ee это собачье дело,
привратницы паршивой.
     Опять черномазенькая нимфа Дозорного тупика.
     -- Ублюдок проклятый!
     -- A ты, Мокрица, заткни лучше свое хайло вонючее и исчезни,  a то я на
весь Бельвиль крик подыму, созову Национальную гвардию, Флурансовых молодцов
*, господа  бога и самого Бланки!  Клянусь, через пять  минут от тебя живого
места не останется! Haродищу сбежится в тупик тыщи! Стены и те pухнут...
     Магические словаl Путь свободен.
     Ho это не Вивиана, это Марта.
     "x x x"
     Мама и тетя ссорятся. Это уже в третий  раз после нашего приезда. Через
тонкую перегородку  мне все  слышно.  Слова становятся все резче,  голоса --
ожесточеннее. Боюсь, что Предок -- нас с ним поселили в соседней мансарде --
спит  вовсе не так крепко, a  просто делает  вид, что  спит. Тетка никак  не
может понять, почему мы вовремя не отделались от "лишнего рта" -- теперь это
выражение в моде,-- от этого старика, который нам даже не родственник, никто
нам.
     Мама пытается урезонить невестку:  Предок  нам  больше, гораздо больше,
чем  просто  родственник, старик выучил ee сына  не только читать,  писать и
считать, он

     научил его самостоятельно  мыслить и выражать свои мысли. Узнаю  папины
слова, когда перед отъездом он торжественно поручил старика маминым заботам:
"Жена, помни, Предок мне дороже отца родного. Мы его вечные должники. Что бы
ни произошло, куда бы вы ни поехали, Флоран и ты, ни под каким  видом его не
оставляй...*  Так  говорил  папа, и мама  запомнила каждое  его слово.  Даже
сейчас я не могу слышать их без волнения, но тетку Альберту такими пустяками
не проймешь:
     --  Hy и платите свои  долги,  каждый за себя!  -- вопит она. -- Каждый
живет, как ему  нравится, но живешь-то всего один раз.  Плевала я  с высокой
колокольни на ваши великие принципы и семейные тайны!
     Мама   предложила  ей   вносить  половину  квартирной  платы,  но   это
предложение потеряло всякий смысл после  моратория 10  августа, отсрочившего
платежи  на время осады.  Надо также  признать, что теткина квартира состоит
всего из  двух  тесных комнатушек  на  мансарде,  куда, судя  по  всему, еще
прибудет народу.
     Голос  за   перегородкой   становится   все   громче,   a   слова   все
недвусмысленнее:
     --  Ни  на  что эти  старики  не  годны! Да-да, только жрут  все, что в
погребах  и  подвалах  запасено,  a потом  еще  тащут в дом  с улицы  всякие
болезни!
     A теперь она взялась уже за Бижу...
     Четверг, 18 августа 1870 года. Полдень.
     Вот уже  никак  не мог вообразить, что y  дяди  Фердинана  такая  жена.
Прежде всего она и впрямь очень красива! Высокая,  держится прямо,  крепкая,
вся как  сбитая. Шея  длинная, продолговатый овал лица, глаза чуть раскосые,
голубые, когда злится, то  серые.  Белокурые волосы с  каким-то  серебристым
отливом  она заплетает в косу и укладывает на затылке  огромным узлом. Нынче
утром видел в полуоткрытую дверь, как она, еще не причесанная, перегнувшись,
открывает  ставни,  a солнечные  лучи  золотят  роскошный  поток  ee  волос,
доходящих до бедер... Ей тридцать пять, столько  же, сколько и маме, но мама
выглядит  лет  на  десять  старше,  и уж  разделяет  их по меньшей мере  лет
двадцать!

     Тетка спит  с мамой и со своим ребsночком в  первой комнате; во второй,
где  приютились  мы с Предком,  стоит плита, которую топят коксом, здесь  же
кастрюли, ведра и посуда.
     B первый же вечер  я привязал Бижу  под навесом y кузницы, так  что наш
коняга  очутился  в тени  первого  каштана, но на следующий  день на заре  я
услышал, как Барден мычит во всю мочь, так  только  одни глухонемые способны
мычать, и увидел,  что  он  жестами требует  очйстить  проезд  для повозки с
железом. Я  привязал недоуздок  к  лестшще пристройки над  мастерской,  куда
столяр  складывает  для  просушки. доски.  Сутулый, на  полусогнутых  ноrax,
медлительный и медоточивый  господин Кош был  само терпение, но так  тянул и
мямлил, что невольно хотелось за него закончить фразу. Когда наш Бижу вырвал
сразу три ступеньки, я, хотя внутри y меня все бурлило, вынужден был покорно
выслушивать тирады любезного столяра, его доводы и сожаления...
     Тогда я  привязал нашу животину ко второму  каштану. Отсюда он мог  без
помех любоваться  вывеской:  "Гифес, печатник.  Типография. Литографияк Бижу
привык к свободе передвижения, да и недоуздок оказался гниловат... Кончилось
дело  тем, что Бижу просунул  голову в дверь типографии,  положил  морду  на
печатную форму и втянул  ноздрями  воздух.  Одним этим  вдохом  он вырвал  с
десятbк строк  муниципального  циркуляра.  К  счастью, он  трижды чихнул  со
смаком, и медные литеры тут же встали на место.
     Владелец типографии господин Гифес -- человек еще молодой. Из-за худобы
кажется выше ростом. Темные длинные волнистые волосы, такие же усы и бородка
подчеркивают  бледность  чела  и  меланхоличность взгляда. Меня  он  пожурил
главным  образом за то, что  лошадь,  мол, могла задохнуться. Со всех сторон
набежала детворa, живо  заинтересованная нашими с Бижу приключениями. Ставни
слесарной   мастерской   были   выкрашены   небесноголубой,   уже   порядком
облупившейся  краской.  Бижу не  слшыком  уважал голубой  цвет  и  пришел  в
нервозное состояние, чего не случалось с ним уже давно и было явно ему не по
возрасту. Перед  кабачком "Пляши Нога" чуть  было  не разыгралась  драма.  К
счастыо, трое клиентов еще не успели угоститься  как  следует, a то бы им не
увернуться от удара копытом. И это наш Бижу, который не лягал
     ся с той самой поры, когда его впервые завели в оглобли плуга...
     Не без  труда проведя Бижу  меж кучами  зловонного  мусоpa,  я привязал
недоуздок к здоровенной балке развалившегося дома, но тут встревоженный xop,
появившийся  во всех окнах,  подкрепляя свои слова жестами, дал  мне понять,
что мой скакун своротит, чего доброго, не только балку, но и дом впридачу...
     Из дальнего угла тупика ко  мне подковылял сапожник господин  Лармитон.
Колченогий,  крупноголовый старичок с  кудрявыми  бакенбардами и  шевелюрой,
сохранившейся только на затылке, в  очках с  толстыми стеклами. Если  с  ним
заговоришь, когда  он  прибивает  подметку, он вскинет  голову  и непременно
подымет  очки на сильно залысевший лоб.  Прежде  чем  обратиться  ко мне, он
сплюнул себе на ладонь,  a  когда разговор был  окончен, снова набрал полный
рот гвоздей.
     --  Привяжи  лошадку  под моим  окном, я как раз люблю работать,  когда
кто-нибудь напротив стоит.
     Под окном, на столике, сбитом из ящика, стояли три пары  уже починенных
ботинок.
     -- Как бы он вам их не сжевал!
     --  Никогда  он  себе такого  .не позволит,  он же  знает,  что  я  его
пригласил.
     Собачонка сапожника, белый спаниель с двумя черными подпалинами -- одна
под  глазом,  вторая  в форме седла на спине  -- подошла и  обнюхала катышки
Бижу, который принял  ee  авансы весьма  благосклонно. Пес оказался таким же
гостепршшным, как и его хозяин.
     Ночью.
     Предок  спит.  Испустив  на прощанье  два  удушливых  вздоха,  замолкла
паровая машина на механической лесопилке. B мастерской Cepрона --  "Bce виды
досок на выбор" -- занята дюжина рабочих; помещается она позади виллы Дозор,
a главный  вход в  нее  --  с  улицы  Туртиль.  Минута затишья наступает для
тупика,  где  вместе  с  ночной  мглой  клубится  плохо  перемешанная  смесь
всевозможных запахов:  гуща всегда оседает  на дно. Куры  уже  устроились на
ночлег. Заснули и ребятишки, кошкам сейчас

     раздолье,  и они без помех крадутся в им  одним  известном направлении:
день  позади,  и  они  делают  вид, что не замечают крысу,  вылезшую  раньше
времени,  впрочем, и крыса-то почти с них ростом и, пожалуй, еще  позлее. Из
кузницы Бардена наползает удушливый  смрад -- это затухает  огонь в горниле.
Кош  в  чистенькой  блузе  и  чистенькой  каскетке закрывает  свою столярную
мастерскую, набивает трубочку -- первую за целый день, и отправляется в путь
неслышной упругой кошачьей походкой; он заглянет в кабачок, где закажет себе
кассиса и хоть часок побудет  в привычной компании. B нижнем  этаже светятся
окошки  в  "Пляпш  Нога" да в  типографии,  откуда долетает хлопанье ручного
печатного станка. B темноте проступают смутные  тени -- два  каштана,  балка
развалившегося  дома,  застывшая  фигурa  нищегоЧМеде,  Бижу  перед  окошком
сапожника Лармитона и наша повозка. Так  она и  стоит,  груженная всем нашим
добром,  начинаяс комода  и кончая  стенными  часами,-- ну  где  бы мы могли
пристроить эти наши фамильные сокровища, что стали бы с ними здесь