командиром, они вновь перешли на "вы" и даже как будто забыли, что
есть у них имена. - Вставайте же, доктор, срочное имеется дело! Подъем!
   Поднявшись, мотая тяжелой спросонья головой, Володя кинулся по косогору
вниз за быстро шагающим Цветковым. Недавно выбритый, пахнущий "шипром",
который тоже имелся в его полевой сумке ("в Греции все есть"), командир,
не оборачиваясь, нырнул в заросли густого, еще не просохшего после дождей
ивняка, свистнул оттуда Володе, словно охотничьему псу, и еще долго
посвистывал, так что Устименко уже совсем собрался обидеться, но вдруг
ойкнул по-старушечьи и даже рот открыл. Здесь в болотце, вспоров брюхом,
словно лемехом огромного плуга, и пни, и самое болото, и старые кривые
сосны, и болотную горушку, лежал колоссальных размеров, как показалось
Володе, лопнувший вдоль всего фюзеляжа, лягушачьего цвета немецкий
транспортный самолет...
   - Это что же такое? - тихо спросил Устименко.
   - Это? Аэроплан! - упершись носком сапога в пенек и поколачивая
прутиком по голенищу, сообщил Цветков. - Летательный аппарат тяжелее
воздуха. Сейчас мы туда залезем, но предупреждаю, зрелище не из
приятных...
   - А там что внутри?
   - Трупы, автоматы, патроны, гранаты, пистолеты, продовольствие и
множество мух. Предполагаю, что эта махина навернулась не менее чем два
месяца тому назад. Не сгорела она потому, что в баках полностью
отсутствует горючее. Что-то с ними случилось, а что именно - без
специалиста не разгадать...
   - Все они сразу и убились? - кивнув на распластанную машину, спросил
Володя.
   - Вероятно. Впрочем, дверь сильно заклинило, я от нее четыре трупа
отвалил, наверное пытались выбраться, но обессилели...
   Свернув махорочную самокрутку из куска газеты и сильно затянувшись,
Цветков пригнулся и первым нырнул в темный провал двери. За ним, стараясь
не дышать и не очень вглядываться во все эти раздутые, лопнувшие, уже
совершенно нечеловеческие лица, издававшие к тому же жужжание - казалось,
что именно эти бывшие немцы жужжат, поскольку миллионы мух завладели
разложившимися в жаркое время трупами, - пошел по искореженному,
вздыбленному полу Устименко.
   - Давайте! - сдавленным голосом крикнул ему Цветков.
   Володя недоуменно оглянулся: командир выбрасывал в иллюминатор автоматы
и какие-то металлические коробки.
   - Забирайте! - вновь велел командир.
   И только тогда Устименко понял, что и у _кого_ надо забирать. Короткие
десантные пистолеты-пулеметы надо было брать у мертвецов, выдергивать из
того, что когда-то было у них руками, вынимать из подмышек, подбирать
из-под сапог.
   Крепко сцепив губы и отдуваясь от мух, которые уже не жужжали, а
рассерженно гудели, потревоженные в своей обители, стараясь ничего не
видеть, кроме оружия и коробок с патронами, Володя работал и все-таки
видел и какие-то ремни, и потускневшие бляхи, и специальные
кинофотокамеры, и тонкую замшевую перчатку, и пачку сигарет на краю
проржавевшего сундука, и фуражку с высокой тульей, и мышиного цвета
сукно...
   - Перекур! - крикнул за его спиной Цветков.
   Вновь они оказались на солнце, на ветерке, вновь собрались закурить
махорку, но прежде вымыли руки немецкой дезинфицирующей очень маслянистой
жидкостью, которую Цветков отыскал в маленькой канистрочке среди
медикаментов.
   - Еще бы людей позвать в помощь! - предложил Устименко.
   - А вы переутомились? Нет, дорогой товарищ, нам это больше подходит, мы
все-таки с трупами по роду профессии имели дело. Потом, знаете ли...
   В глазах Цветкова мелькнуло характерное, хвастливо-мальчишеское
выражение, и, усмехнувшись, одними только губами, он почти торжественно
произнес:
   - Люблю дарить! Эффекты люблю. Представляете? А ну, товарищи бойцы
отряда "Смерть фашизму", кто желает получить оружие, непосредственно
прибывшее в наш адрес от Адольфа Гитлера? Конечно, оживление, вопросы -
как, где, в чем дело? Неужели не оцениваете?
   - Оцениваю, - улыбаясь, сказал Володя.
   - То-то! А ведь действительно фюрер взял да и вооружил нас. Шуточки
войны.
   Ловко и удобно пристроившись на поваленном дереве, затягиваясь
самокруткой, Цветков ненадолго задумался и сказал сам себе:
   - Интересно.
   - Что интересно?
   - Вскрыть бы хоть одного-двух. Они все как бы укороченные. Сплющило. Не
заметили? Все умерли в очень короткое время - от удара об землю, наверное.
Поближе к вечеру займемся.
   Володя моргал и вздыхал. Его все-таки тошнило. Впрочем, и сам командир
был достаточно бледен, даже слегка зеленоват.
   - Теперь нам предстоит самое противное, - предупредил он. - У этих
мертвецов есть еще пистолеты - нам они тоже нужны. Нам все нужно, - с
ненатуральным и невеселым смешком сказал Цветков, - ясно, доктор? Мы же
очень бедные, этот наш безумно храбрый отряд "Смерть фашизму"...
   Только к двум часам дня они кончили свою нелегкую работу и, завернув
оружие в офицерские резиновые плащи-пелерины, пошли на речку отмываться.
   - Только вы никому ни слова! - строго приказал Цветков. - Всю подачу
мне испортите. Эту работу нужно на высшем классе сделать, чтобы народ всю
жизнь помнил нынешний день...
   Раздевшись, Цветков брезгливо посмотрел на тинистую воду речушки, потом
сильно оттолкнулся и поплыл рывками - брассом, словно пловец-профессионал.
   - Холодная, черт! - крикнул он с середины речки. - Прямо кусается. Да
вы не робейте, доктор, вы - сразу!
   - Тут уже народишко маленько обеспокоился, - сообщил им Бабийчук, когда
они возвратились. - Искать вас хотели.
   - Десять бойцов со мной! - велел Цветков.
   Люди тревожно переглянулись - чего это, дескать, сейчас будет?
   Минут через сорок они вернулись. Первым шел Митя Голубев -
присмиревший, какой-то даже томный. Дальше тащился Минька Цедунько -
васильковые глаза его выражали нечто вроде счастливого ужаса. С отвисшей
челюстью, в запотевших очках шагал интеллигентный Холодилин - нес автоматы
в охапке, как носят дрова. Замыкал шествие Цветков, лицо у него опять было
невозмутимое, весь он как-то пообчистился, даже щегольские свои сапоги он
успел наваксить немецкой ваксой, поколачивал прутиком по голенищу; на
обалделые, как выражаются, "чумовые" лица своих бойцов будто бы даже не
глядел. В наступившей тишине все вдруг услышали, как мечтательным
тенорком, с перехватом в горле, с соловьиным бульканьем матюгнулся вдруг
старый рубака Романюк.
   Священнодействуя, осторожненько, словно все это было хрустальное,
оружие сложили на плащ-палатку. Цветков встал над ним, помолчал, потрогал
носком сапога пистолет-пулемет и, полоснув зрачками по лицам бойцов,
произнес:
   - Вот, значит, товарищи, таким путем. С этим оружием добрый солдат
может до самого Берлина дойти, не то что к своим выбраться...
   - Это мистика! - крикнул внезапно Холодилин. - Это спиритизм,
столоверчение, это индийские йоги и те не умеют...
   - Индийские не умеют, а мы - умеем, - спокойно возразил ему Цветков. -
Тут, товарищи бойцы, дело в том, что правда за нас, - продолжал он,
внимательно и строго вглядываясь в лица своих людей. - Мы все хороший
народ тут собрались, и мы _должны_ не только вырваться, но и нанести
проклятым оккупантам большие потери в ихней живой силе. Для этой нашей
правды нам и подкинуто оружие, ясно?
   Все загудели, что им ясно, и тогда Цветков сказочно-королевским жестом
вручил Миньке Цедуньке пистолет-пулемет, нож, какими немцы снабжали своих
десантников, и велел подходить "следующему". Мгновенно сама собою
выстроилась очередь, и каждому получающему оружие Цветков говорил что-либо
патетическое, нравоучительное и внушительное; оружие он не выдавал и не
давал, а именно вручал, и всем в отряде было теперь ясно, что с этого часа
все у них будет _совсем_ благополучно, потому что если у них такой
"чудо-юдный" командир, как выразился про Цветкова Митя Голубев, то лиха
больше ждать не приходится...
   Однако после акта вручения оружия командир сказал еще короткую речь
всем насчет того, _как_ он намерен теперь действовать. Врученное нынче
оружие, по его словам, обязывало отряд к задачам несравненно более
трудным, чем они все предполагали раньше. И отряд он теперь вдруг назвал
не просто отрядом, а _летучим_ отрядом "Смерть фашизму". Так как даже
настоящие мужчины зачастую бывают всего только взрослыми мальчиками, то
название _летучий_ большинству пришлось очень по душе, и Володя потом не
раз слышал, как бойцы Цветкова с веселой гордостью именовали себя именно
так: мы "_летучие_", они у нас хлебнут горя...
   Всю вторую половину дня отряд чистил, протирал, смазывал и изучал новое
оружие. Цветков с рассеянным видом прислушивался к Бабийчуку, который
быстро освоил все премудрости этих автоматов. Володя разбирался в аптеке
десантников. Все стеклянное, разумеется, разбилось, но порошки, мази и
таблетки могли пригодиться. Хорош был и наборчик хирургических
инструментов. Митя Голубев изучал концентраты, техник-мелиоратор
Терентьев, насадив на губчатый нос пенсне, глубокомысленно читал этикетки
на консервных банках:
   - Французские сардины! А это... это консервы - паштет из дичи.
Бургундия. Это сделано в Голландии. Но как понять? Мясное или, может быть,
молочное? Нарисована корова...
   К ночи похолодало, вызвездило. Володя и Цветков лежали в ложбинке,
глядели в небо, медленно переговаривались.
   - Надо было еще хоть одного вскрыть, - устало и неторопливо говорил
командир. - Все-таки картина неясная...
   - Чего же неясная, очень ясная. У обоих сломан позвоночник, и сразу в
нескольких местах. Голень, шейные позвонки. Они упали внезапно, машина
нисколько не спланировала. Вход на уровне почвы, а все остальное зарылось
или сломалось. Представляете силу удара? А как в рубку дверь заклинило? И
весь фюзеляж в трещинах - сплошь. Пол выдавило внутрь, эти самые обручи,
или как они, тоже потеряли свою форму. Да, кстати, а как вы увидели этот
самолет?
   - Довольно просто. У меня ведь бинокль есть. Осмотрелся и заметил -
что-то блестит. Потом оказалось - единственный не разбившийся иллюминатор,
стекло. Поспим?
   Но спать не хотелось. Погодя, услышав, что Цветков закуривает, Володя
спросил:
   - Константин Георгиевич, как вы стали врачом?
   - Случайно! - со смешком ответил командир. - Я понимаю, чего вам
хочется. Рассказа о призвании, верно? Что-нибудь жалостливенькое - увидел,
как собачке переехало лапку колесом, наложил лубки, она ко мне привязалась
и впоследствии спасла меня от разбойников, а я посвятил свою жизнь
страждущему человечеству. Так?
   Устименко неприязненно промолчал.
   - Сопите, - сказал Цветков, - недовольны! Нет, мой молодой друг, все
было не так. Жизнь куда сложнее жалостливых хрестоматийных историек. Хотел
я попасть в одно учебное заведение, да не повезло, провалился с треском по
основной дисциплине. Мозговал-мозговал, крутился-крутился и увидел вдруг
невзначай слушателя Военно-медицинской академии. Прошел как зайчик,
образцово-показательно, потом один старенький профессорчик со мной даже
задушевно говорил о моих потенциальных резервах как лечащего врача. Очень
расстроился, узнав, что хотел-то я быть не военным доктором, а военным
командиром. Ну разумеется, впоследствии пробудился у меня к медицине
интерес - если уж что делаешь, то делай не иначе, как великолепно...
   Говорил он не торопясь, и Володе казалось, что рассказывает Цветков не
о себе, а о другом человеке - знакомом ему, но не слишком близко.
Рассказывает без всякого чувства симпатии, но с уважением, спокойно, думая
и оценивая этого своего знакомого.
   - Если бы еще наша хирургия стала наукой, - заметил он походя, - а то
ведь, знаете ли...
   - Что - знаете ли?
   - Нет, с вами нельзя об этом, - опять усмехнулся Цветков, - вы еще в
восторженном состоянии пребываете, вы из тех, которые после нормальной
аппендэктомии способны произнести речь о потерянной было и вновь
обретенной жизни...
   - Ну, раз нельзя, то и не надо! - обиделся Володя.
   - Ну вот, в бутылку полез, - зевая, сказал Цветков, - я ведь шучу.
Впрочем, давайте спать, добрый доктор Гааз, завтра нелегкий день...
   Утром у командира было такое лицо, как будто они ни о чем существенном
с Володей ночью не говорили - командир и подчиненный, да еще и не слишком
разворотливый подчиненный, который так толком и не управился с укладкой
своих трофейных медикаментов.
   - Здесь вам не заграница! - прямо глядя в Володины злые глаза, сухо и
коротко отчеканил Цветков. - Здесь война, и пора это запомнить!
   - Заработали, доктор? - уже на марше осведомился Холодилин. - Маленький
наполеончик, вот кто этот человек, не согласны?
   - По-моему, он отличный командир, - поправляя на спине тяжелый рюкзак
со своей аптекой и инструментами, сказал Устименко. - И заработал я
правильно!
   На исходе дня отряд вышел к железной дороге Солянище - Унчанск. В серой
мути дождя из лесу было видно, как мимо будки путевого обходчика на полном
ходу проскочила автодрезина с застывшими в ней немцами - в касках, в
плащах, со станковым пулеметом на передней скамейке. Из будки выскочил
обходчик, сделал "под козырек", долго еще смотрел вслед дрезине.
   - Уже служит! - угрюмо произнес Цветков.
   Когда совсем стемнело и красным засветилось окошко обходчика, командир
с Голубевым рывком открыли дверь в будку, вытащили оттуда за шиворот
благообразного, пахнущего селедкой старичка и велели ему вести их к
"фашистюгам". Старичок, заламывая руки, подвывая, повалился на
железнодорожный балласт, стоя на коленях попросил "милости" - пощадить его
старую старость. Но Цветков сунул ему в лицо ствол своего "вальтера", и
старичку пришлось вести отряд к переезду, где, по его словам, было никак
не меньше шести фрицев.
   Теперь рядом с командиром шел старый конник Романюк, за ними, держа
гранаты и пистолеты наготове, двигалась "ударная группа" - пересмешник
Ванька Телегин, мелиоратор Терентьев и всегдашний подручный командира Митя
Голубев. "Резервом" было поручено командовать Бабийчуку.
   Из открытой настежь двери избы на переезде доносились унылые звуки
губной гармоники. Даже издалека было видно, что там топится печь, отблески
огня играли на мокрых рельсах, возле которых медленно прохаживался
немец-часовой с карабином под мышкой, тень его с методической точностью
появлялась на фоне освещенной двери то справа, то слева.
   - Пошли! - резко вдруг приказал Цветков.
   И тотчас же "ударная группа" оторвалась от "резерва" и, поднявшись на
невысокую насыпь, быстрым шагом пошла к избе.
   - Хальт! - взвизгнул часовой, но его визг был мгновенно задавлен
бешеной, сиплой и крутой немецкой бранью, таким ее потоком, что Володя не
сразу узнал голос Цветкова и далеко не сразу понял нехитрую затею
командира.
   А когда понял, гранаты уже рвались внутри избы, где только что
раздавались тихие звуки губной гармошки, и короткие очереди автоматов
гремели в осиновом лесу, за переездом - туда убежал, отстреливаясь, только
один оставшийся в живых немец.
   - Разрешите, я его достигну, - блестя в темноте глазами, попросил Митя
Голубев Цветкова. - Я ночью вижу, товарищ командир, я лес знаю, а он -
немец-перец-колбаса...
   - Отставить! - усталым голосом приказал Цветков.
   Из осинника опять донеслась торопливая очередь автомата.
   - В бога-свет от страху бьет, - с тоской сказал Голубев.
   И, не выдержав, оскальзываясь по глинистому косогору сапогами, побежал
за избу.
   - Назад, дурак! - закричал Цветков. - Назад...
   Но было уже поздно: немцу из его лесной засады решительно ничего не
стоило срезать Голубева, мелькнувшего на светлом квадрате окна, из
автомата. И он его срезал.
   - Все! - негромко констатировал командир. - Вот вам, пожалуйста!
   И предупреждение, и горькая угроза, и странная, угрюмая торжественность
послышались Володе в этом "пожалуйста".
   Похоронили Голубева неподалеку от проселка, километрах в двух от
переезда. По-прежнему из желто-серого неба сыпался мозглый дождь, но теперь
еще и ветер стал подвывать в старых осинах.
   - Жил бы и жил, - негромко, осипшим после немецкой ругани голосом
сказал Цветков над открытой могилой. - Жил бы и жил, со славой бы вернулся
домой после победы...
   Из кармана почерневшего от дождя реглана он вынул пять жетонов, снятых
с убитых немцев, бросил их в ноги покойнику и добавил, отворачиваясь:
   - Так, может, повеселее тебе лежать будет...
   Голубева быстро забросали землей, Цветков закурил и пошел впереди
отряда. А однорукий конник Романюк говорил Холодилину:
   - Бывает, голос дан человеку - считается от бога. А бывает и командир
от него, не иначе. Я честно могу сказать - поначалу предполагал: хвастун и
трепло. И даже, извиняюсь, авантюрист. А теперь, други-товарищи, нет. У
него этот дар есть, он понимает...
   Володя шел сзади, слушал. И, как ни горька была потеря Голубева, вдруг
показалось ему, что в ночном, предупреждающем окрике командира и в том,
что случилось впоследствии, заложена основа будущего благополучия их
_летучего_ отряда "Смерть фашизму".




        "Глава вторая"

   ОСЕННЕЙ ТЕМНОЙ НОЧЬЮ...

   Шестого ноября 1941 года, в десятом часу мглистого, вьюжного вечера,
летучий отряд "Смерть фашизму", никем не замеченный, подходил к околице
уснувшего села Белополье.
   Встреченный отрядом еще в сумерки длинный и тощий, сильно выпивший
мужик, которого за пристрастие его к немецкому слову "папир" сразу же
прозвали "Папиром", сказал, что в селе никаких немцев совершенно нет, а
приехали из района полицаи - шесть голов, собрались у здешнего
председателя колхоза "Новая жизнь" Мальчикова Степана Савельевича, там с
утра пекли пироги, варили студень и печенку жарили, наверное будут гулять.
   - Какой такой может быть под немцами колхоз? - не поверил мелиоратор
Терентьев. - Чего, дядя Папир, мелешь?
   Дядька забожился, что колхоз немцы не разогнали, а выкинули лозунг:
"Община без Советов", взяли с Мальчикова расписку о том, что община "Новая
жизнь" будет работать исключительно на нужды великой Германии, и Степан
Савельевич, естественно, подчинился.
   - Значит, работаете на фашистов? - угрюмо осведомился Цветков. -
Стараетесь для врагов родины?
   Папир стал что-то объяснять - бестолковое и малопонятное, дыша на
Цветкова сладким перегаром самогона, но Цветков отстранился, не выслушав,
дядька же заробел и смолк.
   Когда миновали околицу села, Цветков приказал Папиру вести отряд к
председателеву дому. Дядечка, остановившись, стал вдруг хвалить
Мальчикова, но тут место было не для бесед, дядечка почувствовал на
небритом своем подбородке холодный ствол автомата и зашагал задами к дому,
где гуляли полицаи. Дом был кирпичный, "Новая жизнь" до войны слыла
крепким колхозом, Степан Савельевич был награжден даже орденом. И странно
и горько было видеть, что за тюлевыми занавесками председателева дома
мелькают головы полицейских, назначенных представителями германского
рейха, что там пьют водку и закусывают подручные фашистских оккупантов,
выродки, предавшие и свою Советскую власть, и родину, и отчие могилы.
   - Разговорчики прекратить! - велел Цветков. - Приказания слушать по
цепочке. Бабийчука, Телегина и Цедуньку ко мне. Терентьев, вы этого Папира
придержите. Устименко, вы где?
   - Здесь я! - откликнулся Володя.
   Папир опять попытался заговорить и даже схватил мелиоратора за рукав,
но тот отпихнул его. Мокрая вьюга засвистала пронзительнее, сквозь густую,
плотную белую пелену теперь светились только окна председателева дома.
   На высокое, занесенное снегом крыльцо Цветков шагнул первым.
   Незапертую дверь он распахнул ударом сапога, так же распахнул и вторую,
прищурился от яркого света керосиновой "молнии" и, увидев полицаев, на
которых были нарукавные повязки, сказал раздельно, не торопясь, спокойно:
   - С праздничком вас, с наступающим...
   - И тебя с праздничком, - оборачиваясь к нему всем своим большим,
начинающим жиреть телом, ответил пожилой полицай с усами. - Если, конечно,
не шутишь.
   Тут они и повстречались глазами, и именно в это кратчайшее мгновение
пожилой догадался, что сейчас произойдет. Рванув правой рукой из кар