росил проходивший мимо Беспятых.
   Кондрат стряхнул пепел с кожаного  лацкана,  задрал  кожаный  обшлаг  над
часами:
   - Ну хорошо. Дело мы сделали. Но поймет ли нас милиция, а главное  -  что
мы ей скажем?
   - Скажем, что будем разговаривать только с военно-морским патрулем.  -  И
захохотали (отход адреналиновой реакции).
   Но милиции, как и ощущалось почему-то сразу, не последовало. А последовал
визит совершенно же непредусмотренный.
   10.
   К берегу, покачиваясь  на  неровностях  и  мягко  осадив,  подъехал  джип
размером с автобус - "линкольн навигатор", черный и  лаковый,  как  люксовая
душегубка.
   Из серо-жемчужного лайкового чрева вышли средних лет мужчина в верблюжьем
реглане и спортивный молодой человек в черном длиннополом плаще и  с  черным
большим кейсом, скорее даже саквояжем.
   Они перешагнули в катерок, отделанный по планширю  полированным  деревом.
Катерок фыркнул, выдул над водой угарный клуб и,  тихо  постукивая  движком,
подрулил к борту.
   - Господа моряки! -  вежливо  встал  в  катере  мужчина.  -  Я  бы  хотел
подняться к вам с визитом дружбы. Трап можно спустить?
   Переглянулись: хватит с него и штормтрапа. Скинули за борт. Он достаточно
ловко взобрался на палубу.
   - У меня несколько слов к старшему вашей... береговой команды.
   - Я старший, - выступил Шурка вперед Кондрата. - В чем дело?  -  Офицеры,
слава Богу, были внизу, что  избавляло  от  преждевременных  и  малоприятных
объяснений.
   - Вы не пригласите  меня  в  помещение?  Кстати,  кто  реально  командует
кораблем?
   Шурка подумал.
   - Командир, - неторопливо сказал Кондрат.
   Мужчина кивнул. Он был похож на отставного функционера  крепкого  замеса:
резкие морщины, густая проседь, в начинающей грузнеть фигуре ощущался  запас
силы. Абсолютное и непринужденное спокойствие как-то снимало любые возможные
напряжения в общении. Ну свой со своими. Доброй школы босс. - Я так и думал.
А кто командир - можно спросить?
   Какие секреты, решил Шурка.
   -  Капитан  первого  ранга   Ольховский.   А   почему   вы,   собственно,
спрашиваете?
   - Имею серьезное предложение, - улыбнулся мужчина. - А имя-отчество?
   Ольховский сидел в каюте за столом, подперев кулаками виски, и углубленно
перечитывал Морской Устав. Мысленно он выкручивался перед  судом  офицерской
чести, каковым для простоты и наглядности представлял  собственную  совесть.
Методом перебора  соотнося  все  эволюции  "Авроры"  с  различными  статьями
Устава, он находил между ними все  больше  соответствий  и  связей  -  пусть
косвенных, отдаленных, отвечающих скорее  духу  статьи,  нежели  букве.  Это
укрепляло его в сознании правоты  и  даже  правомерности  своих  действий  и
благотворно влияло на нервную систему, изрядно истрепанную. Чем  лишний  раз
подтверждается, что он был интеллигент,  не  лишенный  вредной  для  офицера
склонности к рефлексии.
   Шурка постучал и доложил.
   - Почему посторонний на борту? - тяжело спросил Ольховский.
   Игнорируя  тон  и  суть  вопроса,  мужчина  отстранил  Шурку  и  вошел  с
естественностью равного и званого гостя.
   - У меня предложение, - повторил он. - Не позволите ли присесть, господин
командир? Или мне лучше обращаться "товарищ"?
   - Слушаю, - бросил Ольховский, не снисходя отвечать.
   Мужчина сел без приглашения, непринужденно и с приветливым видом.
   - Петр Ильич, простите пожалуйста, вы могли бы ответить, кто за вами?
   - За мно-ой? - протянул Ольховский с неожиданным богатством модуляций.  -
А вот на это... друг вы мой незваный!., я должен дать ответ не вам. Совсе-ем
не вам. - Мысленно он как бы продолжал еще диалог Устава с долгом. - Вы меня
поняли? Кто вы такой, черт возьми, и почему я вас здесь терплю?!
   - Так, - спокойно сказал мужчина. - Допустим. Понимаю.  Считайте,  что  я
представляю интересы этого города. Теперь позвольте  сказать,  и  знаю,  что
некоторые вопросы... скажем так, в этом городе, не решены.  Я  всегда  готов
решить их мирным путем, соблюдая интересы всех сторон. Я должен был...  быть
готов к вашему визиту, меня предупреждали, это правда.  Признаю.  И  я  ценю
сдержанность, так сказать, пока... ваших мер.
   - О чем вы, черт  подери,  толкуете?!  -  перебил  Ольховский.  Шурка  со
стороны отметил, что его задранные брови вполне могут читаться как нарочитая
без старательности имитация удивления - и вдохновенно вмешался:
   - Господину капитану первого ранга официально невозможно знать все. -  За
спиной визитера он делал отчаянные рожи Ольховскому,  на  что  тот,  пытаясь
въехать в необъяснимую ситуацию, ответил угрюмым сопением.
   - А ты чего рожи корчишь?! - взорвался он.
   Мужчина оглянулся на Шурку, как на союзника в  чужой  крепости  -  послал
понимающий взгляд.
   -  Хорошо,  -  сказал  он.  -  Я  готов  пойти  навстречу.   Я   принимаю
предварительные условия, и в любой момент готов  к  конкретным  переговорам,
только дайте знать. Единственное, о чем я прошу: сейчас у меня физически нет
всей суммы. Деньги вложены в дело, откат верный. Я  прошу  предоставить  мне
отсрочку еще на три дня. Потом можете включать счетчик, слать  пацанов  -  я
отвечаю.
   Ольховский  откинулся  в  кресле  и  раздул  ноздри.  Шурка  понял,   что
подвергнут кастрации, протянут на лине  под  килем  и  на  том  же  лине,  с
которого еще капает, повешен на нок-рее. Он дернулся  всеми  суставами,  как
паяц, через которого пропустили  электрический  разряд.  Командир  прохрипел
невнятное и тяжелым  движением  век  показал,  что  принимает  информацию  к
сведению и не исключает возможность договориться.
   - Все, что у меня есть сию минуту, - это тридцать  тысяч  наличными...  и
еще кое-что в счет уплаты. Вы согласитесь взять?
   Щурка отчаянно артикулировал, тараща глаза ромбами.
   - К-ха, - сказал Ольховский. - К-хе.
   - Допустим, - сказал он.
   - Означает ли ваше "допустим", что вас устраивает мое предложение?
   Шурка, бешено соображая, кивал с риском стряхнуть голову  с  позвоночного
столба, шея трещала и рассыпалась от тряски.
   - В том случае, если все остается без всяких последствий,  -  как  бы  на
ощупь перешел Ольховский на казуистику гостя, когда говорилось  все,  и  при
этом  ничего  не  называлось.  "Ох  нелегко  разбираться  по  понятиям",   -
безуспешно пытался соображать он.
   - Разумеется! - облегченно расцвел мужчина. И обернулся к Шурке: - Позови
моего пацана из катера, пожалуйста.
   Пацан, привязав катер к штормтрапу, пришел со своим саквояжем.  Он  молча
поставил саквояж у ног хозяина и отступил,  заняв  место  по  чину  рядом  с
Шуркой.
   Мужчина открыл саквояж и вынул сигарную коробку. Поставил на  стол  перед
Ольховским:
   - Прошу вас, Петр Ильич.
   Каперанг открыл розоватый кедровый ящичек с изящным золотым  тиснением  и
латунным замочком. Внутри лежали три пачки по десять тысяч долларов.
   - Это все? - без всякого выражения спросил он.
   - Вы разрешите закурить?
   Произошел ритуал закуривания по достижении договоренности. Мужчина достал
"Давидофф", Ольховский - хранимую для  представительства  пачку  "Мальборо".
Каждый из подчиненных сделал  два  шага  вперед  и  щелкнул  зажигалкой  под
сигаретой начальства: пацан - "Ронсоном",  Шурка  -  разовой  штамповкой.  В
глазах мужчины что-то промелькнуло.
   Две струи дыма были выпущены с глубоким облегченным выдохом.
   - Итак? - промолвил Ольховский с восхитившей Шурку холодностью.
   - Я сказал, что сию минуту больше нет, и вы согласились, при условии, что
в счет части суммы я сдам товар. Так?
   - Ну-с.
   Мужчина запустил руку в  саквояж  и  извлек  оттуда  вороненый  смазанный
маузер с длинным двухсотмиллиметровым стволом.
   - Испанские. "Астра". Фирма хорошая. Рыночная цена - у нас  до  полутора.
Вы согласны по этой цене зачесть одиннадцать штук?
   Ольховский посмаковал  взглядом  маузер,  потер  один  глаз,  словно  тот
натрудился больше другого или увидел нечто не вызывающее доверия, и отдулся.
   - Вы бы еще берданки предложили, - со светским укором вздохнул он.
   - Можете взглянуть на год изготовления - новье. Безотказность,  пробивная
сила - вне конкуренции, патроны - без проблем, от ТТ.
   - По одной, - скупо отвесил Ольховский.
   - Что ж, - с ноткой горечи согласился мужчина, - где-то они могут  стоить
дешевле. Одиннадцать - за пятнадцать тысяч: согласны?
   - А патроны? - поинтересовался Ольховский, поражаясь своему  вхождению  в
роль, которой он не знал и сейчас.
   - Конечно. По полета на ствол. Не  китайские,  а  польские,  это  хорошее
качество. Витек!
   Пацан Витек выдвинулся, левой рукой поднял  саквояж  и,  держа  на  весу,
правой в ряд разложил вдоль стола одиннадцать маузеров. Перед центром  этого
арсенального строя, бликующего лосненым воронением, он построил штабелек  из
одиннадцати белых коробочек: по пятьдесят патронов 7, 62 в каждой. Указанный
на маузерах калибр 7, 63 был им адекватен.
   - Слонобои, - сказал мужчина. - Жалоб не поступало.
   Необязательные уже по завершении  сделки  его  слова  воспринимались  как
премия в довесок.
   Пацан позволил себе улыбнуться. Мужчина поднялся и протянул руку:
   - Значит, по рукам.
   - Простите, - сказал Ольховский, - руку подать не могу.
   - Обойдемся без  жестов.  -  Мужчина  убрал  руку.  Лицо  его  ничего  не
выразило. - Значит, мы расстаемся без претензий.
   - Без.
   - Будьте здоровы.
   - Будьте и вы. Шура, проводи.
   - Есть проводить!
   На  палубе  озабоченно  сияющий  Мознаим  руководил  четырьмя  матросами,
пыхтевшими над носилками с новым трансформатором.
   Бригадир, лидер, пахан, авторитет или кто он там был, спустился в  катер,
пацан ему следовал, одновременно как бы прикрывая. Они были спокойны, ни  на
кого не смотрели и не прощались  -  ни  одного  лишнего  жеста.  В  этой  их
обособленности  чувствовалась  своя   этика   и   ничем   не   поколебленное
самоуважение.
   Шурка отметил, что саквояж оставили в каюте как нестоящую мелочь, тару.
   Катер чихнул и пошел к берегу.
   - К отходу  по  местам  стоять!  -  загремела  трансляция  двойной  дозой
командирского металла. - Машине - самый малый! Поднять якоря!
   Народ с преувеличенным усердием понесся по своим местам.
   С железной выдержкой  выждав  час  -  убедиться  в  отсутствии  погони  и
показать характер, пусть подергаются в ожидании, подлецы, - командир  вызвал
на разборку пятерых подчиненных, которые, судя по всему, делались все  менее
подчиненными.
   - Я командовал дураками, дураки командовали мной, - начал он свою речь  с
констатации типовой карьеры, - но  чтобы  дураки  делали  меня  еще  большим
дураком - это впервые. Спасибо  за  службу,  товарищи  матросы,  старшины  и
мичманы. Кто мне изволит объяснить этот жест вопиющего меценатства, которому
мы столь успешно подверглись?
   Пятеро стояли "смирно". Кондрат шмыгнул  носом,  из  которого  неожиданно
потекло, промокнул большим пальцем  каплю  и  объяснил.  Вероятно,  примерно
таким  образом  Аль  Капоне  объяснял   большому   жюри   неуплату   налогов
исключительно бескорыстной любовью и милосердием к обездоленным, и милость к
падшим призывал. При всей нелепости  рассказа  в  происшедшем  прощупывалась
свои логика.
   - Вор у вора дубинку украл, - потер щеку Ольховский. - Нас,  стало  быть,
не за тех приняли. У них тут свои разборки и  счеты,  и  вы,  похоже,  очень
удачно  вклинились  со  своей...  акцией  во   внутренние   отношения   этих
криминальных хозяев банков  и  прочих  нефтепроводов.  Военно-морской  флот,
значит, в качестве наемных бойцов, по  договору  напущенных  на  задолжавшую
сторону с операцией устрашения. Крейсер на побочном заработке  -  мимоходом,
значит, пригрозили им. Ну-ну...
   - Ведь очень хорошо все вышло, товарищ капитан первого ранга! - предложил
радоваться Шурка. - Ну прикиньте сами - сплошные выгоды для всех!
   - Товар нам скинули, я думаю, неликвидный, -  добавил  сигнальщик.  -  Во
дурынды какие! Испанская дешевка, "глоки", поди, не притаранили.
   - А если они потом друг друга все перегрохают -  только  чище  станет,  -
пожелал Кондрат.
   - Вы рассуждаете прямо как министр внутренних дел. Государственные умы! -
вздохнул Ольховский.
   По совещании с Колчаком маузеры он решил раздать. Дальнейшие неприятности
в рейсе не только не исключались, но  были  почти  гарантированы  -  так  уж
спокойней иметь своих людей вооруженными, нежели  беспомощными  перед  любой
кучкой шпаны со стволами.
   Обращаться с этим фольклорным оружием никто, конечно, не умел.  Не  сразу
сообразили, как сверху набивается патронами магазинная коробка.
   Проходя пустым берегом и  убедившись  по  карте  в  отсутствии  ближайших
селений, вылезли на палубу пристреливать: Колчак дирижировал шеренге.
   В столярке стали ладить коробки-кобуры из дерева и фанеры,  припоминая  и
споря, как они выглядели на картинках и в  старых  фильмах.  Запасные  ремни
порезали на узкие полоски и приладили к светло-желтым, пахнущим  стружкой  и
лаком коробкам, которые стали болтаться на бедре с необыкновенной лихостью.
   11.
   Лейтенанту Беспятых маузер достался,  а  доктору  нет.  По  этому  поводу
доктор чувствовал себя несколько ущемленным. Строго говоря, маузер  был  ему
ни за чем не нужен - как, впрочем,  и  лейтенанту,  -  но  игрушки  взрослых
людей, каковыми в сущности являются все  вещи  сверх  жизненно  необходимых,
расцвечивают и услаждают жизнь  значимостью  обладания:  отсутствие  их  при
наличии у другого портит нервную систему завистливой досадой.
   Так что выпить по глотку спирта и  сыграть  в  шахматы  Оленев  пригласил
вечером Беспятых не совсем бескорыстно.
   Проиграв ему первую партию и заботливо следя, чтобы гость пил больше,  он
предложил небрежно, изображая задетость проигрышем:
   - Реванш?
   - Неохота, - зевнул Беспятых.
   - Ну, давай еще одну. На шпалер слабо?
   - На шпалер не выйдет, - хмыкнул Беспятых и расставил фигуры.
   Разыграли ферзевый гамбит, и внезапно, как это бывает при недостатке воли
к победе, доктор почувствовал равнодушие и даже отвращение  к  игре.  Сделав
вид, что  уже  просчитал  комбинацию,  он  спросил,  стараясь  увести  мысли
партнера в сторону:
   - А знаешь, что меня бесит в нашей ситуации?
   - Что выиграть у меня не получится.
   - Нет. Вот я вдруг представил себе, что ничего  этого  всего  с  нами  на
самом деле нет - а так, игра воображения... с тобой такое бывает?
   - Регулярно. Это с каждым бывает. Особенно в критических ситуациях. Вроде
как во сне мужественно готовишься к неизбежной смерти,  а  в  последний  миг
охватывает страх и умирать  зверски  неохота,  ищешь  способ  спастись  и  с
облегчением  понимаешь,  что  все  это  опять  только  во  сне,  "  и  тогда
становишься очень храбрым и испытываешь огромное удовольствие от  того,  что
реальная ситуация, в которой ты  находишься,  на  самом-то  деле  тобою  уже
понята и лишь воображаема, но это знаешь только ты, а окружающая  реальность
этого не знает, и делается даже досадно, что ты так находчив и храбр  только
потому, что знаешь нереальность этой реальности.
   - Интересная концепция храбрости, - протянул доктор. - Синдром  активного
страуса, я бы сказал. То есть, если реальность тебе круто в лом, ты  от  нее
отрекаешься - и вперед на танки, которые есть лишь  безвредная  игра  твоего
воображения?
   - Не исключаю, что именно так берсерки и полагали в трансе.
   - Но на кой черт вообще что-то  делать,  если  все  -  лишь  игра  твоего
воображения?
   - А вот тут  уже  ты  подошел  к  концепции  самоубийства  как  ухода  от
бессмысленных сражений с воображаемым окружающим.
   - Хм. Надо подумать. Но все равно -  это  ты  сам  все  воображаешь,  это
другое дело. А если это все кто-то другой навоображал? В том числе и тебя  с
твоим воображением?
   - Пытливый ум у этих врачей. А какая тебе разница?
   -  Вот  именно!  А  разница  такая,  что  та  сволочь,  которая  это  все
навоображал а, сидит себе в комфорте и безопасности и ловит кайф на том, что
мы тут дергаемся. А он нами за ниточки управляет и придумывает все эти шлюзы
и маузеры. Достал - убил бы падлу!
   - Да? А его кто придумал? И  так  далее.  Старая  шутка.  Если  истины  в
конечной  инстанции  не  существует  и  познание  бесконечно   -   то   этот
гипотетический  "он"  лишь  на  одну  ступень  истиннее  тебя  -  что   есть
стремящаяся к нулю разница в бесконечной лестнице познания конечной истины.
   - Ты у нас большой философ. Модные книжки читаешь.
   - Есть один нюанс.
   - Какой?
   - Маузер  сделан  на  оружейных  заводах  Толедо,  а  шлюзы  построены  в
тридцатых годах энкаведешными зеками под  управлением  товарищей  Бирмана  и
Ягоды. И это такая же реальность, как та,  что  после  хорошей  дозы  твоего
спирта у меня запор.
   - Обезвоживание организма. Пей теплую воду по утрам.
   - А этот воображаемый тобою лично автор наших дел если и  существует,  то
лишь настолько, насколько его воображение способно создать нас,  ибо  только
через нас и наше воображение проявляется его сущность. Ты  на  таком  уровне
понимаешь?
   - Ну, в общем.
   - Есть демиург или нет - хрен его знает, мы можем судить о нем только  по
реальным следствиям его воображаемых дел. А реальные следствия - это мы. Так
что если он есть - тем хуже для него: это мы его придумали.  Хотя  он  может
думать, что наоборот - это он придумал нас.
   Доктор подумал и разменял пешки,  вскрывая  вертикаль  ладье.  И  тут  же
Беспятых перебросил коня на королевский фланг, усиливая давление на поле  С7
так, что еще через ход там могло запахнуть явным разгромом.
   - Со времен Платона, - сказал он,  -  весь  диапазон  мудрости,  а  также
схоластики,  казуистики  и  словоблудия  между  солипсизмом  и   объективным
материализмом сводится к английскому анекдоту про официанта, который в ответ
на жалобу клиента, что  невозможно  различить,  чай  ему  подали  или  кофе,
резонно возражает, какая тому в этом случае разница?
   - Но знать-то хочется!..
   - А знание поступков не отменяет. Можно знать, можно не знать, всего  все
равно знать не будешь - а действовать все равно надо.
   - Зачем?
   - А затем, что без этого жизни нет. Инстинкт. Ты жить хочешь?  Ферзь  Е5,
шах!
   Сметя второго и последнего докторского слона, Беспятых продолжал:
   - Ты в Бога веришь?
   - Вряд ли. Скорее нет.
   - Откуда он взялся?
   - По идее, он был всегда.
   - Откуда ты это знаешь? Внимание: честный ответ.
   - Гм. В общем, товарищи посовещались и решили.
   - Именно! Посовещались и придумали. Занесли  резолюцию  в  протокол:  Бог
есть. И что же они придумали? Они придумали, что  Бог  их  придумал.  Секешь
поляну? Они придумали его, а он, в свою очередь, для этого придумал  их,  то
есть нас. Так что мы с Всевышним квиты. Он - нас, мы - его.  Это  называется
дуализм. Правда, невосточному человеку это  понять  трудно.  А  если  вполне
серьезные люди, нас с тобой образованнее и  даже,  возможно,  умнее,  вполне
допускают, что Бог - сам Бог! - существует лишь  в  нашем  воображении,  нет
ничего логичнее допуска, что  и  мы,  в  свою  очередь,  существуем  лишь  в
воображении Всевышнего. Как эйдос,  скажем.  Это  как  минимум  справедливое
допущение. И если между нами и Ним затесался  какой-то,  как  ты  называешь,
"автор", - это  абсолютно  ничего  не  меняет  ни  в  картине  мироздания  в
принципе, ни в нашей с тобой жизни в частности; это его,  "автора",  как  ты
выразился, личное горе и личные сложности. А нам и своих выше крыши хватает.
На самом деле интереснее другое.
   - Что?
   - Да одна простая вещь. Что ничто не возникает само по себе  и  ничто  не
происходит  изолированно.  В   линейный   детерменизм   Лапласа   даже   Бог
встраивается, и Гейзенберг ничего тут по сути не отменял.
   - Что?..
   -  Да  взять  хоть  это  приключение  наших  байстрюков  в  обменнике.  В
результате, вполне вероятно, две  кучки  бандитов  перешлепают  друг  друга,
произойдет  какой-то  передел  владений,  новые  люди  в