мупаюм  под
командованием Бержере двумя колоннами; из них первую, двигающуюся к Аньеру и
Курбвуа, ведем  Флуранс. Вморую, на Гарш и Вокресон, должен  eecmu  Бержере.
Все бамальоны  численносмъю do 40 мысяч человек с разных cморон ycмремляюмся
к Версалю...
     -- Солдаты, посланные Тьером,--  наши братья,-- упрямо твердят в  рядах
Национальной гвардии.-- Увидят нас и воткнут штыки в землю...
     --  Это  будет  прогулка, вроде  как 5  октября 1789  года,--  заявляет
Феррье.
     Наш гравер просто обожает этот  эпизод  из истории Великой Революции. У
него  собраны  картинки, на которых вооруженные женщины  -- тысяч  семь  или
восемь  --  тащат  пушки  по  дороге, ведущей на Версаль,  a  далыпе  к  ним
присоединяются тысячи мужчин. Есть в его коллекции и старинный офорт:  белые
чепчики и косынки, платья красные, желтые, зеленые, розовые и подпись: "Сбор
парижских женщин с Центрального рынка и прочих мест в лонедельник, перед тем
как они  выступят на Версаль,  откуда  возвратятся с хлебом и  королемl* Они
тащат  на лямках огромную пушку и ведут за собой какую-то щеголиху, в воздух
взмывают сабли, пики, топоры, трезубцы, дубинки и алебарды.
     -- Поди потягайся с ними,-- с удовольствием напоминает отец Торопыги.--
Захватили Национальное собрание, осадили Версальский дворец, взломали двери,
стражу перебили. Bo вторник  6 октября  в два часа  дня  парижанки привели в
свои родной  город целый кортеж: пушки, повозки, заваленные мешками с мукой,
a в центре шествия медленно следовала единственная карета и в  ней  пленники
-- восемь персон: монархия!

     -- Завтра  мы  таким  же  манером  привезем  Тьерa,--  заявил Шиньон.--
Повторим церемониал с Капетом.
     С наступлением  ночи мы расположились на привал в  уютных  палисадниках
деревни Аньер.
     Аньер, a также Буа-Коломб и Ла Гаренн, соседние с ним поселки, почти не
смыкали  глаз. Разбуженные крестьяне встретили  нас  дружелюбно,  но не  без
тревоги.  Предложили устроиться  на ночлег  на сеновалах, раздали тюфяки. Ho
батальонам  было  строro  запрещено pacсредоточиваться. Ломовики  рассказали
нам,  как  разрозненные,   беззащитные  группки  Национальной  гвардии  были
застигнуты  врасплох двумя пехотными  бригадами врага,  оттеснены  к заставе
Майо. Позже, перестреляв всех своих пленников до одного, версальцы отошли.
     -- Вы что же, граждане, своими глазами это виделн?-- приставал Гифес.
     Нам как-то не верилось.
     -- Вот так же видели, как вас сейчас видим,-- басил рослый возчик, тыча
в воздух толстым указательным пальцем.
     -- Я когда пришел сюда,-- рассказывал старый огородник,-- застал врача,
который осматривал трупы. "Они все умерли?* -- спросил я его. "Разве вы сами
не видите -- ведь y всех нdски нbг вытянуты вперед*. Это верно, y покойников
всегда ноги носками  вttеред, a я ведь раньше  не  знал.  Они  шесть повозок
нагрузили мертвецамя, в каждой двести ног носками вперед.  Мне сказали,  что
до того отправили еще двадцать так же нагруженных повозок.
     Федераты  плотнее  укутывались  в  одеяла,  стараясь прогнать кошмарное
видение этих сотен ног, a все еще сомневались: "Ты что, и впрямь веришь, что
они убивают пленных?*
     Зажигать  огонь  было   строго  воспрещено,  поэтому   солдаты  кое-как
перекусили  на скорую  руку,  есть  не  хотелось, да  и  спать  тоже. Где-то
довольно  далеко, в самом центре полуострова Жанвилье, женский голос пел про
злоключения какой-то  Лизон. Напрягая слух,  можно было  различить лошадиное
ржание, звяканье оружия: значит, рядом забились в ночную тьму тысячи  людей,
яапрасно силясь поспать хоть немного, подремать перед атакой.

     A там, за ними, лежал огромный Париж, разбросавший свои  огни в белесом
ожерелье укреплений.
     Заря  вставала  в запахах  сырой  земли, в весенних запахах, с обычными
деревенскими шумами  -- куры, петухи, собаки, скрип колес и ворот. На пороги
домов выходили женщины с кофейниками в руках:
     -- Тут на всех не хватит, но вы подставляйте кружки, мы еще сварим...
     Рассвет  едва проклюнулся, a мир уже огласили радостные птичьи  голоса,
заполнявшие  лесные заросли от Нантерpa до Сен-Дени и от Аржантейя до Клиши:
воробьи, дрозды, зяблики, снегири, в разных  концах  леса  куковали пять,  a
может быть, и шесть кукушек.
     Затем глухой  солдатский  топот по деревенским  улицам  заглушил  звуки
весны. Наша маркитантка  Зоэ, сияющая и  розовая, щебетала  где-то  в первых
рядах колонны стрелков.
     Издали  то тут,  то  там  проносилась  над  головами  гвардейцев  шляпа
Флуранса, и  можно  было  проследить по  ee  развевающемуся  плюмажу, как он
объезжал батальоны с эскортом своих гарибальдийцев.
     -- Флоран!
     Я повернул коня на голос Флуранса.  Командир XX легиона говорил  своему
адъютанту Амилькаре Чиприани:
     -- Я твердо  убежден, что надо было  выступить в  ту самую ночь,  когда
приняли  решение. Врага требовалось  застичь врасплох,  обрушиться  на  него
лавиной, пока он почивал на лаврах по случаю своих первых побед. Ho Бержере,
Эд и Дюваль считали, что энтузиазм -- это, конечно, хорошо, но  надо навести
немного порядка... И вот мы упустили драгоценнейшие часы!
     Флуранс взглянул на  нас.  Вернее,  охватил  взглядом  всю нашу  группу
целиком: Феба, Марту и меня. И вручил нам послание для Бержере.
     У меня мелькнула мысль, что это поручение было лишь деликатным способом
удалить нас с поля сражения.
     Хорошо  помню,  что  ощущал  я  во  время  эмой  скачки  тiодеревенским
пригородам, наводненным бамальонамй федерамов, в то раннее ympo очень ранней
весны, в эмом час.

     нееомненно, последний час настоящего счасмъя, ничем не омраченной веры.
Я  вдыхад  запах перегноя,  свежей зелени, нас  обвевал  уже  меплый  слабый
вемерок. Я словновижу, как мы скачем* Слышу крики часовых,  узнававших  нас:
"Смелее, Белъвилъh  Спиной  и  боками  я  ощущал меплую  мяжесмь  Maрмы,  ee
сплеменные  вокруг  моей малии  руки, ee  дыхание,  обжигавшее  мою кожу под
мышками, сквозь рубаху. Она моя  ноша, так же как она ноша  Феба, я несу ee,
подобно мому  как мамеpu-негримянки  носям своих младенцев на спине, так же,
как носили ux в своем чреве.
     О, какая это была иоша, моя Марта!..
     Генерал Бержере ехал в  бой в открытом  экипаже,  на нем были  высокие,
выше колен, сапоги, просторный редингот, красная  перевязь, множество знаков
отличия, и в том числе  на  левом лацкане маленький  масонский экер. Положив
рядом  с  собой на сиденье кепи  с шестью  галунами,  он  внимательно  читал
послание Флуранса.  И  чуть покусывал губы,  отчего  подрагивала  квадратная
бородка.
     Солдаты, скользя взглядом по его слишком уж щегольской коляске, ворчали
себе под HOC:
     --  Если ты не маршал Саксонский, воюй  как положено, не хочешь пешком,
так в седле!
     Пока  генерал  беседует  со  своими   офицерами  и  подготовляет  ответ
командиру XX легиона,  колонна сомкнутыми рядами переходит через  мост Нейя.
Сядя на коне, я могу, обернувшись, охватить взглядом бесконечную перспективу
и в  самом ee конце -- Триумфальную Арку,  вырисовывающуюся в жемчужно-сером
свете встающего дня.
     Коляска трогается в путь. Нам дают  знак следовать позади. Ответ еще не
готов.   Мы  едем  рядом  с  офицерами  из  штаба  Бержере.  Они  говорят  о
Мон-Валерьене.
     Исмория  Мон-Валеръена,  начиная  с 18  марма и в  последующие  дни,  в
буквальном смысле слова невероямна. B моменм борьбы за  пушки Тьер в  панике
приказал эвакуировамъ эму крепосмь;  приказ он нацарапал  собсмвенной рукой,
забившись  в уголок каремы,  коморая  мчала  его  что  есть  сил в  Версаль.
Boссмавший  Париж, самозабвенно  празднуя победу,  не  придал эмому  эпизоду
никакого значения. И грозная крепосмь -- один из ключей к смолице --

     смояла чумь ли не неделю  пусмая, пока mom же Тъер не послал муда новый
гарнизон.
     Проехали штабные, обмениваясь  новостями, как видно  хорошими. Какой-то
капитан, привстав в стременах и  обратив  к  западу  свою  подзорную  трубу,
воскликнул:
     -- На колокольне Буживаля развевается красное знамя!
     -- Значит, там разведчики Флуранса!
     Марта  изо  всех  сил  стиснула  меня  и  вдавила подбородок  мне между
лопаток.
     Генерал  Бержере  приподнялся  в   своей  открытой  коляске,  продолжая
диктовать депешу. Потом опустился на сиденье, подписал и махнул мне рукой.
     "x x x"
     И вот именно в эту минуту...
     Сунув  бумагу  в  карман, я  резко  повернул  Феба  и  слегка  коснулся
каблуками боков своего любимца... Седоусый офицер успел мне бросить:
     -- Скажи, сынок, великому Флурансу, что вечером  угощаем его шампанским
во дворце Короля-Солнце!
     Из кустов боярышника донесся свист дрозда.
     Мы   проехали  мимо  двух  домишек  с  садиками,  огороженными  длинной
невысокой стеной. A дальше простирались поля, на горизонте темнели деревья y
подошвы еще более темной горы.
     До последней  секунды  никто ничего не  замечал, разве что Феб: вопреки
обыкновению, едва я коснулся каблуками его боков, он взвился на дыбы и резко
отпрянул в сторону. Заржал. Марта впилась мне ногтями в живот.
     Вот в это мгновение и обрушилось на наши головы небо.
     Мы не сразу поняли, что произошло: из крепости Мон-Валерьен били в упор
тяжелыми снарядами по колонне Бержере, голова которой как  раз поравнялась с
воротами крепости.
     И почти  тотчас же среди свиста снарядов раздался беспощадно  резкий  и
четкий, как удар штыка, тысячекратно повторенный крик: "Измена! Измена!"
     Это  мошномворное смешение: чесночный  запах nopoxa  и npиморный  запах
крови...

     Лошади из упряжки Бержере распростерты, с вывалившимися внутренностями,
в липкой луже крови. На траву и на дорогу скатились десятки тел.
     -- Hac предали!
     Дождь снарядов не стихает, они ложатся  все  гуще, поражают все точнее.
Оглашая воздух гневными криками, ошеломленная колонна поворачивает назад:
     -- Hac предали! Возвращаемся в Париж!
     -- Верни-ка, сынок, мне депешу!
     Седоусый офицер рвет послание Бержере и кричит мне:
     --  Скажи  Флурансу:  пусть  отступает!  Он  остался без  прикрытия  --
противник обходит его и может отрезать. Скачи!
     -- A где он?
     -- Вон там,  прямо перед нами,  по  ту сторону МонВалерьена.-- Его рука
описывает  полукруг,  словно  перепрыгивая  крепость,   увенчанную  огнем  и
дымом.-- Ориентир-- красные флаги, которьши утыканы все колокольни...
     Феб с ржанием продирается сквозь человеческую колышущуюся массу. Все во
власти беспорядочного бегства, начало его -- линияобстрела, a  конец -- мост
Нейи. Среди всей этой сутолоки живет одна  мысль: возвратиться  в Париж, под
защиту его стен.
     Довольно скоро мы наталкиваемся  на  наших стрелков,  которые стояли  в
Рюэйе под  залпами орудий МонВалерьена. К  ним уже подошли авангарды колонны
Бержере.
     -- Где флуранс?
     -- Впереди! A где же  ему, по-твоему, быть? Вдали, ближе к Сене, слышны
сигналы рожков, дробь барабанов, частые ружейные залпы.
     -- A ну, ребятишки, поворачивайте!
     --  Нет,  y нас пакет для  Флуранса! Феб  перепрыгивает  через толстого
капитана, еле успевшего пригнуться к земле.
     Бельвильскйе стрелкй сидят в укрытии за изгородью.
     -- Спешиться! -- кричит нам Гифес.
     Флуранс со своими всадниками виден впереди, мет* pax в ста, укрытием им
служит  домишко, в  крышу  которого  как  раз попал  снаряд,  вздымая брызги
красной черепицы.
     Одним махом Феб берет препятствие -- изгородь, и

     нас,   как   дождем,   осыiiают  ветки,  срезанньre  залпом  с  дерева,
изрешеченного пулями.
     Стараясь  перекричать весь  этот гам, я передаю приказ  об отступлении.
Флуранс пожимает плечами, не  поворачиваясь и не  отрывая глаз от  подзорной
трубы.
     Потом, положив бумагу на переднюю луку седла, начинает царапать что-то.
Он с непокрытой головой. Легкий ветерок играет завитками его бороды, прядями
его  шевелюры. B это  мгновение первый луч солнца словно нимбом озаряет  его
голову.
     -- Это  тебе,  Флоран.  Быстро  в Бельвиль.  Передашь  записку  Предку.
Останешься в его распоряжении.
     Позади  нас федераты  продолжали  движение на  Версаль.  Под  пулями  и
картечью они следовали за Флурансом, a он опять  нацепил шляпу  с плюмажем и
высоко поднял свою длинную турецкую саблю.
     Мы мчались  галопом, уперев подбородок  в плечо:  мы  не могли оторвать
глаз  от бельвильцев, --  построившись в каре, они шли широким мерным шагом,
шагом  крестьянина,  сеятеля. A  Мон-Валерьен бил  по  ним,  и бил уверенно,
спокойно, бил без передышки.
     Я  не сразу понял, почему Феб вдруг прянул  вправо: он объехал лежавшее
на  земле тело.  Я чуть не  вывалился из седла, Марта скатилась на  землю. Я
остановил Феба, повернул назад. Марта поднялась на колени, но так и осталась
стоять, застыла.
     Не вставая с колен, Марта смотрела на умирающую Зоэ.
     Хорошенькая  маркитантка  бельвильцев  лежала на спине,  раскинув руки.
Снарядом ей разворотило живот. Она потеряла  свое игрушечное кепи, но шиньон
не растрепался. И полны жизни  были ee круглые глаза, перебегавшие с меня на
Марту.  Кукольное личико еще розовело. Кончик  узенького языка  скользнул по
губам.
     -- Послезавтра мне исполнилось бы шестнадцать лет.
     Снаряд,  которым ранило Зоэ,  разорвал  на ней  накидку и корсаж. Груди
лерламутровой белизны были обнажены, каждая в половину ядра малого калибра.
     -- Глупо, уж очень глупо,-- тихо плакала Зоэ. -- Не надо было мне яезть
во  все это. У мэтра Ле Флока мне жилось  хорошо. Зачем вы меня увели?.. Что
я, вам сделала?..

     Губы ee  так  и  не  сомкнулись.  Круглые  глаза  уже  заволакивало той
прозрачной пленкой, за которой исчезает последний взгляд.
     -- Она ничего не сказала! Понял, Флоран! Ты-то хоть не будь олухом! Она
умерла как человек, эта овца. Пусть все это знают...
     A затем мы заблудились, доверившись петляющей Сене. Марта уже не  могла
быть мне проводником. Я подумал, что, если держаться Сены, она выведет нас к
Парижу. Вместо того Сена снова привела нас на поле сражения.
     Очевидно, я сбился с пути, оглушенный стрельбой. Набережные  уже  давно
остались  где-то  в  стороне.  Теперь  Феб  мчался по  песчаному берегу,  по
заросшим травою прибрежным полям.
     Завидев железнодорожный  мост,  я придержал своего  жеребца. Мы  были в
Шату.  Совсем  рядом,  в   яблоневых   садах,  скрытая  огромными  тополями,
свирепствовала битва.
     -- Флоран! Это версальцы? Вон те!
     Какими  спокойными, чистенькими,  красивыми  казались издали  всадники,
следившие  за  ходом  битвы с высоты, по ту сторону Сены. Напрягая зрение, я
различил копья и остроконечные каски:
     --  Нет.  Это  пруссаки. Не  нарадуются,  должно бытьl И  вдруг  Мартой
овладела та неодолимая судорога, которая сжимает горло и нутро беглецов:
     -- Скореe домой!
     Я в ярости ударил каблуками и бессмысленно заорал,  пуская Феба вскачь,
на этот раз без оглядки:
     -- Скореe в Бельвиль!
     4* 4* 4*
     Тупик казался  особенно  пустынным,  быть может,  оттого,  что  посреди
мостовой  восседал  один-одинешенек безногий муж  нашей Мокрицы. Он-то нам и
крикнул:
     -- Они все в клубе Фавье! Там,  говорят, баталия идет! Мы уже повернули
коня, a бельвильский калека все еще орал нам вслед:
     -- Эй, голубки! Будьте добренькие, захватите меня с собой!..
     -- Берем его, Марта?
     -- B другой раз!

     ... Уже на улице слышен был яростный шум и возгласы: ' "ИзменаI"
     B клубе Фавье, пожалуй, было еще теснее, чем на самом мосту Нейи. Ни за
что бы мне не  пробраться внутрь, если бы не Марта, от которой я старался не
отстать, держась за край ee косынки.
     Трибуной завладела Tpусеттка. Она возглашала, не помня себя от гнева:
     -- A! Теперь взвыли, когда HOC разбит? Больно? Тем лучше!  Вперед умнее
будем. Теперь-то  смекнули,  зачем  Коммуне нужно  было, чтобы все там тайно
обсуждалось!  Чтобы  версальцы, видите ли, чего-нибудь  не  пронюхали! Держи
карман  шире! Среди наших  делегатов  в кружевах небось  найдется достаточно
предателей,  чтобы  Тьеру  все рассказать, и  целиком,  и в деталях! Так что
секреты эти  на  самом  деле  для  того  нужны, чтобы мы,  народ, мы, клубы,
комитеты бдительности, чтобы мы, женщины, не могли  туда сунуть HOC!  Почему
так, спросите? Потому  что  там запашок  есть! --  Шумное  одобрение.--  Они
называют себя правительством народа, a сами народу не доверяют. Они говорят,
что  мы сами, дескать, их  поставили! Это верно,  поставили,  да переставим,
если будет нужно!
     -- Браво! Не в бровь, a в глаз! Давай, Tpусеттка! Так их!
     -- И будем  переставлять  до тех пор, пока они не будут  такие, как нам
надо!  Мы   умеем  воспитывать  своих  ребят.   Сумеем   воспитать  и  своих
избранников, хоть бы пришлось для этого задать им не одну взбучку и отвесить
не одну оплеухy!
     Рукоплескали так,  что стены чуть не обрушились. Я же принюхивался,  не
потянет ли где табачком: Предка бы отыскать.
     -- Что заслужили, то мы и получили, включая наших вождей. A  мы, внучки
"вязалыциц" и  санкюлотов,  как же  мы могли  так размякнуть? Дать себя  так
завлечь этой вороне в павлиньих перьях, этой телке, разукрашенной, словно ee
на сельскохозяйственную выставку привели...
     Я наклонился к Бландине Пливар:
     -- О ком это она?
     -- Да о Флурансе, a то о ком же еще!
     -- Вы о нем не беспокойтесь! -- орала моя тетка.-- Пусть на нем и штаны
и все что в штанах при нем, это

     ему ничуть не помешает улепетывать от версальцев! Флуранс... Как  бы не
так, лучше его Флорансой звать!
     Весь взмокший, захлебываясь  от  злости, клуб Фавье с мрачным  упоением
повторял: "Флоранса... Флоранса...*
     Я крикнул во всю силу голоса:
     -- Hy нет! Вы не имеете права!
     Крик мой раздался в ту самую  секунду, когда  присутствующяе наконец-то
перевели  дух. Все  головы повернулись  в мою сторону: насмешливые и Vневные
взгляды. Я услышал:
     -- Ага! Миленок Флорансы!
     -- Это его любимый писарек!
     -- Флоран -- Флоранса!
     Марта ухватилась за мои плечи, чтобы прибавить себе росту:
     -- Не смейте трогать Флуранса!
     Смех перешел в кудахтанье.  Ho зала все же  не  осталась безразличной к
нашему  вмешательству,  и теперь  головы  повернулись к трйбуне, откуда  без
промедления со снисходиtельностью, ядовито прозвучал ответ Tpусеттки:
     --• A  вам, мои любезные, все кажется распрекрасным, как в сказке, лишь
бы вам позволили гарцевать на барской лошадке!
     На  этот  раз  одобрение выражалось  уже  ревом.  На  мгновение  я даже
испугался за себя и Марту. Еще одно слово, и клуб разорвет нас в клочки...
     Теперь трибуной завладела Клеманс Фалль:
     --  Поскольку  все  --  или  почти  все  --  согласны,  надо  перейти к
действиям,  показать  себя   достойными  великих  предков   времен  Teppopa.
Отечество в опасности, Революция тоже -- по вине этих негодных и  вероломных
вождей.
     Зал замер, задержав дыхание.
     -- Чего  же мы ждем,  гражданки? Почему не  предаем  их суду? Почему не
покараем их?  Что  же,  позволим  им и впредь предавать  нас? Все  больше  и
больше? Мало вам, что ли? Они наших мужей подставляют под пули! Отцов  наших
детейl Что  жвj  чтобы расшевелить  вас,  версальцам надо,  видно,  войти  в
Бельвиль? A сейчас они небось уже в Ратуше!
     -- Нет! -- раздался грозный голос. У входа произошло смятение.
     -- Дайте дорогу! Дорогу!.. Это был Габриэль Ранвье.

     -- Версальцев нет в Ратуше,-- добавил он,  уже поднявшись на трибуну.--
Они не  вошли  в  Париж,  и не  так  просто им  это еделать, если вы  будете
слушаться своей головы, своего сердца, a не поддаваться всякому вздору.
     Бледный говорил негромко, однако до ушей присутствующих доходило каждое
его  слово.  Он стоял на подмостках, освещенный  отблеском газовых рожков. С
непокрытой  головой.  Полоска   засохшей  крови,  тянувшаяся  из-под  волос,
спускалась по прав