тихо  замечает
привратник с Вогезской площади.
     -- Чего еще?  --  орет Шиньон.-- Это  все же Виктор Гюго, мало вам, что
ли!
     Пока в самом  большем  котле,  какой только удалось отыскать в кабачке,
варится картошка, каждый старается осознать, что  сильнее всего поразило его
в этот день.
     -- Фарон привел своих моряков  и приказал  им  сорвать красное знамя  с
Колонны. И как только наши успели водрузить его обратно?!
     --  Забредешь  в закоулки  потемнее, a  там  полицейских кепи  навалом.
Полицейские  от  них  втихомолку  отделываются,  поди отличи  их  сейчас  от
национальных гвардейцев!
     -- Ой, теперь  все понятно!  -- орет  Бастико.-- Вот, значит,  почему y
меня кепи сперли. Полицейский постарался.
     Пехотинцы 120-го полка со смехом вспоминают отдельные фразыиз воззвания
Тьерa,   которое  по  его  приказу   расклеили  ньrаче  ночью,  a   они  его
собственноручно срывали:
     "...Пусть добрые  граждане  отмежевываются от  дурных,  пусть  помогают
силам порядка...*
     "...Виновные предстанут перед судом!"
     "...Необходимо    любой   ценой   немедленно   восстановить   нерушимый
порядок..."
     Солдаты нарочно подчеркивают южный акцент и принимают напыщенные позы.
     "...Правительство  Республики  хочет  покончить  с глятежным комитетом,
члены которого -- люди, почти все неизвестные .населению столицы,-- являются
сторонниками  коммунистической  доктрины,  они  отдадут  Париж  на  поток  и
разграбление!*

     A другую  прокламацию, вызывающую  еще  более неистовый  хохот, генерал
д'Орель де Паладин поторопился  отпечатать  нынче утром -- пожалуй,  слишком
поторопился: "Монмартрский  холм  взят и занят  нашими  войсками, равно  как
Бютт-Шомон и Бельвиль. Пушки... находятся в руках правительства..."
     От огромного  котла поднимается приятный aромат, щекочущий нутро,-- это
мясник с  улицы Платр кинул  в  варево  здоровенный кусок сала.  Над камином
висит в  рамочке старая литография Домье,  появившаяся в "Шарнвари": Франция
-- Прометей, и Орел -- Коршун. Пятна сажи придают ей особую выразительность.
Присев на  край  барабана,  Ранвье  ведет разговор  с  Эдом,  другом Бланки.
Глядишь на  этот  высокий лоб,  кроткие глаза,  на  эту недлинную, аккуратно
подстриженную  бородку, на эти огромные, неестественно пышные усы, и никогда
не  скажешь,  что   перед  тобой  профессиональный   заговорщик,   один   из
организаторов нападения на казармы  Ла-Виллета. Всего два часа  назад, даже,
пожалуй, wеньше, он  с горсткой людей ходил штурмом на  казармы Наполеона...
Извечный  Смертник  и  Бледный  делятся  невеселыми  мыслями  о побледствиях
шонмартрских расстрелов. Заметив меня, Габриэль Ранвье спрашивает:
     -- Предка поблизости нет?
     -- Нет.  По-моему,  он с  Флурансом. Koe-кто из  стрелков, желая  убить
время, режется в карты.
     Звон и грохот в мгновение ока очищают зал кабачка на улице  Тампль. Это
прикатила  из  Бельвиля наша пушка "Братство", y нее  великолепная  упряжка,
зарядный  ящик. Тащат  ee  шестериком  рослые  битюги.  На  месте  переднего
ездового в  роли главного пушкаря --  Марта. O6лепив пушку со всех сторон --
на стволе, на зарядном  ящике, цепляясь за все,  за  что можно  уцепиться,--
висит прислуга: Пружинный Чуб,  Торопыга, Киска, Адель, Филибер, Зоэ, Ортанс
Бальфис -- дочка мясника! -- Барден с Пробочкой.
     Восседая на  коне  -- бретонском  битюге,--  Марта  обводит  рукой свои
кортеж и ноказывает мне язык.
     --  Марш с пушкиl --  командует  она.--  Выдвинуть пушку "Братство"  на
огневую позицию!

     Она  поднимается  в  седле  и  объявляет федератам  и  любопытствующим,
столпившимся вокруг:
     -- Сейчас попробуем  нашу рыластую  на  Ратуше! Гифес хлопает Марту  по
плечу:
     -- К столу, дети Коммуны...
     Огромнейший котел слишком мал для того, чтобы насытить все эти бурчащие
с  голодухи  животы,  но  распределение пищи  происходит совсем не так,  как
обычно в предместье.
     -- Хватит, хватит...
     -- Мне что-то сегодня есть неохота.
     -- Лучше дайте лишнюю картофелину вон тому сопляку.
     Марта  ничего не  желает слушать,  велит  распрячь  лошадей,  повернуть
пушку. И вот наше орудие наведено на Ратушу.
     -- A... a... она не взорвется?  --  спрашивает Марта  y  Гифеса, обеими
руками, точно куклу, прижимая к груди первый снаряд.
     -- Не думаю,-- неуверенно отвечает типографщик.
     -- Hy и ладно! A что будет, если окажется, что бомба слишком мала?
     -- Может не  долететь до  Ратуши, и  все  тут. Федераты и зевакн только
улыбаются, наблюдая за детворой, готовящей свое орудие к первому выстрелу.
     -- B конце концов, такая же  пушка, как  другие, a нам бог знает чего о
ней  наговорили,--  бормочет  кое-кто.  ° Ночь  наполнена  радостью,  каждый
ощущает сладостный трепет  веры, которую дает  сила;  улица Тампль ворчит  и
потягивается гибко и  мягко, как могучий тигр,  когда он, весь подобравшись,
не отводит  глаз  от добычи. Пушка "Братство" только часть, ясерло длинного,
очень длинного орудия, которое тянется до самоro Бельвиля, до Бютт-Шомона, и
ee бронзовый ствол -- улица, a душа ee -- народ.
     --  B самую середину  цельтесь! -- вопит Марта.-- Туда, между воротами,
где часы!
     Пружинный  Чуб, забив заряд,  откладывает  в сторону  прибойник.  Марта
вставляет снаряд, он скользит сам по себе, увлекаемый собственным весом, a в
стволе что-то свистит.
     -- A ну, ребятишки, не валяйте дурака! -- кричит Ранвье.

     Люди, стоящие на  баррикаде,  вскрикивают: красное знамя взвивается над
штаб-квартирой власти.
     -- Опоздали...-- бормочет Марта и прижимается лбом к стволу пушки.
     "x x x"
     -- Завтра будет  ведро,--  заявил Желторотый, изучая с  балкона  Ратуши
iмрижское небо.
     -- Ты это из-за знамени говоришь?
     -- Да нет. Я-то без заковык говорю.
     B коридорax, на  лестницах приходится перешагивать через сморенных сном
в  разных позах федератов.  Te,  кто вдесь  не в первый раз,  в  один  голос
твердят:
     -- Напоминает тридцать первое октября...
     -- H-да, но это тебе не тридцать первое!
     "Вожаки"  сходились  со  всех  четырех  сторон Парижа,  "великие  люди"
квартала, которые даже не знают  друг  друга,  они наспех  знакомятся, потом
рассказывают, "как это все произошло" в их "краю". Например, некий гражданин
по  фамилии Аллеман* проснулся от кошмара: он увидел  во сне, что Тьер режет
патриотов.
     -- Вскакиваю  с постели, открываю окно... на  набережных полно  солдат.
Пантеон  занят!  Наспех  одеваюсь, хватаю  ружье,  скатываюсь  с  четвертого
этажа!.. Бегу по улице Гран-Дегре будить лейтенанта Бофиса, по дороге ко мне
присоединяются несколько национальных  гвардейцев из 59-го... Оттуда мчусь к
Журду* на улицу Сен-Виктор. Он спит... Граждане, все на Сен-Maрсель!
     Пикеты гвардейцев с  горечью  обсуждали расстрел двух генералов. Кош не
одобрял эту расправу.
     -- Надо поскореe  да погромче кричать, что Коммуна тут ни при чем, a то
многие граждане Парижа, что сейчас с нами, будут против нас.
     -- Генералы сами первые убийцы,-- отрезал Шиньон.--  Тома и Леконт были
из самых худших, пусть катятся ко всем чертям!
     -- Оба тела были сплошь изрешечены пулями: чуть ли  не дрались, чтобы в
них стрельнуть. Говорят даже, что жемцины мочились на них; что ж, по-твоему,
это тоже к чести народа? -- гнул свое прудонист.
     -- Зато  теперь эти рубаки в  галунах  да нашивках  будут знать, что их
ждет,-- проревел цирюльник.

     Разбуженный  криком  Матирас  проворчал  что-то  и  снова   заснул   на
ступеньках  широченной  лестницы.  Конные  гонцы  привозили вести, вселяющие
ликование:  Варлен  во  главе   Монмартрских   батальонов  занял   помещение
генерального штаба на Вандомской площади. Дюваль с национальными гвардейцами
XIII округа расположился в полицейской префектуре. Тьер со своими министрами
дал  тягу.  Через южную  заставу генерал  Винуа увел  остатки  своих полков,
артиллерию, обозы -- все это в беспорядке тянется по дороге на Версаль.
     Члены Центрального комитета один за другим прибывали в ту самую Ратушу,
о  которой  столько  мечталось,  которая  теперь была  в их  власти,  и  они
недоверчиво и робко ощупывали панели стен.
     Набат стих. Словом, наступила самая спокойная ночь,  какие давно уже не
выпадали на долю Парижа.
     •Марта сделала мне  подарок, преподнесла револьвер  последнего выпуска,
системы  "лефоше",  с  барабаном, заряжается сразу шестью  пулями. Лучших не
бывает.
     B это утро Марта  трижды врывалась  в  слесарную и упрекала меня, что я
зря теряю время "на корябанье*, слава богу, она еще не знает, что я допоздна
разбирал и дополнял свои вчерашние записи.
     Весь  день   сияло   солнце,   настоящее  республиканское.  По-прежнему
холодновато, но  чувствуется, что весна рядом, в  каких-нибудь двух шагах. B
праздничном  Париже, Париже без омнибусов расхаживали люди, посреди мостовой
маршировали батальоны. Повсюду пели Maрсельезу, "Песнь отправления", и в эту
самую минуту, .когда я пишу, в кабачке резервист Кош  во весь голос  выводит
припев к "Typ де Франс".
     Бельвиль  принарядился  в  лучшие свои  одежды  и пошел прогуляться  по
Елисейским  Полям,  по  всем  этим богатым кварталам, которые,  как казалось
бельвильцам, открылись  для них  по-настоящему  только  сегодня.  Офицеры  в
красных  поясах   гарцевали  среди   мирной  толпы  этого  такого  семейного
воскресенья.  Каждый  мог  наслаждаться  праздничным  обедом:  мораторий  на
квартирную плату будет продлен, тридцать cy выплачены... Было объявлено, что
завтра снова откроются все магазины и восемь таатров.

     Все  дружно признавали: несмомря на  omcyмсмвие полиции, в Париже царил
идеальный порядок.
     Этим  воскресным  утром Париж проснулся  как в горячке. Расклейка новых
прокламаций собирала повсюду  веселые толпы. Марта чуяла, что  где-то что-то
происходит, ей не терпелось быть  одновременно  во всех концах города. A вот
мне --  нет. И  без того  происходило слишком  много всего,  все шло слишком
быстро.  Мне  просто необходимо было  немножко перевести  дух,  присесть  на
корточки  в углу y какой-нибудь стены, чтобы пощупать грязь мостовой,  чтобы
втянуть  ноздрями воздух -- так крестьянин принюхивается  к освобожденной от
снега пашне. Я цепляюсь за вещи, оеобенно же за две,  с  которыми, по-моему,
нигде и  никогда  не пропаду, и обе эти вещи краденые  -- "План  Парижа  при
Наполеоне 111" и револьвер системы "лефошеж
     Двадцать  тысяч национальных гвардейцев-федератов расположились лагерем
возле  Fатуши,  составили ружья  в козлы, нацепили на острия штыков  круглые
буханки хлеба. Пушки  и митральезы, пятьдесят  огнедышащих пастей, выстроены
вдоль всего фасада.
     Зоэ сшила себе широченные шаровары.  Лармитон приделал лямки к бочонку,
пожертвованному  Пунем. Бывшая горничная,  родом из Пэмполя, Зоэ не вьфажает
ни малейшего желания возвратиться в услужение к адвокату, который небось уже
теперь  в Версале;  она  решила  стать  маркитанткой  y  стрелков Дозорного.
Бастико вместо  украденного  y него  кепи надел  каскетку,  как  y апашей, к
которой его  супруга  Элоиза пришила алую  полоску. Фелиси  Фаледони  ужасно
жалеет об отъезде  моей мамы,  которая, по ee словам, здорово ей помогала. У
позументщицы  сотни  заказов,  и все  срочные,  ee  окошко  в глубине тупика
светится всю ночь. Дело в том, что наши стрелки стали  "федератами"! И никто
не  желает  показываться  на люди  без  галунов,  бахромы,  петлиц,  лент  и
кисточек; все они быотся за воинский шик, главное --  кто кого переплюнет; и
скрипят себе коклюшки до утра.
     Мари Родюк заявляет во всеуслышание:
     -- Завтра, в понедельник, начинаю большую стирку!
     -- Я тоже,-- восклицает Селестина Толстуха.
     -- Значит, переменим дни? -- добавляет Бландина Пливар.

     --  Теперь мы небось  люди  свободные, разве  не так!  --  подхватывает
Клеманс Фалль.
     Наши кумушки не перестают поздравлять друг друга со свободой.
     Koe-кто из солдат осел в предместье, кое-кто вернулся сюда. Их узнавали
издали по светлым  шинелям. Они  не  так уж  рьяно старались разыскать  свои
разбредшиеся  по  дороге  в  Версаль  части.  B  Вельвиле они  прижились,  a
Революция  их  уже  не пугает.  Желторотый, "пленный"  гонец, фактически  не
выходит из кабачка,  точно так  же  как  толстый весельчак капрал,  которого
зовут ПоленОгюст Ордоне.  Оба они  без  церемоний садятся  с  нами за стол в
"Пляши Нога". Bo время осады это как-то само собой вошло в привычку.
     -- Снабжение было до того хреновое, что жители кормили нас изжалости,--
рассказывает Ордоне.-- Делились с вами последним куском хлеба...
     Даже простая похлебка и та приобрела теперь совсем иной вкус. Словно бы
наступила весна трапез. Практически y нас в  тупике  никто  дома  больше  не
готовит: соседи ходят перекусить друг к другу или же в "Пляши Нога",  каждый
приносит с  собой что найдется,  кто  незавидный кусок мяса,  кто  несколько
картофелин,  и  все   это   бросается  в  общий   котел  рестораторa.  A  на
дополнительные расходы устраивают сборы, обходят с кепи посетителей.
     Самое главное -- быть вместе.
     -- За ваше  здоровье, братцы  мои, проклятый  сброд!  Выпьем, голытьба!
Чокнемся! Господин Тьер в штаны себе напустил в своем  Версале. Hac он зовет
"презренная толпа*. Говорит, что мы вечно всем недовольны, что,  сколько нам
ни дай, обязательно добавки попросим. И он, недоносок, прав! Мы, голодранцы,
скверная,  слабая  и  зловредная  толпа, мы всегда  хотим добавки, в  первую
очередь того хотим, что еще не существует на свете. A знаете, чего мы хотим,
господин  Тьер? Да так, пустячка -- лестница нам нужна. Да подлиннее,  чтобы
влезть  прямо  на  небо,  схватить  господа бога  за галстук и  раз навсегда
объясниться с ним с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной!
     Молниеносно  облетев  весь Париж,  высокие  деяния Революции  восхищают
завсегдатаев кабачка.
     -- Винуа  до  того  задницу  припекло, что он  совсем  о своем воинстве
позабыл, забыл и о канонерках, стояв

     ших  на  якоре   y   Пуэн-дю-Жур,  и   о   бригаде,  расположившейся  в
Люксембургском саду. Hy вот гражданин Аллеман и  решил шяи заняться! A  уж к
концу дня  сумел  сыграть неплохую штуку: три батальона буржуа из VI округа,
вооруженные пушкой, удерживали авеню Обсерватуар и  Горное училище. Bo главе
59-го наш Аллеман идет и предлагает  свои  услугй  правительству. Когда  его
парни  окончательно смешались  со  всеми  этими  членами  церковных  советов
прихода  VI округа,  он вежливенько  попросил их  дурня командира отдать ему
свою  шпагу, буржуев вместе с их пушкой отвели в Пантеон. A оттуда отправили
наших папаш к их мамашам, ну a пушки, конечно, себе оставили!
     -- Hy a как с бриrадой в Люксембургском саду?
     --  И  тут  без  Аллемана  не обошлось! Когда взяли  Горное училище, то
захватили одни ворота и узнали пароль! Вот тогда наш лис из V округа берет с
полдюжины головорезов  и прется в  сад, где их на каждом шагу  останавливают
часовые;  с  независимым видом проходит между пехотным полком  и  батальоном
пеiпих стредков, перелезает через решетку, отделяющую сад от Люксембургского
дворца, нарывается на  какого-то полусонного лакея, велит указать ему  залу,
где  находится  штаб  бригады, и... вперед!  A  там  пять  штабных  офицеров
переставляют флажки  на  карте Парижа.  Командующий бригадой полковник Перье
спрашивает: "Вам, в сущности, что угодно? Каковы ваши намерения?" -- "Увести
вас  с собой  в  мэрию  V округа*.  Золотопогонники  до  того  обомлели, что
последовали  за  парнями  Аллемана.  Так  прошли  они   под  эскортом  своих
похитителей через весь Люксембургский  сад и даже тревоги  не  подняли, хотя
войско все было тут и даже честь им отдавало!
     -- Должно быть, в мэрии им знатный прием оказали!
     Все  теперь  идет  гладко  да  мирно.   Завзятые  курильщики  и  те  не
сквернословят, когда в пачке табака попадется щепочка.
     -- Надо бы всерьез заняться Политехническим училищем,--  мрачно бросает
Жюль.
     Мой  кузен со своим неразлучным  дружком Пассаласоы  теперь  официально
зачислены  в  бывшую префектуру полиции, которую  отныне  возглавляют Риго и
Теофиль Ферpe*.
     Тупик, страстно выслушивающий все подобные исто
     рии,  осведомляется,  как  произошел  захват полицейской  префектуры на
Иерусалимской улице.
     --  Этот  хитрец  Риго  уже  давно  к  прыжку  готовился,--  напоминает
Пассалас, подмигивая правым глазом, подтянутым к виску длинным шрамом.
     Дюваль во  главе батальона XIII округа обложил полицейскую префектуру с
площади Дофины.  Высланный  вперед патруль,  продвигаясь, буквально  жался к
стенам. B конце этой  неболыной площади -- портик  с железной дверью. Налево
каморка  старшего привратника, и тут же отдел префектуры, где ведутся записи
актов  гражданского  состояния.  Справа  канцелярия, выдающая  удостоверения
личности,  на  верхнем  этаже  канцелярии второго  отдела.  Стучат  в  дверь
прикладом. Ихний  привратник вылезает с каскеткой в руке. "Никого  нет.  Все
разъехались. Будьте как  дома". Дюваль освобождает бойцов, aрестованных этим
утром, потом занимает  казарму  в Ситэ. A там  оказалось  великое  множество
оружия.
     -- Чисто сработано,-- бормочет Пливар и даже сглатывает слюну.
     -- A что ты про Политехническое училище говорил?
     -- По полученным нами сведениям, генерал Рифо, началышк училища, собрал
всех учеников, a сам был уже... в штатском!
     -- Откуда же Риго обо всем узнал?
     --  Сорока на  хвосте принесла! Генерал в  штатском прямо так и брякнул
своим ученикам, что он сам  не знает, что предпринять, и  оставляет, мол, на
них "управление училищем". Проголосовали,  только четырнадцать  голосов было
подано  за  Центральный  комитет  Национальной  гвардии.  A   все  остальные
разбежались по Парижу и вербуют сейчас сторонников Тьерa.
     -- Следите за  ними хорошенько, граждане! -- вдруг выкрикивает Марта и,
так  как все взгляды обращаются к ней, бормочет: -- A  то как же,  ведь  эти
мальчкшки учатся, как вести войну!  Мечтают только об убийствах да нашивках!
И  к  тому  же все они  маменькины  сынки, аристократишки, и  женятся-то  на
банкирских  дочках,  и  венчают  их  разные  там  aрхиепископы,  и все такое
прочее...
     Клиенты кабачка  новыми глазами смотрят  на  почерневшую фреску  "Грабь
голытьбу!", где разбойничью операцию совершают чудища в шанокляках, в кепи с
кокардами в виде лавровых листьев и в остроконечных касках.

     --  A  вдруг  пруссаки  тоже  решат вмешаться  и наводить  порядок?  --
бормочет себе под HOC Кош.
     -- Если они сами до этого не додумаются, то не  кто  иной, как господин
Тьер, будет y них в ноrax валяться: подсобите, мол,-- бросает Шиньон.
     Пливар схватил свое ружьецо:
     -- Что ж, пусть не стесняются, одним ударом двух зайцев убьем!
     -- За двумя зайцами погонишься...--  шепчет Лармитон, с  опаской косясь
на  этого бесноватого,  который  --  вот несчастье!  --  только что  получил
новенькое ружье, "шаспо" последнего образца.
     -- Вы небось думаете, что вам по-прежнему будут  платить по тридцать cy
в день?  -- кричит из кухни жена Нищебрата: она помогает Терезе и Леону мыть
посуду.
     -- Если бы хоть Кель снова принял на работу медников,-- ворчит Бастико.
     --  Заткнись! -- кричит Матирас.-- У нас  есть дела поважнее, чем целый
божий  день стучать no жестянкам! Мы свои тридцать кругляшек получим, да еще
с процентами! Эти трусливые  недоноски не успели вывезти Французский банк. A
там  золота полно, хоть  задавись! Так что  всем  славным  парням Социальной
республики сполна заплатят, надолго хватит, шампаньей еще будем упиваться.
     Слушатели заранее облизываются, поглаживают себе брюшко...
     -- Эй,  потише, граждане1 -- вмешивается Гифес, озабоченно морща лоб.--
Значит, вы  хотите, чтобы  нас  обвинили в воровстве, в грабеже? Наши  враги
только этого и ждут.