кий смысл.
Для Кремля не важно, если солдат умрет, но гораздо хуже, если солдат не будет
повиноваться. Исходя из этого, планируется обучение. Самое важное, чему следует
обучить солдата - это безусловное повиновение. Умри, а приказ выполни! Поэтому
элементарное обучение солдата начинается с истребления в нем всякого стимула к
самостоятельному мышлению. Солдата приучают чувствовать себя только лишь
безотказной единицей в строю, в системе, в том целом, что создает Армию и
Государство.
Получив боевой приказ, означающий верную смерть, солдат может подумать, что это
бессмыслица и поколебаться. Поэтому его заранее приучают делать бессмысленные
вещи и повиноваться. Солдат перед отправкой на фронт гоняют изо дня в день с
деревянными винтовками по команде "на плечо", т. е. как ходят только на параде.
в таком духе их дрессируют на морозе от зари до зари: направо, налево, на плечо,
к ноге... После такой многочасовой "боевой подготовки" их заставляют с песнями
идти за километр в столовую, возвращают несколько раз назад к исходному пункту и
требуют, чтобы пели громче. По пути в столовую всю роту несколько раз кладут в
снег и приказывают ползти вперед "по-пластунски". Солдаты голодны, а в столовой
ждет заманчивая вода с капустой и кусок черного хлеба. Можно подумать, что все
это глупость?!
Нет, нет... Это очень хорошо продуманные и спущенные сверху директивы. Это
нововведение последнего времени на базе изучения предыдущего опыта
морально-воспитательной работы в Армии. Это диалектический закон о том, что все
движется, все изменяется. Кремль знает, что он делает!
В середине зимы я попал во внутренний караул по Академии. Старшекурсники обычно
несут команду и развод караула, слушатели младших курсов стоят на постах. По
караульному расписанию я оказался начальником караула по гауптвахте.
Половина моих арестантов, общим количеством человек около пятнадцати, сидела за
двойки по экзаменам, остальные - за нарушение дисциплины. После утренней
"зарядки", в форме сбора окурков по территории Академии, арестантов под
винтовками ведут на завтрак. Обычно это делается после того, как позавтракает
весь состав Академии. Здесь арестанты чувствуют себя хозяевами положения. Повара
щедро наваливают им полные миски рисовой каши со сливами, какао они таскают с
кухни целыми ведрами. Хотя слушателям Академии и полагается 9-я, так называемая
"академическая" норма, но большинству слушателей ее не хватает, добавков не
полагается. Единственные, кто сыт до отвала - это арестанты. Повара знают, что
после завтрака их пригонят колоть дрова для кухни - значит нужно накормить
"рабочего человека".
Один из моих арестантов с самого подъема объявил забастовку. Когда других
арестантов вывели на сбор окурков, он коротко заявил: "Я такими вещами не
занимаюсь". Когда я вернулся специально за ним на гауптвахту и предложил ему
идти на завтрак, то он только небрежно отмахнулся: "Я такого кушать не могу!".
"Бедный парень!" - подумал я, - наверное у него желудок не в порядке".
"Может тебе курить нечего - так я пошлю кого-нибудь на рынок за махоркой?" -
участливо предложил я. Хотя курить арестованным запрещается, но... свои люди.
Конвойные частенько бегали на рынок за куревом для заключенных. Может завтра с
самим такой грех приключится.
"Нет, спасибо", - ответил мой арестант. - "Я махорки не курю. Хочешь - закури?!"

Он протянул мне раскрытую пачку "Казбека". Большинство из нас курило махорку, в
изобилии продаваемую инвалидами на каждом углу. Табачное довольствие в тыловых
армейских частях, даже в Академиях, не положено, а покупать папиросы в "Люксе"
не по карману офицерам даже при наличии лимитной книжки и скидки на 15 %.
Лимитные книжки мы обычно продавали деревенским бабам, охочим до ситца.
Жалование у большинства из нас 600-800 рублей, на руки приходится половина. Тут
не раскуришься "Казбеком" по 80 рублей пачка.
Позже от арестантов, коловших дрова на кухне, я узнал, что забастовщик уже
второй день ничего не ест, и что он ожидает "папы", как иронически заявили
дровоколы. Когда после обеда все арестанты были водворены в свою квартиру под
замком, я ближе присмотрелся к арестанту, ожидавшему "папы".
Ему было лет двадцать, но на его лице, изможденном и овеянном пренебрежительной
усмешкой ко всему окружающему, были ясно написаны все следы ночной жизни
столичного города. Такие лица часто встречаются в среде, где люди хотят слишком
многого от жизни. Бледная желтоватая кожа, мешки с синими кругами под глазами,
отвисшие углы рта, густо намазанные бриллиантином черные волосы, узкие выбритые
усики над верхней губой - последняя новинка американских кинобоевиков.
Стараясь возместить свое одиночество в первой половине дня, черноусый завязал
оживленную беседу с вернувшимися после работы арестантами. Надо отдать долг -
беседа была интересной. Он был исключительно в курсе дел всего закулисного
московского мира. О политике он говорил так, как-будто каждый день запросто
бывал в Кремле.
Заинтересовавшись разговором, я приказал часовому открыть дверь в камеру и
замкнуть наружный вход. Делалось это просто - часовой плотно засовывал свою
винтовку в ручку поперек входной двери. После этого мы вместе с арестантами
уютно расположились в коридоре, покуривая и болтая. Кто на скамейке, а кто
просто, поджав ноги, на корточках под стенкой.
Когда я еще раз поинтересовался почему он не кушает, черноусый с таким видом,
как будто этот предмет не заслуживает внимания, махнул рукой: "От такой пищи я
только заболею. Я подожду! Что вы думаете - я от звонка до звонка сидеть буду?!
Папа обещал зайти завтра к генералу".
Из арестантской ведомости я знал, что посажен он "на всю портянку" т.е. на 10
суток, из которых сидел только второй день. До последнего звонка было еще
далеко.
"Неужели ты дома лучше кушаешь?" - восхищенно спросил я и сделал большие глаза.
Мое наивное восхищение подействовало.
"Я дома только и вижу, что шоколад, да сливки", - ответил черноусый, еще больше
кривя губы. - "Торты в шкафу - бери когда хочешь. Это, конечно, днем. А вечером
я всегда в "Метрополе" или в "Москве". Там тоже покушать можно".
Он говорил таким само собой разумеющимся тоном, как будто предполагал, что
каждый из его собеседников проводит вечера в этих роскошных ресторанах,
предназначенных только для интуристов и "особой" публики. Большинство москвичей
знает о этих местах только то, что все оффицианты и обслуживающий персонал этих
ресторанов являются агентами НКВД и заходить туда простому смертному опасно.
Если кто-нибудь заходит туда несколько раз подряд, то затем его вызывают в НКВД,
предъявляют ему его счета из этих ресторанов, каждый из которых равняется
месячному заработку нормального человека, и вежливо просят подвести
дебет-кредит, отчитаться в своих доходах и расходах.
"У тебя папа наверное хорошо зарабатывает", - заметил один из арестантов.
"Да, не-е-ет", - снисходительно процедил сквозь зубы черноусый, - "Он в Це-Ка
работает..."
Окружающие ответили на это почтительным молчанием, продолжая посасывать
благовонный "Казбек" которым их щедро наделил отпрыск папы из Це-Ка.
До самого отбоя черноусый развлекает нас рассказами о том, как замечательно
танцует дочка маршала Тимошенко - голая, на столе или рояле, во время интимных
попоек в замкнутом придворном кругу. Он смакует грязные подробности столь-же
грязных амурных похождений кривоногого сына члена Политбюро Анастаса Микояна.
Самого Микояна он запросто называет "Стасик", его сына тоже какой-то
приятельской кличкой. Судя по тому, с каким знанием дела он воспроизводит все
детали, можно предположить, что и он сам участвовал в этих оргиях. Эти рассказы
без сомнения были бы очень поучительны для профессора невропата или следователя
по сексуальным делам.
Меня поражает, что все эти истории в точности совпадают с тем, что я уже не раз
слыхал от Жени. По-видимому, это не выдумка.
Столь же бесцеремонно черноусый открывает последние страницы запретной книги и
поведывает нам интимные детали из жизни самого Вождя. Мы узнаем, что за
Светланой долгое время безуспешно волочился один из известных московских
режиссеров, пока заботливый папаша не отправил назойливого поклонника в Сибирь.
Позже Светлана искренне полюбила простого и скромного студента. Этому чистому
роману на каждом шагу мешала многочисленная лейбгвардия НКВД, следившая за
каждым ее шагом. Даже в темные московские ночи Светлана не решалась на поцелуй,
зная, что за каждым кустом сидит шпик, который обо всем доложит папе. Папе это
тоже в конце концов надоело, и он уже собирался отправить бедного студента
вдогонку за режиссером. Но тут Светлана так энергично запротестовала, что папа
только махнул рукой. Родную дочку в Сибирь отправлять неудобно, а монастырей
теперь нет. Позже Светлана вышла замуж за студента, но, как клялся черноусый,
без папашиного благословения. Будущий дедушка был поставлен лицом к де-факто.
Тут черноусый историограф династии Джугашвилли хитро и многозначительно
подмигнул.
Рассказывать такие вещи, да еще в такой многочисленной аудитории, для обычного
человека означало играть со смертью. Но черноусый и глазом не повел.
С еще большим упоением он, закатывая глаза к потолку, перешел к цветастому
воспроизведению похождений "Васьки". Судя по всему "Васька" был его героем и
жизненным идеалом. Самой яркой чертой характера "Васьки" была его слабость к
московским ресторанам и актрисам. По словам черноусого на фронт "Васька" попадал
лишь тогда, когда папе становилось невтерпеж и он запросто выгонял беспокойного
сына на фронт для протрезвления. Черноусый клялся, что карьера каждой известной
теперь московской артистки началась в "васькиной" постели. Дальше следовали
подробности семейной драмы режиссера Александрова и его последней жены Любови
Орловой, где в тихую идиллию "Васька" вторгся просто из "любви к спорту".
Дебошам и пьяным скандалам сына Вождя черноусый посвятил по меньшей мере два
часа восторженных песнопений.
"Да, твоя жизнь у тебя на лице написана", - подумал я про себя.
Дальше мы узнаем последние новости науки и техники.
"Костиков теперь тоже сидит", - заявляет черноусый, постукивая мундштуком
"Казбека" по крышке картонной коробки.
Костиков - изобретатель и конструктор реактивных орудий, офофициально называемых
в армии гвардейскими минометами и получившими у солдат прозвище "Катюша". В 1937
г. в списке высших награждений, среди фамилий знаменитых генералов и работников
военной промышленности, впервые мелькнуло имя никому неизвестного
инженер-капитана Костикова. Позже он был официально объявлен конструктором
"Катюши", отличен многими высшими наградами и званием генерал-лейтенанта
военно-технической службы. В годы войны, благодаря исключительно боевым
качествам его детища - "Катюши", Костиков считался одним из спасителей Родины в
критический период войны.
"Не может быть!" - усомнился кто-то из арестантов, - "Такого человека и
посадить... "
"Это ничего не значит", - поучительно заметил черноусый, - под замком они лучше
работают, чем на воле. Это уж проверено практикой. Помнишь Туполева?
Единственный человек был, кто открытый счет в Госбанке имел. Заходи и бери
сколько хочешь - миллион, сто миллионов. Тоже посадили, когда пришел срок..."
Черноусый совсем не дурак. Он трезво смотрит на вещи окружающего мира и строго
понимает разницу. Классовую разницу. Кому - "Метрополь" и артистки, а кому -
"...под замком они лучше работают".
Анатолий Николаевич Туполев - самый выдающийся советский авиаконструктор периода
зарождения авиации в СССР. Все известные советские самолеты, - начиная с
четырехмоторных машин, принимавших участие в спасении "Челюскинцев", и кончая
дальними бомбардировщиками, на которых Чкалов и Громов летали через Северный
Полюс в Америку, - все они носили марку "АНТ" и были плодами работы Туполева.
В 1937 году Туполев, вместе с тысячами и тысячами выдающихся Светских ученых,
был арестован и бесследно исчез с горизонта. О его аресте люди узнали по тому,
как самолеты "АНТ" были переименованы в "ЦАГИ".
Спустя семь лет, во время прорыва линии Маннергейма на Карельском перешейке
весной 1944 года, над нашими головами кружились тучи новых двухмоторных
бомбардировщиков с ярко-красными втулками переменного шага винта - мы их так и
окрестили "красноносыми". Это было новое детище Туполева. Все эти годы он
по-прежнему работал над конструированием самолетов в специальном конструкторском
бюро, где весь персонал состоял из заключенных. Условия отличались только тем,
что у каждого за спиной стояла охрана НКВД, да еще тем, что работать заставляли
гораздо напряженнее, чем на воле, обещая сокращение срока наказания и прочие
поблажки. Вполне рентабельно - никакого открытого счета в Госбанке!
Когда после отбоя арестанты были водворены по своим камерам, лейтенант, несущий
внутренний караул на гауптвахте, ни к кому не обращаясь, покачал головой и
вздохнул: "Таких паразитов на мыло надо пускать! Кроме шоколада он ничего не
кушает... Ах ты, мать твою за ногу!"
На следующее утро к подъезду, где помещается кабинет Начальника Академии,
подкатил чудесный лимузин. Полный маленький человек в кожаном пальто и дорогом
заграничном костюме по хозяйски взбежал вверх по ступенькам. Я наблюдал за всем
этим из окна караульного помещения, расположенного как раз напротив
генеральского подъезда. Через несколько минут на столе за моей спиной зазвонил
телефон - генерал приказывал отпустить "папенькиного сыночка" из под ареста
досрочно.
Когда часовой привел арестанта с гауптвахты в караульное помещение, где я должен
был вернуть ему погоны, пояс и всякие мелочи из карманов, человек в кожаном
пальто выходил из дверей направляясь к своему лимузину. "Сыночек" моментально
отскочил от окна - по-видимому он предпочитал не попадаться на глаза папаше.
Незаметно прошла в занятиях зима. Постепенно я втянулся в учебу, завел новые
знакомства в Академии. Не помню, когда и каким образом я впервые встретился со
старшим лейтенантом Белявским. Около тридцати лет, худощавый и подтянутый, он
отличался непоколебимым спокойствием и внешним равнодушием ко всему. Вместе с
тем, в душе это был на редкость горячий и увлекающийся человек.
Когда-то Белявский окончил университет в Ленинграде, затем специальные курсы по
подготовке для работ заграницей. Он прекрасно владеет несколькими языками. Во
время испанской авантюры он был послан в Испанию и провел там некоторое время в
качестве "испанца". Какими-то загадочными путями Белявский сумел почти десять
лет сохранить свои лейтенантские погоны. Его бывшие сослуживцы по Испании имеют
теперь значительно более высокие погоны и должности.
Страстью Белявского является театр. За месяц вперед он покупает билеты на все
премьеры в московских театрах. Иногда мне кажется, что он еще не отошел от той
душевной травмы, которой болеют многие ленинградцы, и что в театре он ищет
возможности забыться. Белявский провел в блокаде Ленинграда самое тяжелое время
и от него нельзя вырвать ни слова о этих днях.
Вся Академия знает Валентину Гринчук. Обычно ее зовут нежно и коротко - Валя.
Несколько месяцев тому назад ее, тяжело раненую, привезли на самолете из
партизанского тыла в один из подмосковных госпиталей. После выздоровления и
выписки из госпиталя она была зачислена в нашу Академию.
На вид Валя почти ребенок - ростом она по пояс большинству из нас. Когда ей
подбирали сапоги, то во всем складе Московского Военного Округа не могли найти
такого маленького номера, сапоги ей пришлось шить по детской колодке на заказ.
Но мало кто из слушателей Академии имеет столько орденов, причем серьезных
боевых орденов, как этот ребенок. Эти ордена так не соответствуют ее чистому
детски-невинному лицу, что все люди непроизвольно оборачиваются ей вслед. Иногда
даже старшие по чину из уважения первые отдают ей честь.
До войны четырнадцатилетней босоногой девочкой в глухой полесской деревне Валя
бегала с ведрами к колодцу за водой и вряд-ли знала, что такое Германия и кто
такой Сталин. Ясным июньским утром в ее детскую душу вошла война. Немцы заняли
деревню, в первом упоении легких побед бесцеремонно хозяйничали в новом
"восточном пространстве". Немало пинков солдатского сапога изведала Валя в эти
дни. Инстинктом ребенка она научилась слепо ненавидеть чужих людей в
серо-зеленой униформе.
Игрою случая она вскоре столкнулась с партизанами из регулярного партизанского
отряда, переброшенного из Красной Армии в немецкий тыл. Сначала ее использовали
в качестве разведчицы. Мало кому из немцев могло придти в голову, что
простоволосая худенькая девочка, которой на вид нельзя было дать и двенадцати
лет, связана с грозным в тех местах партизанским отрядом.
Позже, оставшись сиротой, Валя покинула родную деревню и ушла к партизанам. Она
была попеременно пулеметчицей, подрывником, снайпером, добровольцем ходила в
далекие рейды, в рискованную разведку. Немало немцев, видевших в ней только
ребенка, поплатились жизнью за свою беспечность. Не зная еще что такое жизнь,
Валя часто смотрела в глаза смерти. Может быть, потому она и была так бесстрашна
и безразлична к смерти. Ее душа росла в боях, в крови и ненависти. В теле
ребенка билось черствое сердце солдата.
Одно только было плохо - Валя не умела улыбаться. Она не знала, что такое смех,
веселье и радость. Война не дала ей возможности узнать эти стороны жизни.
Сегодня по двору привилегированной московской Академии шагает изящная
восемнадцатилетняя девушка. Легким пухом летят серебристые волосы под надвинутой
на брови пилоткой. Маленькие ножки в хромовых сапогах шагают по жизни уверенно и
смело. Ее однолетки еще сидят за школьными партами. У этой-же девушки-ребенка на
хрупких плечах погоны старшего лейтенанта и годы Фронта, зеленая грудь
офицерского кителя цветет рядами боевых орденов, золотыми и красными полосками
ранений.
"Валюша!" - улыбаются ей навстречу офицеры и шепчут вслед восхищенно: -
"Молодчина!"
Однажды мне показали капитана - летчика, слушателя 11-го курса. Как-то он
пригласил Валю на концерт. Валя охотно согласилась. Подробности всего вечера не
известны. Известно только, что разгоряченный капитан попытался обращаться с
Валей так, как это принято обращаться с девушками -фронтовичками. В этом вопросе
особенно ошибаются те офицеры, кто не был на фронте.
Когда Валя резко осадила его, взбешенный капитан крикнул: "Знаем, как все вы
зарабатываете эти ордена. Все вы..."
Несколько позже капитана нашли на улице с окровавленным черепом, проломленным
рукояткой пистолета.
Когда Начальник Академии генерал Биязи вызвал Валю к себе и потребовал
объяснения, то она коротко ответила: "Пусть будет благодарен, что жив остался!"
Генерал только развел руками и приказал Вале сдать пистолет. После этого даже
самые отъявленные критики девушек-фронтовичек стали обращаться с Валей на "Вы".
3.
Февраль 1945 года. Германское контрнаступление на Западном Фронте в Арденнах
захлебнулось в собственной крови. Союзные Экспедиционные Силы готовятся к прыжку
через Рейн и пресловутую Линию Зигфрида. Наши войска после длительной подготовки
перешли в наступление на Одере, ломая укрепления Восточного Вала и расширяя
плацдарм для последнего удара в сердце гитлеровской Германии. Война близится к
развязке.
Как это ни странно, но условия в Москве несколько улучшились по сравнению с
предыдущими годами. То-ли трудности стабилизировались и люди привыкли к ним,
то-ли успех на фронтах и ожидание близкого конца войны облегчает переносить эти
трудности. В стране и Армии чувствуется всеобщий подъем духа. Произошло чудо -
вместо истощения за годы войны Армия окрепла технически и морально, набралась
сил в боях и победах. К концу войны Армия имеет в достаточном количестве
самолеты, танки, автоматическое оружие, боеприпасы, обмундирование, т. е. все
то, чего катастрофически не хватало в начале войны. Это труднообъяснимая
загадка, над которой многие из нас ломают голову.
Наивно предполагать, что это чудо явилось результатом только военных усилий
нации во время войны, или только благодаря моральному перелому в душе н