стыла как каменная и вдруг выпалила:
     --  Флоран, вот глупо-то, но  я больше без тебя не могу! Этот крик души
сорвал  меня с  места, бросил  к ней. Мы  стояли лицом  к лицу,  и тут  меня
дернуло шепнуть:
     --  A Флуранс? --  за что тут же  получил с маху  две оплеухи и услышал
дикий вопль:
     -- Стыда в тебе нет, как ты смеешь мне такое говорить? Нашел время!
     Я легко приподнял ee с зетяли.
     Потом Марта снова взяла меня за руку.  Мы шагали, не разговаривая, даже
не глядя  друг на друга. К  Рони мы  вышли  между редутом Монтрей  и  замком
Монтро, где теперь расположились пруссаки; до нас долетали их песни и крики,
a также пиршественный запах тушеной капусты. Баварцы-артиллеристы, стиравшие
в ручейке исподнее, окликнули нас, мерзко гогоча.
     -- A знаешь, ноги y тебя вовсе уж не такие огромные.
     -- Значит, ты меня вроде бы любйшь?
     -- Да разве  я  об этом  толкую! -- крикнула она. Мы были  уже в десяти
шагах от дома, как вдруг Марта придержала меня за руку:
     -- Знаешь что, Флоран? Ты непременно начни трубку курить.
     Мама так ласково встретила Марту, что  y меня закралось подозрение,  уж
не оказывала ли ей наша смуглянка во время осады кое-какие услуги, о которых
я и не подозревал. Даже Бижу сразу признал Марту и  приветствовал ee на свои
лад -- все тыкался и тыкался своими атласными губами ей в шею, в yxo.
     Марту  уложили  в  постель  Предка.  Среди  ночи она  дважды  вставала,
высовывалась из окошка и подолгу смот
     рела в  сторону  Бельвиля.  Все тянула  мордашку  к  Парижу, словно  бы
принюхивалась к  той точке горизонта, где лежала столица. Она  напомнила мне
вашего прежнего пса, славного нашего Тнберa, который  за несколько  часов до
первых  раскатов грома срывался с  цепи и вышибал дверь  кухни, влетал в дом
прятаться под кровать, хотя на  небе не  было  еще ни  облачка и даже старые
крестьяне не ждали грозы.
     -- Слушай, Флоран, надо быстрее домой возвращаться!
     -- Куда это "домой"?
     -- B Бельвиль.
     Понедельник, 20 марта 1871 года.
     Коммуна!
     Баррикада горделиво перерезает бельвильскую ГранРю, она тянется от арки
до  улицы Ренар. Тупик служит  ей кулисами. Впереди ров. Позади амбразурa со
своей батареей -- пушкой "Братство".
     Вот для начала  краткое изложение событий, происшедших во время  нашего
путешествия в Рони, во время нашего "свадебного путешествия", как  с лукавым
подмигиванием выразился Предок, прежде чем ввести меня в курс дела:
     -- B  жизни не угадаешь, кто помог нам воздвигнуть  в тупике баррикаду.
Бальфис  и Диссанвье!  Так-то,  сынок!  Мясник  и аптекарь.  И это --  самое
существенное. Чего не смогли сделать ни вторжение врага, ни осада  -- я имею
в виду  объединение мелкой  буржуазии с пролетариатом,--  сделало, и  весьма
успешно сделало, это Собрание глупых провинциальных дворянчиков. Уж  надо до
такой нелепости дойти -- заседать в  Версале! Лишить Париж  звания столицы!*
Тут-то аптекарь  и  не  выдержал  -- гордыня  заговорила.  Сразу же бросился
выворачивать  из  мостовой  булыжники,  и,  уж  конечно,  красотка   госпожа
Диссанвье  не  стала  его  удерживать.  Бальфис,  тот пришел к  нам из менее
романтических  соображений -- просто  мясник  испугался,  что,  ежели  Париж
перестал быть Парижем, дела пойдут хуже... A там, в Версале,  тоже произошло
объединение: легитимисты*,  орлеанисты,  бонапартисты... Никак  они не могут
договориться о том, кого выдвинуть в  монархи, но зато все дружно ополчились
против нас вслед за господином Тьером.

     Каждое слово, каждый акм  этого Собрания, перенесшего свои заседания из
Бордо  в  Версаль из cmpaxa перед  Парижем,  били no  смолице, как пощечина.
Когда Гамбеммa,  депумамы Эльзаса и Ломарингии и шесмь избранников naрижских
предмесмий,  в  том  числе Малон, Ранк*,  Рошфор,  Тридон* и Пиа,  подали  в
oмсмавку  в  знак  npomecma,  дворянчики  проводили ux  криками:  tСкамермъю
дорога!* Когда 8 марма Викмоp Гюго высмупил в защиму Гарибалъди, его чумь ли
не  освисмали, виконм  де  Лоржериль, помещик, завопил: "Собрание не  желаем
слушамъ  Викмоpa  Гюго,  помому  что  он говорим  не  no-французски!"  Авмоp
*Возмездия" може подал в oмсмавку.
     Собрание  в   Версале  --  это  Париж   без  правительства,  Париж  без
муниципалитета.
     Мадемуазель Орени,  портниха от Фошеров, господин Клартмитье -- магазин
"Нувоте",  Cepрон,  хозяин   лесопилки,  и  болышшство  лавочников  Бельвиля
находятся по нашу сторону баррикады.
     После 13 марма все векселя, выданные с  13 авгусма no 13 ноября, должны
были быть  оплачены  с проценмами в  течение  семи месяцев.  Семь месяцев, в
течение коморых все  дела были прекращены, дисконм невозможен, a банк еще не
омкрыл  своих омделений. A mym еще поисмине смрашная проблема  -- квармирная
плама. Tpucma мысяч рабочих, ремесленников, надомников, мелких фабриканмов и
морговцев, израсходовавших  во  время осады  последние омложенные на  черный
день гроши и еще  ничего не зарабамывавших, очумились во власми домохозяев и
мем самым на грани полного разорения. За чемыре дня, с  13 no 17 марма, было
предсмавлено ко взысканию cmo пямъдесям мысяч векселей. После чего  Собрание
в Бордо омложило свои заседания do 23-го,  дабы возобновимь свою "рабому"  в
Версале, "не oпасаясь уличных мямежей",  как  обещал  им, пожалуй, несколъко
oпромемчиво,господин Тьер.
     Наша  баррикада  -- yx, какая грозная! На углу улиц Пиа и Ребваль целых
три баррикады, и тоже  с пушкой. Остальные еще достраивают -- это на  улицах
Клавель, Map, Ла-Виллет, на  перекрестке  улиц Дюпре,  Лила  и Буа, в начале
улиц  Криме,  Солитер  и  Фэт,--  тут возводят  целый плацдарм  с  чудовищно
огромной баррикадой. Ниже мощное заграждение перерезает Бельвильский буль
     вар при входе в предместье Тампль. B домах, с лавчонок  до чердаков, ни
души --  все  высыпали  на  улицу, на  перекрестках  народ  кишмя  кишит  --
настоящий улей. Повсюду смеются, поют, a на заре что-то загромыхало.
     Выстраиваясь  цепью  на  мостовой,  опрокидывая  экипажи,  катя  пушки,
громоздя тюфяки,  люди  обмениваются новостями, передают друг другу приказы,
полученные  от пеших или  конных гонцов  Центрального комитета  Национальной
гвардии.
     --  Министр  внутренних  дел Пикар  перепугался,--  толкует  слушателям
Гифес.--  Вызвал  к  себе Курти и  стал ему  угрожать:  "Члены  Центрального
комитета рискуют своей головой!* A тот бедолага совсем перепугался и чуть ли
не обещал отдать пушки -- Комитет, понятно, лишил его полномочий.
     Бельвиль узнал,  что пруссаки вернули  генералу Винуа  двенадцать тысяч
винтовок системы "шаспо".
     -- Подумайте  только,  "шаспо"! -- бесится  Пливар, злобно пиная  ногой
свое старенькое кремневое ружье.
     Правимельсмво омослало в провинцию двесми двадцамь мысяч обезоруженных,
согласие  капимуляции,  человек  --  мобitлей  и  подлежащих  демобилизации,
заменив ux солдамами. из Луарской и Северной армий.
     Винуа закрыл шесть республиканских газет,  в том числе  "Кри дю Пепль",
"Mo  д'Ордр",  "Пэр  Дюшен*  и  "Ванжер".  Тираж их достигал  двухсот  тысяч
экземпляров.
     На заре в субботу 18 марта шел мелкий ледяной дождик. Охраняющих орудия
Бельвиля  в артиллерийском парке  Бютт-Шомона было  всего тридцать. Тридцать
продрогших, сломленных усталостью,  полусонных.  И вдруг они увидели, что со
всех  сторон  окружены  солдатами  с примкнутыми  штыками,  сотнями  солдат.
Капитан крикнул:
     -- Мне приказано стрелять в тех, кто окажет сопротивление!
     Среди них было шестеро стрелков Мильерского батальона, шестеро с  улицы
Пиа,  шестеро  с улицы  Рампоно  и лучшие  люди из Дозорного:  Янек,  Фалль,
Феррье, Чесно
     ков, Матирас,  Бастико и  еще  несколько человек. Всего тридцать. И они
подняли руки.
     Пушка  "Братство" была первой из захваченных войсками генерала Винуа. A
эти тридцатъ стояли, подняв руки, и смотрели.
     Я снова устроился в кресле мэрии XX округа. Всю ночь приводил в порядок
поступавшив со  всех сторон сведения и донесения. Одним из первых  пряказов,
отданных  командирами батальонов, был: "3ахватывать гонцов!* С утра начались
aресты  конных  вестовых.  Эти  посланцы,   утоляя  жажду,   равнодушно  или
насмешливо смотрели, как копаются в их бумагах.
     Накануне  Париж уснул мирным  сном после, ложалуй, даже веселого дня. B
четверг по случаю того, что он  пришелся на  третью неделю  великого  поста,
назло Винуа, запретившему все развлечения, устраивались балы и маскарады. На
Бульварах пели, в кафе  не  было  ни одного свободного  столика. Университет
объявил о возобновлении лекций, "туденты записывались  на апрельскую сессию.
{Qтпкрыласъ Биржаtu ренма n&днялаеь.)  На суб6оту 18 марта не было назначено
ни одного собрания.
     Кто-то из пехотинцев, расположившихся бивуаком в  Люксембургском  саду,
обозлившись, что приходится  спать в  палатке, прямо  в грязи,  доверительно
сообщил другу Валлеса (речь идем о Максиме Вийоме*, одном из mpex редакморов
*Пэр Дюшена"): "Утром возьмутся за пушки!"
     Центральный комитет не  принял всерьез  ни одно из этих предупреждений,
Напротив,   успокаивал  батальоны:   "B  данный   момент   бояться   нечего.
Правительство в нерешительности, бойцы  поэтому могут немножко  передохнуть;
если  случайно  где-нибудь  будет  произведено  нападение, пушечный  выстрел
подымет батальоны федератов".
     B ночь с пятницы на  субботу  упал густойтуман, словно ватой  окутавший
Париж, поглощая шумы и шаги.
     дивизии,  коморыми  paсполагал  Тьер,   получили   приказ:   первая  --
конмролировамъ кеармал в районе площади Басмилии, вморая -- защищамь Рамушу,
mpемъя -- занямь Монмармр, a чемвермая -- Бельвиль. Эмим часмям  вменялосъ в
обязанносмь  разоружимъ  Национальную   гвардию  и  первым  делом,  понямно,
омобрамъ y нее пушки.
     Потом солдаты рассказывали нам, как их в казармах разбудили по тревоге,
даже без горнистов. Им не дали

     положенной   порции   кофе.  И  вывели  без  провиантских   мешков   на
"полицейскую акцию*.
     Да,  на  рассвете  в  субботу  не  особенно-то блестящее  sрелище являл
Бельвиль, когда я выглянул, дрожа от холода, из окошка.
     Кажется чудом, что четыре  полка  дивизии Фарона могли занять Бельвиль,
не подняв  тревоги,  что солдаты  42-го  пехотного  полка сумели  пройти  по
Гран-Рю  в  три часа утра, затем  по улице  Вьейез, проникнуть в зал Фавье и
даже перед аркой прошли, не  возбудив ничьего внимания. Поистине добрые наши
бельвильцы спали без просыпу!
     Бельвиль еще  мирно  похрапывал, a  y Янека, Фалля, Феррье,  Чеснокова,
Матирасa  и  Бастико уже совсем затекли  руки. Не  скоро они  позабудут  эти
минуты.
     Около  девяти часов утра  в  кабачок  явился гонец  и потребовал стакан
вина. Дядюшка Пунь кликнул клич, и со всего тупика сбежались женщины.
     --  B сущности, я вроде бы ваш пленник,-- заявил  гонец.-- Значит,  вы,
как положено, обязаны меня кормить-поить.
     Был  он  совсем  желторотый  юнец,  "урожденный  бовезец",  и  свел  он
знакомство в Париже,  во время осады, с  какой-то барьшiней, вроде  швейкой.
Одного ему хочется -- к  себе домой ee забрать. Он вез в Ратушу послание  от
генерала Фарона, гласившее: "B  Бельвиле  мои солдаты -- хозяева  положения.
Операция по захвату пушек на Бютт-Шомоне развивается успешно*.
     Кабачок  углубился в  изучение этого документа,  как вдруг  в низенькое
зальце с криком ворвалась аптекарша, госпожа Диссанвье:
     -- Идите скореel Марта пушки останавливаетt Наша смуглянка казалась еще
меньше ростом,  чем  всегда.  Подбоченившись,  твердо стоя на  расставленных
ногах посередине мостовой,  она  одна  бесстрашно  вышла  на  защиту  нашего
орудия. A оно,  пушка  "Братство",  нацеленная жерлом на Марту, на всех нас,
казалась  несуразно огромной,  победительной  --  особенно  сейчас, когда ee
тащила четверка лошадей и сопровождал отряд всадников. Люди генерала  Фарона
растерянно  переглядывались.  И если вся эта сцена произошла  как  раз перед
аркой, то получилось это отнюдь не случайно. Марта с расчетом выбрала именно
этот плацдарм.

     Всю ночь она где-то носилась и меня вытащила из постели еще  до зари. И
с  тех  пор  шныряла  между  солдатами,  национальными  гвардейцами и просто
зеваками.  Она видела, как впрягали  в  пушку четверку  лошадей, видела, как
вывозят ee из ларка Бютт-Шомон, и хоть бы слово сказала, хоть бы протестующе
рукой махнула. A потом бегом опередила кортеж.
     Теперь женщины Дозорного тоже  окружили солдат,  обращаясь к ним  то  с
угрозой, то с ласковыми уговорами.  Торопыга, Пружинный Чуб, братья  Родюки,
Маворели,  детворa  из Жанделя и  несколько литейщиков от братьев Фрюшан уже
начали выворачивать булыжники из мостовой. С помощью самих пассажиров Барден
перевернул омнибус, перегородив Гран-Рю. Когда  сержант наконец спохватился,
проезд уже перекрыли  и  развернуться  было негде.  Стоя  под  аркой, гонец,
"урожденный бовезец", держа стакан красного вина в одной руке и кусок сыра в
другой, ржал с набитым ртом.
     -- Здорово это y тебя получилось! -- сказал Пунь.-- A почему ты  от них
удрал?
     Желторотый уставился на деревянную ногу владельца кабачка и пробормотал
одно только слово: "сев".
     Лошади фыркали,  били копытами, пушка "Братство" по-прежнему торчала на
месте,  но  положение  ничуть  не  улучшалось  --  наоборот.  И  никто  даже
представить себе не  мог,  чем  все это кончится. Само  собой,  подоспел еще
ломовик Пьеделу и привел с собой дюжину каменотесов с Американского рудника,
a за ними -- рабочие лесопильни Cepрона во главе со старшим мастером и самим
хозяином; но  ведь это  была всего  горстка против войск, шедших  на подмогу
тем, кто похищал нашу пушку,-- a шла  рота  3-го  батальона 120-го линейного
полка с улицы Тампль, две роты 35-го полка, явившиеся  с бульвара ЛаВиллет с
целью окружить  нас  со  стороны улицы Ребваль, в конце которой  ждали своей
очереди  пехотинцы 42-го полка, прошедшие  через улицы Курон и  Пиа, замкнув
таким образом  кольцо. Солдаты с  примкнутыми штыками беспокойно поглядывали
не только на баррикаду, но и на фасады домов, rде изо всех окон высовывались
лица.
     --  Да деритесь  вы,  как  дерутся  в  Сент-Антуанском  предместье!  --
советовала  матушка  Канкуэн с пятого этажа, a сама  наполовину  высунула из
окошка, как раз

     над рыбной лавочкой, старый  6уфет, державшийся в неустойчивом и весьма
грозном положении: две его ножки уже нависли над головами собравшихся.
     -- Эй, хоть предупредите заранее! -- громко фыркнув, крикнула Флоретта,
но, вместо того чтобы скрыться в своей лавчонке, направилась к нашей пленной
пушке.
     От  души  смеялась не  одна только  торговка рыбой, смеялись  дружно  и
зычно, как раз  в тот  самый момент,  когда в соответствии с простой логикой
Бельвиль  должен  был  вот-вот  пасть,  когда нас  готовились  задушить  или
поставить на колени.
     Средоточием драмы была  пушка "Братство",  заблокированная  между нашим
тупиком  и улицей Туртиль. Чудище в кожаном чехле, окруженное кавалеристами,
тащила четверка здоровенных першеронов, a перед ними по-прежнему стояла, вся
трепеща,  Марта. За  ee  спиной  вздымалась  баррикада,  a позади  баррикады
сверкало  целое море штыков,  над которыми то там,  то здесь возвышался торс
офицерa на коне.
     За пушкой  "Братство" еще одно  неоглядное  море штыков уходило куда-то
далеко, в глубь Бельвиля.  На  перекрестках улиц  Ребваль и  Пиа тоже начали
разбирать булыжную мостовую, но войска успели подойти и без труда преодолели
это  еще не  грозное  препятствие. Зажав приклады  под  мышкой  правой руки,
пехота, выставив дула, держала нас на мушке; казалось, что два дующих в двух
противоположных направлениях ветра гонят стальную  зыбь с северa  и с юга на
наш тупик.
     Солдаты не спешат. Пальцы их судорожно сжимают  приклады. Острия штыков
еле заметно  колышутся.  A тут еще набат, опять этот набат, звучащий  всегда
будто в  первый  раз... даже лошади  и  собаки  никак  не  привыкнут к этому
торопливому металлическому звону.  Где-то далеко, a  может  быть, и не очень
далеко, на перекрестках Менильмонтана, Шарона, на рудниках,  в карьерax,  на
бойнях, y входа на кладбища бьют сбор барабаны -- человеческое  yxo не может
сжиться  и с  этими глухими  непрерывными раскатами.  Кто-то бежит по улицам
ЖюльенЛакруа и Рампоно  и через каждые  десять шагов выкрикивает только одно
слово: "Измена"!
     Какой-то  человек  вскакивает на  отлитый  y  Фрюшанов  ствол  пушки  и
выпрямляется  во весь рост,  скрестив руки на груди, повернувшись  к штыкам,
глядящим с северa.

     Ветер ерошит его каштановые кудри и бакенбарды. Стоя в  этом положении,
он кричит:
     -- Не пойдете же вы на смерть из-за этой смертоносной махины!
     Мариаль!
     По  команде капитана,  гарцующего  на  коне, четверо жандармов  хватают
бывшего  слесаря. По  тротуарам и фасадам прокатился  глухой  ропот. Мариаль
опустил голову. И дал себя увести. Когда женщины приблизились к его стражам,
наш пацифист безнадежно пожал плечами. Он, он, желавший предотвратить резню,
он сам лишь ускорил ee приближение... Солдаты отвели глаза от стальных своих
штыков и  с любопытством приглядывались к все  растущей группе  разгневанных
женщин,  наседавших на четверку жандармов.  У солдат  вытянулись и  посерели
лица. Их прошибла испарина. Среди них были совсем еще  юнцы, почти дети, чьи
силы и воля были на пределе.
     Капитан завопвл:
     --  Задержать  остальных  вожаков! -- Был он маленький, сухонький,  уже
немолодой -- под пятьдесят, с усами и козлиной бородкой a-ля Трошю.
     Лошадям надоедает  стоять  неподвижно, они тянут сначала  вперед, потом
снова  отходят  на  полшага,  и от этого  пронзительно скрипят  оси  орудия.
Унтер-офицеры сверлят глазами толпу женщин и  детей. И не обнаруживают нигде
революционных вожаков no  той простой причине,  что  их  здесь нет.  Гифес и
Ранвье, очевидно, на бульваре Серюрье,  там, где,  опомнившись после  первой
неожиданности, формируются наши батальоны. Где, какие вожаки? Никто речей не
произносит, приказов не отдает, баррикада сама по себе выросла. Марта тоже к
толпе  с речами не обращалась. Да  и что  могла бы  она  сказать?  "Это ваша
собственная пушка,  ee отлили из ваших  бронзовых cy..."  И  без  того любой
бельвилец  думает именно так. Марта --  вожак?  Скореe уж символ, фигурка из
просмоленного   дерева  на  носу  корабля,  то  бишь  предместья.  Женщинам,
заглядывающим в наш тупик, соседки уж непременно  покажут ee: "Это Марта". A
если появится посетительница  из далеких кварталов, к примеру из Сен-Мартена
или Сент-Антуана, наши уточнят: "Ta, что собирала грошики на пушку*.
     Унтер-офицеры,  четверка  жандармов, окруживших  Мариаля,  и  ближайшие
солдаты вопрошают глазами ка
     питана:  ведь  не было ни  актов насилия, ни  явного  мятежа. Поначалу,
правда,  кое-кто  чертыхнулся,  но  теперь  просто  идут разговоры.  Женщины
обхаживают  солдат  поодиночке.  Втираются  в  шеренги,  проскальзывают  под
штыками.  Офицеры  твердят;  "He  позволяйте  им  приближатьсяb  A  как   не
позволишь?! Капитан  орет:  "Оттесняйте  их  штыками!"  Четверо  или  пятеро
солдат, стоящих  в  первой  шеренге,  повинуются  и  чуть опускают вскинутые
штыки. Бесконечно ласковым жестом Tpусеттка осторожно  берет  двумя пальцами
штык,  острие  которого  только что было как раз на  уровне ee груди.  Глядя
прямо  в глаза юному пехотинцу, она, улыбаясь, приподнимает штык, и солдатик
багровеет.  Ружье принимает  первоначальное  положение  -- к плечу, Солдатик
улыбается.  Остальные ружья тоже  поднимаются.  Капитан поворачивает  коня и
отъезжает  от  своего пришедшего в  расстройство воинства,  в  ряды которого
просочились женщины и ребятишки.
     Два ветерана-пехотинца, ворча, приветствуют его уход.
     -- Говорят, его Лангр зовут. Никто никогда прежде этого самого капитана
Лангра и в глаза не видывал...
     --  Да мы  их тут никого