Виноградов, а Совнарком. Смертельно боится он только
одного - какой-нибудь конкретной работы.
Виноградову уже за сорок лет. Однажды мне под руки попал его послужной список.
Правильно определил Кузнецов - "профсоюзник" и только. Всю свою жизнь он что-то
организовывал - то какие-то бригады, то артели, то энтузиазм, то стахановщину.
Образования - никакого, зато энергии, нахальства и самомнения - хоть отбавляй. В
других странах такие люди обычно останавливаются на профессии коммивояжера,
импресарио или зазывалы в цирке. В Советском Союзе они играют немалую роль в
государственном аппарате, служа своего рода смазкой в громоздкой машине,
поднимая свистопляску вокруг фиктивных понятий - профсоюзы, ударничество,
соцсоревнование, энтузиазм. Носится такой пустоголовый болтун, как собака,
вокруг отары овец, и своим звонким лаем гонит стадо в нужном направлении.
Вскоре на должность начальника секретной части был принят капитан Быстров.
Первые несколько дней после своего поступления к нам на службу Быстров спал на
столе в помещении секретной части, укрываясь вместо одеяла шинелью.
Позже выяснилось, что спал он таким манером по приказу генерала. В секретной
части не было сейфа и генерал во избежание козней международных шпионов
заставлял капитана спать, положив под голову вместо подушки порученные его
охране секретные документы.
К Виноградову капитан Быстров относился с нескрываемым пренебрежением, хотя тот
был и выше его по должности.
Однажды вечером капитан встретил меня на улице.
"Пойдем, зайдем к Виноградову!" - предложил он мне.
"А что там у него делать?" - поинтересовался я, удивленный необычайным
предложением.
"Пойдем, пойдем... Посмеемся! Такого и в театре не увидишь", - подмигнул
капитан. - "Ты его по ночам не встречал?"
"Нет".
"Он все ночи напролет по Карлсхорсту как шакал рыскает, барахло по пустым
квартирам собирает. Вчера я его на заре поймал - тащит через двор какие-то
тряпки, весь в пыли, в паутине. И все себе на квартиру тащит. Теперь у него там
музей".
Чтобы не обижать нового сослуживца отказом, я последовал за ним.
Виноградов приоткрыл нам дверь, поморщился и спросил Быстрова: "Ну - что ты
здесь еще не видал?"
"Открывай, открывай", - навалился Быстров плечом на дверь, - "Похвались что
насобирал!"
"Куда тебя черт ломит", - запротестовал Виноградов, - Я уже спать собираюсь".
"Ты - и вдруг спать?" - с явной издевкой процедил Быстров. - Неужели уже весь
Карлсхорст облазил?"
В конце концов Виноградов пропустил нас внутрь. Квартира представляла собой
любопытное зрелище. Скорее пакгауз, чем жилой дом. Мебели здесь было по меньшей
мере, на три квартиры.
Капитан оглядывается кругом в поисках того, что он здесь еще не видел, затем
подходит к запертому буфету: "А тут у тебя что?"
"Да ничего! Пусто", - с досадой говорит Виноградов.
"Ну-ка открывай!
"Говорят же тебе пусто".
"Открывай, а то сам открою!" - Быстров нацеливается сапогом на полированную
дверцу буфета.
Виноградов хорошо знает, что капитану ничего не стоит привести свои слова в
исполнение. Он нехотя достает ключ и отпирает буфет. Внутри полно посуды. Посуда
самая разнокалиберная, видно собранная по пустым квартирам.
"Побить тебе сейчас все здесь?" - предлагает капитан. - "И тогда иди жалуйся!
А?"
"Что ты за сумасшедший человек? Такое добро - и бить? Иди лучше спать!" -
пытается утихомирить Виноградов расходившегося гостя.
Я молча наблюдаю картину. Вот этот профсоюзный рупор громче всех трубит о
культуре, о заботе о людях, о наших задачах. Он же - первый мародер и шкурник,
все помыслы которого ограничиваются рамками личной наживы. Этих людей воспитала
и вызвала в жизнь советская система.
"Ну показывай еще свои богатства!" - требует Быстров.
"Какие там богатства", - жеманится Виноградов. - "Вот, если хочешь, посмотри на
люстру".
"Сколько ты ночей не спал, пока эту люстру выкопал?" - спрашивает капитан. Затем
он подходит к вешалке в передней и начинает рассматривать висящее на плечиках
пальто с бархатным воротником, которое, судя по фасону, должно быть ровесником
Бисмарка.
"А это что такое?" - дергает капитан музейное пальто за рукав.
"Тише, тише", - шипит Виноградов. - "Не порви!"
"Э-э-э-х! Тоже мне!" - капитан изо всей силы дергает за рукав. Рукав с треском
отлетает от пальто. Капитан берется за бархатный воротник.
"Что ты делаешь?!" - плаксивым голосом причитает Виноградов. - "Я это хотел
брату послать".
"Если у тебя брат такой же барахольщик, как ты", - продолжает свою
разрушительную работу капитан и открывает воротник, - "то ему такая дрянь не
нужна".
"Да нет, он бедный".
"У нас бедных нет", - поучает Быстров. - "У нас все богатые. Ты что - забыл? А
еще профсоюзник".
Капитан запускает руку внутрь стоящего в углу ящика и извлекает оттуда несколько
синих картонных пакетов. Разорвав пакет, он разражается смехом. Не могу
удержаться от смеха и я.
"А это тебе зачем?" - сует капитан в нос Виноградову пучок розовых
(менструальных) бинтов. "Про запас?"
Только после долгих уговоров мне удается увести расходившегося капитана из
квартиры Виноградова.
Первые дни пребывания в Карлсхорсте у меня не было времени смотреть по сторонам.
По мере того, как проходят недели я ближе знакомлюсь с окружающей обстановкой.
Карлсхорст из соображений бдительности живет на полу осадном положении. Весь
район густо оцеплен постами часовых. После девяти часов вечера движение по
территории Карлсхорста запрещено даже для военных. Кому необходимо, тот получает
соответствующий ночной пароль, каждый вечер передаваемый из Штаба. Часто мне
приходится задерживаться на службе вместе с генералом до двух-трех часов после
полуночи. Когда мы возвращаемся домой, через каждые пятьдесят метров из темноты
звучит голос невидимого часового: "Стой! Пароль?"
Генерал живет в маленьком коттедже напротив Главного Штаба. Здесь расположены
квартиры большинства генералов СВА, оцепление здесь еще строже, требуются особые
пропуска.
Позже, когда мы освоились с порядками в Карлсхорсте, нам нередко приходилось
смеяться одновременному сочетанию невероятной строгости и бдительности с такой
же невероятной беспечностью и безалаберностью. Спереди Штаб СВА, где помещается
рабочий кабинет маршала Жукова, охраняется как полагается. Зато сзади начинаются
песчаные пустыри, граничащие неподалеку с густым лесом. Здесь охраны нет
никакой. Человек, знакомый с порядками Карлсхорста, может привести под двери
маршала безо всяких пропусков и паролей целую вражескую дивизию.
Майор Кузнецов и шофер Миша разместились в соседнем домике рядом с генералом.
Под одной крышей с генералом живет вечно хмурый сержант Николай. Исполняет он
обязанности денщика, хотя денщиков в советской армии не существует. Кроме
Николая, вместе с генералом живет еще Дуся, - двадцатипятилетняя девушка -
репатриантка, бывшая остовка. Она исполняет обязанности горничной.
Однажды я спросил Дусю как здесь им жилось при немцах. Она со странной
сдержанностью ответила: "Конечно, плохо, товарищ майор". Она сказала это
искренне, но в ее словах звучало что-то недосказанное. Без сомнения она, как и
все остальные репатрианты, рада нашей победе, но есть что-то, что омрачает их
радость.
Иногда по Карлсхорсту под охраной вооруженных солдат маршируют группы молодых
парней. На них советская солдатская форма, но выкрашенная в черный цвет. Это
рабочие батальоны из бывших остовцев, которые выполняют здесь строительные
работы. Вид у них безрадостный. Они знают, что по возвращении в Советский Союз
их не ожидает ничего хорошего.
Если не считать Тресков - аллее, где проходит трамвай, и нескольких крупных
зданий, занимаемых различными отделами Штаба СВА, Карлсхорст в основном состоит
из маленьких домиков - коттеджей, утопающих в зелени деревьев за решетчатыми
оградами. Здесь жил преимущественно средний класс немецкого населения.
Внешне дома просты и безыскусны - гладкие бетонные кубики под красными
черепичными шапками. Зато внутренне устройство, удобства жизни, то, что можно
назвать комфортом, все это далеко превосходит то, к чему привыкли советские
люди. В Карлсхорсте нас повсюду преследует ощущение непривычной новизны всех
предметов. Двери часто носят следы штыков и прикладов, но ручки не болтаются,
замки исправно запираются, петли не скрипят. Даже ступени и перила лестниц
блистают такой свежей краской, как будто их заново выкрасили к нашему приходу.
Неудивительно, что немецкие дома бросаются нам в глаза своей кажущейся новизной.
Ведь многие дома в ССОР не ремонтировались ни разу с 1917 года.
Мои первые дни в Карлсхорсте я провел в гостинице для приезжающих СВА. Затем,
ознакомившись с обстановкой, я просто зашел в пустой домик, спрятавшийся среди
зелени деревьев и цветущих кустов. Внутри домика все было в таком виде, как его
оставили хозяева. Виноградов здесь, по-видимому, еще не побывал. Здесь я и
поселился.



   Глава 6. БУДНИ ОККУПАЦИИ

1.
"Идите вниз и ждите меня в машине", - говорит генерал, когда я являюсь по его
вызову. Кивком головы он дает понять, что больше приказаний не будет.
У генерала манера никогда не говорить куда мы едем. С одинаковым успехом мы
можем поехать в Контрольный Совет или на аэродром, а оттуда в Москву или в
Париж. То-ли он считает, что подчиненные должны налету угадывать его мысли,
то-ли по примеру более великих людей засекречивает свою трассу во избежание
покушений. Это не мешает ему позже рычать на своих спутников, почему они не
подготовились к поездке, не собрали необходимые материалы, и вообще зачем они с
ним едут.
До войны генерал Шабалин был первым Секретарем Обкома ВКП(б) по Свердловской
Области. Во время войны он был членом Военного Совета и Командующим Тыла
Волховского Фронта - глаза и уши Партии в армейском аппарате. Такие партийные
генералы никогда не участвуют в планировании или выполнении непосредственных
боевых операций, но без их подписи ни один приказ не является правомочным.
В машине уже сидит майор Кузнецов.
"Куда мы едем?" - спрашиваю я.
"Куда-нибудь", - отвечает адъютант беспечно. Он уже привык к манерам генерала и
не ломает себе голову над целью поездки.
Выехав на автостраду, наш "Адмирал" берет курс на Дрезден. Спидометр поднимается
до девяноста километров, но ощущение скорости теряется в бетоне автострады. Как
это ни странно, но автострады Германии не сразу получили признание со стороны
русских. По каким-то причинам мы избегали пользоваться ими в первые месяцы после
капитуляции. Позже можно было слышать об автострадах следующие слова: "Это
лучший памятник, который Гитлер оставил после себя".
В Дрездене наш "Адмирал" "останавливается около отеля "Белый Олень", вокруг
которого раскинулось целое море автомашин с красными флажками на радиаторах.
Кругом сильная вооруженная охрана с автоматами. На ступеньках здания стоит
группа генералов. Среди них выделяется дважды Герой Советского Союза
генерал-полковник танковых войск Богданов - военный губернатор Федеральной Земли
Саксония.
Сегодня сюда созваны все военные коменданты Саксонии для отчета перед
Командованием СВА в Дрездене и Берлине. В СВА поступила масса жалоб и
обвинительного материала о работе местных комендатур. После капитуляции
коменданты не получали никаких инструкций и проводили такую политику, какая кому
в голову приходила. Большинство из них - малограмотные офицеры, поднявшиеся на
поверхность за годы войны и абсолютно не соответствующие задачам оккупационной
политики мирного времени.
Пока конференция еще не началась, генерал Шабалин удаляется вместе с генералом
Богдановым, предварительно шепнув что-то на ухо адъютанту. Майор Кузнецов тянет
меня с собой: "Пойдем выбирать машину."
"Какую машину?" - удивленно спрашиваю я.
"Для генерала", - коротко отвечает тот, - "Сейчас увидишь, как это делается.
Пойдем!"
С видом праздных автолюбителей мы проходим между рядами автомашин, на которых
коменданты саксонских городов приехали на совещание. Заполучив в свои руки город
и став его полновластным хозяином, комендант первым делом реквизовал для себя
лучшую в городе автомашину. Теперь перед нашими глазами выставка наилучших
моделей германской автопромышленности, начиная от немного консервативных
"Майбахов" и кончая последними новинками Мерседес-Бенца. Хозяева автомашин были
уже в "Белом Олене". В машинах сидели только шоферы-солдаты.
Майор Кузнецов неторопливо рассматривает автомашины. Он постукивает носком
сапога по шинам; нажимая на задок, пробует мягкость рессор; даже заглядывает на
счетчик километров, чтобы удостовериться, сколько километров данная машина уже
пробежала. Наконец майор останавливает свой выбор на открытом "Хорьхе".
"Чья это машина?" - обращается он к солдату, развалившемуся за рулем.
"Подполковника Захарова", - отвечает солдат таким тоном, как будто это имя
должно быть известно всему миру. Он не затрудняется поприветствовать нас -
шоферы быстро перенимают привычки своих хозяев.
"Неплохая машинка", - констатирует Кузнецов. Он проводит пальцем по кнопкам
управления, еще раз окидывает взглядом машину и говорит: - "Скажи своему
подполковнику, чтобы он отослал эту машину в Карлсхорст для генерала Шабалина".
Солдат смотрит искоса на майора. В его глазах видна досада - подполковник
посадил его охранять машину, а ее хотят утащить среди бела дня. Но солдат не
удивляется, а только с некоторым сомнением спрашивает: "А кто такой генерал
Шабалин?"
"После конференции твой подполковник будет хорошо знать, кто он такой", -
отвечает майор, - "А ты доложи подполковнику чтобы он наложил на тебя взыскание
за неотдачу приветствия адъютанту генерала Шабалина".
Всякого рода трофеи распределяются строго по чинам и должностям: для солдат -
часы и прочие побрякушки, для младших офицеров - аккордеоны, для старших
офицеров... Классификация сложная, но очень строго соблюдаемая. Если какому-либо
лейтенанту судьба сыграла в руки двустволку "три кольца" да еще "с короной", то
это для лейтенанта наперед проигранное дело. Не мытьем, так катаньем, а все
равно двустволка попадет в чемодан к майору. Да и у майора недолго задержится,
если он не сумеет ее хорошо запрятать. В особенности строго этот порядок
владения трофеями распространяется на автомашины. Машину не так легко запрятать
- в чемодан не влезет.
Исходя из этого, шофер подполковника не удивляется, а только осведомляется, кто
такой генерал Шабалин - соответствует ли приказ "регламенту" или нет.
Коменданты Саксонии, в ослеплении своей властью на местах допустили тактическую
ошибку, показав на глаза старшему начальству такое обилие соблазнительных
автомашин. За такую неосторожность они поплатились половиной автомашин, которые
парковались перед "Белым Оленем" и имели несчастье понравиться генералам. Когда
спустя несколько месяцев была созвана вторая подобная конференция, многие
коменданты, памятуя прошлый урок, съехались к "Белому Оленю" чуть ли не на
телегах. Конечно, они снова обзавелись хорошими автомашинами, но на этот раз
благоразумно оставили их дома.
Вскоре в конференц-зале отеля начинается совещание. На совещание приглашено
около трехсот человек офицеров. Присутствуют только коменданты в чине майора и
выше. В зале также несколько генералов - коменданты Дрездена, Лейпцига и других
крупных городов Саксонии. Они тоже приглашены для обмена опытом и сидят довольно
смирно на своих стульях. В президиуме за столом, покрытым красным сукном,
расположилось командование СВА. В центре президиума - генерал Шабалин, как
представитель высшей власти из Карлсхорста. Комендантам не долго приходится
ждать. Генерал Богданов открывает совещание и объявляет, что до ушей СВА дошли
факты некоторых искривлений и искажений в работе местных комендатур. Он
предлагает присутствующим поделиться "своим опытом" и подвергнуть беспощадной
критике недостатки в работе комендатур. При этом он дает понять, что СВА
известно гораздо больше чем многие предполагают; будет лучше, если
присутствующие сами вскроют имеющиеся язвы, не дожидаясь вмешательства СВА.
Иными словами - если кто чувствует за собой грешок, то пусть постарается вскрыть
побольше грехов у своего соседа и замазать этим свои собственные.
Первым с места поднимается подполковник.
"Конечно, в работе военных комендатур есть некоторые недочеты которые нужно
отнести главным образом за счет отсутствия контроля сверху", - говорит он -
"Военные комендатуры предоставлены сами себе и это ведет к...".
Взявший на себя миссию самобичевания подполковник начинает свое выступление
довольно неуверенно. Он окидывает взором ряды своих коллег, как бы ища от них
поддержки. Те потупили глаза и внимательно изучают носки собственных сапог.
Генерал Богданов выжидательно играет карандашом по красному сукну.
"Многие военные коменданты забыли свои обязанности, некоторые из них морально
разложились и обуржуазились. Моральная чистота советского офицера для этих людей
стала... э-э-э." Подполковник чувствует, что залез слишком далеко в область
высокой морали и решает перейти ближе к делу: "Возьмем к примеру майора...
майора, который начальником комендатуры в городе Н."
Генерал Богданов перебивает: "Можно без псевдонимов. Тут все люди свои".
"Ну, значит, возьмем к примеру майора Астафьева," - поправляется подполковник. -
"После того, как он был назначен комендантом в Н., человек явно разложился.
Недалеко от города находится княжеский замок, где жили разные бароны. Теперь
майор Астафьев устроил там свою резиденцию. Живет он там так, как царские бояре
да дворяне не живали. Надо сказать - не жизнь, а малина".
В словах подполковника проскальзывает налет зависти. Видимо, он не раз пировал в
сказочном замке со своим коллегой Астафьевым, но потом они что-то не поделили и
подполковник решил вспомнить о морали. Я смотрю по залу в надежде обнаружить
майора с дворянскими наклонностями. К моему удивлению почти все майоры,
присутствующие в зале, опустили свои глаза с подозрительной стыдливостью.
"Ну, так вот, - майор Астафьев явно разложился. Он держит в замке больше
прислуги, чем покойный граф. Каждое утро, когда майор Астафьев изволят продрать
глаза, то не помнят, где они находятся. Пока не выглушат полведра огуречного
рассола. Это, чтобы опохмелиться после ночной пьянки. Потом майор Астафьев, как
подлинный барин, вытягивает свои ножки. Одна немка одевает чулок на левую ногу,
другая - на правую. Третья держит наготове шелковый халат. Штаны он тоже без
посторонней помощи надеть не в состоянии".
В зале заметное оживление и смех. Образ жизни бравого майора явно импонирует
слушателям.
"Но это только цветочки, а ягодки еще впереди," - восклицает оратор, -
"Сожительство с немками возведено у майора Астафьева в систему. Он имеет
специальную команду, которая только тем и занимается, что ловит для него женщин
по всему району. Пойманных держат несколько дней в погребе комендатуры, после
чего они попадают в постель майора".
Я замечаю неподалеку одного майора, который закусив язык, старательно пишет
что-то на разбросанных перед ним листках бумаги. По-видимому это и есть майор
Астафьев. Конечно, он пишет не оправдательный материал, а обвинительный. Только
уже по адресу подполковника.
"Часто дело доходит до явного самодурства." - продолжает подполковник, -
"Недавно коменданту Астафьеву после очередной пьянки захотелось ухи. Недолго
думая, он приказал открыть шлюзы искусственного пруда около замка и наловить ему
таким образом рыбы. Пара рыбешек попала майору на уху, а несколько сот центнеров
рыбы погибло. Разве это не возмутительные факты, товарищи офицеры?".
Его слова вызывают в зале скорее веселость, чем возмущение. Каждый вспоминает
подобные случаи из собственной практики и делится впечатлениями с соседом.
"Случай майора Астафьева", - заканчивает подполковник, - "интересен для нас тем,
что это показательное явление. Во многих комендатурах мы имеем положение,
немногим отличающееся от случая майора Астафьева. Дальше такое положение вещей
не может быть терпимо. Наша задача здесь - вскрыть и заклеймить подобные
позорные явления, призвать к порядку распоясавшихся самодуров, напомнить им о
существовани