колхозы
отменят. Как обычно - "Учитывая успехи социалистического строительства..."
Если бы сейчас Ленин встал из под ног своего ученика и посмотрел с платформы
мавзолея на Красную Площадь, то он определенно ужаснулся бы такому отказу ото
всех принципов, во имя которых совершалась пролетарская революция в 1917 году.
Куда мы пришли? Или куда мы идем?
Ведь согласно последнего Указа Верховного Совета СССР генералы в отставке
получают земельный надел в пожизненное пользование и безвозмездный кредит для
постройки дома-усадьбы. Вот тебе и дворяне в социализме! Единственным
препятствием на пути ко всем этим благам является тот факт, что большая половина
всех советских генералов кончают свою карьеру в НКВД.
Да, голова кружится ото всех этих нововведений!
По Красной Площади идет парадом победная Армия. Поступь шагов отдается в моей
груди. Сегодня Армия для меня не только воинская служба - в Армии я впервые
познал Родину. До этого я чувствовал себя только амебой марксистской
классификации. До войны я жил в иллюзорном мире новых понятий - коммунизм,
социализм, совхозы, колхозы. Я видел в газетах грандиозные цифры, красивые слова
и лозунги, тракторы и заводы, новые дома и строительства. Помимо этого, своим
личным опытом, я вместе со всем народом переносил нечеловеческие трудности и
жестокости, но оправдывал все это необходимостью "великого перелома".
Когда-же началась война, я увидел всю жалкую беспомощность того мира, в котором
жил советский человек в гипнозе пропаганды. Затем я узнал нечто более важное - я
познал нацию. Впервые я почувствовал, что я член нации, а не единица
марксистской классификации. Это пришло не только в мою душу, но и в души
миллионов людей. Это пришло не как результат маневра кремлевской политики к
национальному, отечественному. Маневр Кремля является только следствием,
вынужденным выходом из создавшегося положения.
Война всколыхнула страну до глубины, подняла на поверхность то, что скрывалось в
самых ее недрах. Ушли на задний план все искусственные декорации и снова вышла
на свет подлинная сила - человек, такой, как он есть. В крови и муках рождается
человек, в крови и муках люди познают друг-друга.
На фронте я встречал пожилых людей за всю свою жизнь не видевших железной
дороги. Но эти лесовики не отступали ни на шаг перед танками, держа в руках
бутылку с бензином, столь же полезную солдату, как аспирин мертвому. Солдаты с
упоением рассказывали какие есть в их родных местах грибы и ягоды, пчелы и
птицы. Затем, с досадой на неожиданную помеху, они отражали атаки пикировщиков.
Каждый из них по-своему, молча или в скупых безыскусных словах, свидетельствовал
об одном, что объединяло нас всех, - о человеке, сформировавшемся веками,
любящем свой уклад, свой образ жизни, свою страну и народ. Это не было тягой
назад к прошлому. Это было только расширение кругозора, взгляд на вещи без
пропагандных наглазников, когда не видишь ничего позади и по сторонам пути.
В свете подлинной жизни, в среде живых людей поблекли и стали казаться
безжизненной схемой все теории диалектического материализма. Я понял, что все
то, ради чего мы приносили чудовищные жертвы в течение четверти столетия - все
это, если и не бредовая затея экспериментатора, то, во всяком случае,
эксперимент, требующий многих поправок. Сегодня, шагая по Красной Площади, я не
вижу путей выхода, но я глубоко убежден в ошибочности того, ради чего мы жили до
войны.
Парад Победы гремит по Красной Площади. Бравые солдаты в синих комбинезонах
высунулись из открытых люков тяжелых танков и самоходных орудий. Они четко
сигналят красными флажками, гордые своими золотыми погонами и георгиевскими
лентами. Они салютуют стенам Кремля и Вождю, у которого на плечах звезды
величиной с консервную банку.
Генералиссимус, сегодня мы приветствуем и поздравляем тебя с победой, так же как
ты приветствуешь и поздравляешь нас!
Но мы напомним тебе, - помнишь лето 1941? Помнишь, как ты запел Лазаря -
"Дорогие братья и сестры, граждане и гражданки..." Мы тогда ушам своим не
верили. Четверть века ты натравливал брата на сестру, а сестру на брата. До сего
времени слово "гражданин" звучало обычно за столом следователя НКВД, как
обращение к чуждому элементу. Куда же делись твои коммунисты, комиссары,
политработники и прочие "товарищи"? Ты был прав, обращаясь к нам "граждане и
гражданки". Мы были тебе не товарищами! Почувствовав петлю на шее, ты позвал на
помощь народ. Мы пошли. Умирали, но бились. Голодали, но работали. И мы
победили. Мы - мы, а не генералиссимус Сталин и компартия. В будущем - помни о
прошлом! А сегодня, в честь Победы, и я вкладываю всю силу легких в громовом
троекратном "Ур-р-ра!" Пусть дрожат стены Кремля.
Так пришла Победа. Всегда, когда я буду вспоминать эти дни, я буду вспоминать то
сладостное трепетание в груди, то поднимающееся к горлу чувство, которое
клокотало во мне в дни Победы. Так, задрав голову к звездам, поет свою волчью
песнь победитель. Он радуется открытому пути вперед, в будущее.



   Глава 4. РАЦИОНАЛЬНОЕ ЗЕРНО

1.
Недавно в Академии произошло чрезвычайное происшествие. Среди бела дня жертвой
нелепого случая пал один из офицеров. По чину капитан, он на днях окончил
последний курс японского отделения, получил исключительно хорошее назначение на
работу заграницу, был счастливо женат. Казалось, человек стоит на пороге
безоблачного счастья. Кто мог предугадать, что через несколько часов его ожидает
трагическая судьба?!
Фасад Академии выходит на Волочаевскую улицу. Пятидесятиметровый пролет между
зданиями был отгорожен обычной решетчатой оградой. Генерал Биязи, обращающий
большое внимание на внешность не только своих воспитанников, но также и зданий,
приказал снести старый забор и на его месте соорудить нечто более
величественное.
Когда забор снесли, для слушателей образовался очень удобный выход прямо к
трамвайной остановке. До того приходилось делать значительный крюк через
проходную. В результате вся Академия стала приходить и уходить через новые
ворота. Увидав этот беспорядок, генерал приказал поставить в проломе часового со
строжайшей инструкцией не пропускать никого. Но разве может удержать один
часовой пятидесятиметровый участок фронта против всей Академии, да еще своих-же
товарищей? Тогда генерал лично распек часового и пригрозил ему гауптвахтой.
"Да что же я буду делать, товарищ генерал?" - взмолился часовой. - "Стрелять?"
"Да, стрелять! Пост - святое место. Устав знаете?" - ответил генерал.
Кончились занятия и в пролом снова устремилась волна офицеров, торопящихся на
трамвай. Напрасно часовой кричал и грозился До хрипоты - ничто не помогало.
Одновременно вдалеке показалась кругленькая фигура генерала, совершающего свой
обычный обход. В это время мимо часового прошел капитан-японец, как и все, не
обращая никакого внимания на запрет.
"Стой!" - крикнул часовой в отчаянии.
Капитан продолжал идти, не оборачиваясь, погруженный в свои мысли.
"Стой! Стрелять буду!" - снова завопил часовой.
Капитан удалялся, а фигура генерала приближалась.
Не помня себя, часовой вскинул винтовку и, не целясь, выстрелил. Было четыре
часа дня, улица была полна народа, часовой был так взволнован, что, стреляя по
мишени, он едва ли попал бы в цель. И все же роковая пуля не прошла мимо своей
жертвы! Капитан без звука упал на мостовую с простреленным навылет черепом.
Пробыть всю войну в глубоком тылу, ни разу не слышать свиста пуль - и через
несколько дней после конца войны погибнуть от пули товарища на улице Москвы! Что
остается сказать после этого? Судьба!
Часовому, конечно, ничего не было. Хотя случай явно скандальный, но генерал
вынес часовому устную благодарность "за отличное несение караульной службы". В
таких случаях нельзя наказывать часового, чтобы не произвести нежелательное
впечатление на других. "Стоя на посту, лучше убить невинного, чем пропустить
врага", - таков армейский закон.
Этот случай невольно заставляет меня задумываться о судьбе. "От судьбы не
уйдешь!" - говорили наши деды. Мы же теперь этому не верим. Вернее, нас учат не
верить. Чтобы было больше места для веры в Вождя.
Сегодня у меня больше чем когда-либо оснований задумываться о моей судьбе.
Академия окончена и теперь я стою на пороге нового этапа моей жизни, если
выразиться образно - на перепутье дорог судьбы. Дороги эти для меня довольно
ясны и, кроме того, для меня ясно еще одно - когда пройдешь по одной из этих
дорог, то пути назад не будет. Сегодня я еще имею некоторую возможность выбора и
я должен хорошо обдумать свой путь.
Последнее время до меня несколько раз доходили слухи, что я выдвинут кандидатом
на должность штатного преподавателя в Академии. Собственно, о более блестящей
перспективе нельзя и мечтать. Это верх возможностей для выпускников Академии.
Структура штатного состава Академии чрезвычайно подвижна. По сути дела это
горячий резерв Генерального Штаба, куда заглядывают каждый раз, когда есть
необходимость в спецзадании заграницей. Сегодня предоставляется возможность
командировки в Европу, завтра - в Америку. Едешь вспомогательным чином в составе
почтенных делегаций, но всегда имеешь самостоятельное и ответственное
специальное задание. По возвращении в Москву отчитываешься не перед учреждением,
пославшим делегацию, а перед соответствующим отделом Генштаба.
Совсем недавно один из преподавателей Академии был откомандирован в экскурсию по
Чехословакии, Австрии и другим странам Средней Европы. Поехал он в качестве
"переводчика" при всемирно известном советском профессоре ботаники, являющемся
членом Академии Наук СССР. Какие цветочки будет собирать профессор с таким
"переводчиком" и кто кому подчиняется, догадаться не трудно.
Оставаясь в штате Академии, постоянно находишься у истоков многообещающих дорог.
Штатный состав очень хорошо информирован в вопросах закулисных дел Генштаба.
Здесь имеет место личный подход, протекции и связи. Здесь всегда есть
возможность незаметно влиять на собственную судьбу. Это уже не слепой случай,
вырвавший меня среди ночи из лесов Ленинградского фронта и бросивший в кипящий
котел кремлевской академии. Коротко - пребывание в штатном составе это лучший
путь к карьере, о которой мечтает большинство воспитанников Академии.
Когда я впервые узнал о моей кандидатуре, это вызвало во мне смешанные чувства.
С одной стороны - Москва, новая придворная атмосфера, широкие возможности. Здесь
обширное поле для деятельной работы и заманчивые перспективы в будущем.
Но... Есть серьезное и веское "но". Этот путь ведет только вперед. Достаточно
оглянуться назад или в сторону - и ты погиб. Чтобы вступить на этот путь нужна
абсолютная внутренняя гармония и уверенность в правоте твоего дела. Есть,
конечно, и заменители - лицемерие, жажда карьеры любой ценой, беспринципность в
средствах. Я воспитанник сталинской эпохи и достаточно убедился, что эти
заменители играют существенную роль в советской жизни. Но все-таки это
заменители и на них далеко не уедешь. Я не мальчик и не филантроп, могу
оправдывать необходимость сомнительных средств для достижения высшей цели. Но
для этого надо быть уверенным в беспорочности конечной цели. Вопреки моему
собственному стремлению, сегодня я еще не обрел этой уверенности.
Иногда эта внутренняя неуравновешенность вызывает во мне чувство досады. К чему
ковыряться в собственной душе? Я постоянно контролировал себя с этой стороны.
Нельзя давать "волю" "интеллигентским" чувствам. Такие люди обречены на гибель.
Для того чтобы выжить в советских условиях, нужно иметь волчьи зубы и лисий
хвост. Тяпнул спереди и замел следы сзади. Иногда я оглядываюсь на свое прошлое
в поисках вредной "мягкотелости". Нет, кажется, этого недостатка у меня нет.
Мне нужна пауза, во время которой я мог бы привести в порядок мои мысли и
чувства. Просто годы войны выбили меня из душевного равновесия. Мне нужно на
время переменить обстановку, трезво оценить все с другой перспективы. Так
художник рассматривает плоды своего труда, отходя подальше от мольберта или
приложив к глазам удаляющую линзу.
После отгремевших дней победы атмосфера в Москве слишком сера и однообразна. В
Европе дует свежий ветер, там происходит грандиозная историческая ломка.
Слушатели Академии, возвращающиеся с Запада после краткосрочных командировок,
рассказывают интересные вещи. Мне не мешало бы лично познакомиться с пациентом,
которого я по своей должности должен лечить.
Самое целесообразное для меня - это поехать на работу в оккупированные страны
Европы. Там, в новой среде, непосредственно в центре того, чего мы достигли в
этой войне, в творческой работе я снова обрету потерянное равновесие и вернусь
назад в Москву с полной верой в то, что необходимо в моей будущей работе и
жизни. Так или иначе - я все равно числюсь в резерве Генштаба.
Исходя из этих соображений, я переговорил с подполковником Таубе.
Подполковник, профессор и барон фон Таубе - один из заместителей полковника
Горохова по учебной части. В Академии он является своего рода музейным
экземпляром, но одновременно незаменим, благодаря его исключительным знаниям и
способностям. Несмотря на компрометирующее "фон", имя подполковника Таубе имеет
вес а его слово нередко является решающим. Среди слушателей он известен как
исключительно культурный, деловой и внимательный офицер-воспитатель, с котором
можно поговорить по душам.
Кроме подполковника Таубе в Академии известен генерал-майор Игнатьев. В дни
своей юности паж последнего царя, воспитанник царской Академии Генштаба, долгие
годы царский военный атташе в Париже. После революции он довольно долго жил в
эмиграции, но в тридцатых годах по каким-то причинам пошел в Каноссу. В среде
студенческой молодежи пользуются большим успехом две книги его мемуаров
"Пятьдесят лет в строю". Сегодня бывший кавалергард и граф Игнатьев снова
получил генеральский мундир и даже опереточную должность историографа Красной
Армии. Конечно, ему не доверяют и его основная задача - это показать терпимость
советской власти к раскаявшимся. В своих мемуарах он подводит довольно смутную
базу причин, побудивших его к возвращению. В Москве открыто говорят, что ему
просто надоело мыть посуду в парижских ресторанах.
В последний год войны было несколько случаев возвращения в СССР нескольких более
или менее именитых эмигрантов. Не так давно в Москву прибыл когда-то известный
писатель Куприн. Москвичи так описывают его прибытие. Сойдя на московском
вокзале, Куприн поставил свои чемоданы и, опустившись на колени, всенародно
облобызал родимую землю. Когда он поднялся на ноги и потянулся к чемоданам -
чемоданов уже и след простыл.
Недавно мы с Белявским слушали концерт Александра Вертинского. Факт его
публичного выступления был для нас неожиданностью и для большинства людей
доставлял удовлетворение как подтверждение либерализации новой линии
правительства. Выступать ему разрешили, правда, только по мелким клубам на
окраинах Москвы. Факт был действительно, существеннее и приятнее самого
Вертинского и его искусства. Старая развалина в сопровождении молоденькой
жены-певички, со сцены доносится запах морфия и вся фигура жалобно и нудно
напоминает: "Подайте бывшему человеку!" Дым прошлого приятнее, чем воскресший из
гроба труп.
Что прошло, то прошло. "Guta cavat lapidem" говорили римляне. Капля точит
камень, а время человека. Напрасно некоторые забывают о том, замыкаются в
иллюзорном мире прошлого, не хотят согласиться с тем местом и положением,
которое уготовано им историей, ими самими созданной. Конечно, Вертинский не
духовный идеал или образец прошлого. Но мы имели и другие возможности проверить
историческое время.
Советская власть, может быть бессознательно, сделала умный жест, показав старый
мир новому поколению. Собственными глазами безо всякой пропаганды, мы ясно
поняли как далеко ушло вперед время и наши интересы.
Подполковник Таубе внимательно выслушал мои внешние доводы - конечно, я ни слова
не заикнулся о моих внутренних побуждениях, - и обещал, не снимая моей
кандидатуры в Академии, ходатайствовать перед высшими инстанциями о моем
откомандировании заграницу.
Помимо подполковника, я нажал еще на некоторые кнопки, имеющие влияние при
назначении выпускников на работу. Действовать в данном вопросе нужно осторожно и
знать, что кому говорить. В некоторых случаях, чтобы добиться желаемого
результата, нужно создавать видимость диаметрально противоположного желания. Те,
кто прямо высказывают интерес к загранице, заграницу никогда не попадают.
Через некоторое время я был вызван в кабинет полковника Горохова. Полковник
встретил меня как старого знакомого.
"А, майор Климов! Рад Вас видеть", - начал он так ласково, как будто только и
мечтал о встрече со мной.
Я внутренне насторожился. Чем ласковее у полковника обращение, тем неожиданнее
может быть результат беседы.
"Вы все-таки меня не послушались. Сбежали с Восточного", - качает головой
полковник, как-будто журя непослушного мальчика "Я бы Вам это никогда не
простил, если бы не хорошие отзывы о Вас".
Я молчу, ожидая, когда полковник перейдет к делу. Он вызвал меня, конечно, не
для того, чтобы говорить комплименты.
"Так Вам, значит, хочется поработать на воле?" - звучит дружелюбный вопрос.
Я недоуменно поднял брови.
"Сначала мы хотели оставить Вас здесь", - говорит полковник, - "Теперь же есть
предложения дать Вам возможность поработать и оправдать себя в другом месте. Я
думаю, что здесь не обошлось без Вашего личного воздействия..."
Он смотрит на меня полу-вопросительно, полу-иронически. Без сомнения, он в свое
время догадался о моей роли в деле моего перевода с Восточного Факультета на
Западный.
"Я не возражаю против Вашего откомандирования", - говорит полковник после
некоторого молчания. - "Я думаю, что Вы тоже не возражаете".
Я сижу с бесстрастным выражением на лице. Излишнее любопытство и вопросы
противопоказаны для офицеров Генштаба. Здесь, больше чем где-либо, имеет место
старое правило: слово - серебро, а молчание - золото. Немногие подозревают, что
искусство молчать и слушать - это довольно редкое качество среди людей.
Большинство стараются показать себя, а не узнать собеседника.
"У Вас единственный недостаток", - продолжает полковник. - "Почему Вы до сих пор
не член партии?"
"Я только год в этой Академии, товарищ полковник, - отвечаю я. - "Для
поступления в партию требуются рекомендации трех членов партии, которые должны
знать меня по совместной службе не менее двух лет"
"Ну, а раньше?"
"Я не имел еще возможности оставаться где-либо на одном месте дольше двух лет".
У меня вертится на языке сказать полковнику откровенно: "Я считаю, что человек
должен приходить в партию, уже будучи передовым членом общества, а не
использовать партию в качестве трамплина для своей карьеры".
Ведь большинство "настоящих" коммунистов сегодняшнего дня поступают именно так.
Именно они делают больше всего шуму, стараясь показать свою преданность линии
партии. Те же, кто вырос своими собственными силами и затем в силу необходимости
поступили в партию, как правило, являются только пассивными и безмолвными
попутчиками.
Но разве можно сказать такую вещь? Ведь это означает какое-то колебание,
неуверенность. А советский человек, если он хочет жить, уже со дня рождения
должен безусловно верить в беспорочность линии партии. Плохим был бы я
воспитанником дипакадемии, если бы вздумал говорить с полковником откровенно.
"Никогда не давайте волю первому движению сердца, потому что оно самое искреннее
и чистое!" - сказал Шарль Талейран.
"Я надеюсь, что когда мы встретимся с Вами впоследствии, Вы уже учтете этот
недостаток", - заканчивает полковник. - "В остальном у Вас безупречные
характеристики. Ваше личное дело будет передано в Главное Управление Кадров для
использования Вас на практической работе".
После разговора с полковником Гороховым я ожидаю вызова для очередной анкетной
проверки в высших инстанциях.
Обычно перед отправкой на работу заграницу даже слушателей нашей Академии,
которые и без того отбираются с исключительной строгостью, вызывают д