и пролетарской законности".
На лицах присутствующих веселое оживление сменяется целомудренным молчанием,
глаза снова начинают изучать носки собственных сапог. Дело принимает неприятный
оборот, когда речь заходит об ответственности. Теперь война окончена и
коменданты по опыту знают советские законы.
Советское правосудие, исходя из догмы психологического воспитания коллектива,
часто применяет практику "козлов отпущения", на которых искупаются все грехи
коллектива и где закон применяется с усиленной строгостью для острастки других.
Советские законы смотрят на мелкие нарушения сквозь пальцы. Не тянуть же
человека под суд из-за каждого выбитого зуба или разбитого стекла - есть более
важные дела, например дать человеку десять лет за сбор социалистических колосков
в поле или пять лет за кусок украденного на фабрике социалистического сахара.
Зубы и стекла - это пока частная собственность и социалистическим законом они не
охраняются. Чувство законности теряется. Когда этот процесс принимает угрожающие
размеры, то начинаются поиски козлов отпущения. Попасть в такие "козлы" - это
очень неприятная вещь. Можно безнаказанно творить многое, а потом поплатиться
головой буквально за пустяк.
Если только командование СВА под предлогом невинной самокритики уже решило
провести соответствующие оздоровительные мероприятия - то дело плохо. Значит
скоро запахнет жареным - несколько комендантов попадут под Военный Трибунал. На
кого падет жребий? Атмосфера в зале делается напряженной, чувствуется
нервозность.
Расчет генерала Богданова оказался правильным. После вступительной речи
подполковника, которая вполне возможно была вызвана предварительным
собеседованием в СВА, начинается ожесточенное бичевание. Коменданты усердно
поливают грязью друг друга, а секретари стенографируют все сказанное. Очередь
доходит до генералов - комендантов Дрездена и Лейпцига. Картина интересная. Не
часто увидишь генерала, стоящего с видом школьника посреди обширной аудитории и
отчитывающегося в своих грехах. Иногда генерал - комендант вспоминает о своих
генеральских погонах и пытается оправдываться. Тогда голос из президиума
насмешливо подстегивает: "Не стесняйтесь, генерал. Здесь все свои люди."
Психология массы, воспитанной в повиновении. Если сверху приказание каяться, то
каются все. У кого нет грехов в прошлом, тот кается в грехах будущих. Коменданты
хором вскрывают свои "недочеты" и клянутся в дальнейшем быть пай-мальчиками и
слушаться папы. Папа в Кремле всегда прав.
Из зала поднимается фигура и обращается к президиуму: "Разрешите вопрос, товарищ
генерал? Это несколько не относится к теме, но я хотел бы посоветоваться".
"Ну, давайте что у Вас на сердце," - дружелюбно поощряет генерал Богданов.
Наверное очередное покаяние, а покаяния генерал слушает охотно.
"Моя комендатура расположена у самой чешской границы", - начинает комендант, -
"Каждый день мне гонят через границу толпы голых людей. Я их пока сажу в подвал.
Нельзя же, чтобы они в таком виде по улицам бегали, а одеть мне их не во что".
В зале слышится смех. Генерал Богданов спрашивает: "Как это так - голых?".
"Очень просто," - отвечает незадачливый комендант, - "Абсолютно голых. В чем
мать родила. Даже смотреть стыдно".
"Ничего не пойму," - переглядывается генерал с другими членами президиума, -
"Объясните подробней. Откуда эти голые люди?".
Комендант объясняет: "Немцы из Чехословакии. Их чехи раздевают на границе
догола, а потом гонят в таком виде ко мне через границу. Говорят: "Вы сюда голые
пришли, голые и возвращайтесь". Судетские немцы. Их по Потсдамскому Договору
переселяют в Германию. Для чехов это шутка, а для меня - проблема. Во что я
должен одевать этих людей, когда мои собственные солдаты не имеют
обмундирования."
Другой комендант спрашивает: "У меня в городе банк. Вместе с директором банка я
осмотрел частные сейфы в подвалах. Полно золотых вещей, бриллиантов - целые горы
ценностей. Я приказал пока опечатать все. Что с этим делать дальше?" Третьему
доставляет беспокойство немецкая танковая дивизия, расквартировавшаяся во дворе
комендатуры.
Характерно - никто из комендантов не жалуется, что у него возникли какие-либо
трудности с немцами. Ни диверсий, ни беспорядков. Гораздо больше хлопот со
своими собственными людьми.
"Оккупационный аппарат должен быть на высоте задач оккупационной политики. Нужно
свято беречь престиж нашей армии и нашего государства в глазах оккупированной
страны. Комендатуры - это первое звено нашего контакта с германским населением,"
- обращается генерал Богданов к присутствующим.
"И в этом показном лице нашего государства собраны все отбросы армии. Пока мало
считаются с общественным мнением побежденной страны, но потом это даст себя
почувствовать", - думаю я в ответ словам генерала.
После окончания совещания для участников устраивается банкет. Майор Кузнецов, я
и еще один офицер из дрезденского СВА занимаем столик в оконной нише.
Когда-то отель "Белый Олень" был излюбленным местом для курортных гостей и
иностранных туристов. Из окна видна подернутая легким туманом Эльба, разрезающая
Дрезден на две части. "Белый Олень" лежит на высоте птичьего полета. Отсюда мало
заметны разрушения, нанесенные городу войной. Панорама у наших ног дышит покоем
и древней культурой. Дрезден красив, несмотря на то, что половина его лежит в
развалинах. В нем много подлинного благородства другой Германии, о которой мы
сегодня забываем под свежими впечатлениями последних лет. Бесстрастные кельнеры
с физиономиями университетских профессоров бесшумно скользят по залу. Мальчуганы
в белых жилетах лавируют между столами, деловито размахивая салфетками и
повинуясь безмолвным взглядам величественного обера. В своих детских грезах они
наверно мечтают когда-нибудь стать на его место, с гордостью носить черный фрак
и командовать залом. Профессия кельнера возведена в Европе на высоту искусства.
В Советском Союзе это считается презренной для мужчины профессией. Забавный
контраст: в пролетарском государстве профессия пролетария стала презренным
занятием. А без кельнеров не обойтись даже и при коммунизме. Разница только та,
что поскольку у нас это считается собачьим занятием, то советские кельнера и
ведут себя как собаки.
Наши уши ласкает знакомая мелодия. "Синий платочек"! Я любил слушать эту простую
песенку с московских эстрад, на аккордеоне в руках солдата, в безыскусном
исполнении девушек в серых шинелях. Сегодня она звучит символично в исполнении
немецкой капеллы.
Майор Кузнецов окидывает зал взглядом и говорит: "Уютная обстановка. Если бы еще
всех гостей к черту повыбрасывать - совсем хорошо было-бы".
Коменданты, наполняющие зал, несколько оправились после неприятной конференции.
Они стараются утешить себя воспоминаниями о боевых подвигах во время войны.
Этому помогает неограниченное количество веселящих напитков на столах. Зал
наполняется нескладным шумом.
Наш третий спутник, кося глазами по залу, говорит: "То же самое мне часто
приходило в голову, когда я бывал в московском метро. Метро замечательное, а
публика не гармонирует, все впечатление портит. Кругом мрамор, а посредине
рвань."
Я спрашиваю у майора Кузнецова, который благодаря своей должности адъютанта
хорошо знаком с порядками в армии: "Как ты думаешь - что будет майору Астафьеву
и другим, кого разбирали на конференции?
Майор Кузнецов улыбается: "Ничего. Самое большое - переведут в другую
комендатуру. Профессиональные подлецы тоже необходимы. К тому же все эти скоты
искренне преданы партии. А преданным людям многое прощается. Они так же
необходимы партии, как и партия им. Взаимозависимый комплекс."
Меня удивляет, что майор и его старый знакомый разговаривают так свободно на
щекотливые темы. Это своеобразная атмосфера в стране и в армии после окончания
войны. Люди почувствовали, что они завоевали себе свободу, что они победители, и
это чувство распространялось далеко. Этому способствует также новизна контрастов
при столкновении с Западом.
На время нашего пребывания в Дрездене генерал Шабалин остановился в вилле,
занимаемой генералом Дубровским - Начальником Экономического Отдела СВА в
Саксонии. Раньше эта вилла принадлежала крупному немецкому коммерсанту. Позади
виллы чудесный сад.
Вернувшись с совещания в "Белом Олене", майор Кузнецов и я вышли погулять в этот
сад. Вскоре за нами прибежал генеральский шофер Миша и сообщил, что генерал
требует нас в Штаб Дрезденского СВА в кабинет генерала Дубровского.
Через пять минут мы были на месте.
В кабинете генерала Дубровского теперь заседание несколько иного рода. По одну
сторону стола генерал Шабалин, рядом с ним генерал Дубровский. По другую сторону
стола немецкие отцы города, ландрат Саксонии и бюргермайстер Дрездена. Немец -
бюргермайстер говорит на чистейшем русском языке. Не так давно он был
подполковником в Красной Армии.
Обсуждаются экономические задачи Саксонии в свете оккупационного режима. Дело
идет исключительно гладко. Бюргермайстер является не только послушным
исполнителем, но и ценным консультантом по местным вопросам. Не мы приказываем и
требуем что-то. Нет. Бюргермайстер рекомендует нам целесообразные мероприятия и
предлагает их на утверждение.
Только один единственный раз в бюргермайстере проскользнула тень его немецкого
происхождения. Когда обсуждался вопрос о острой нехватке крепежного леса для
шахт, генерал Шабалин, не долго думая, предложил: "Но ведь крутом масса лесов, -
рубите их." Подполковник - бюргермайстер в ужасе всплеснул руками: "Если мы
вырубим эти леса, то через пять лет наша цветущая Саксония превратится в
пустыню." Приняли компромиссное решение: изыскивать другие источники, а пока
рубить местные леса.
Ландрат существует для вывески - мягкотелое существо какой-то демократической
партии, готов подписать любую бумажку. За его спиной работает наш человек, еще
вчера носивший советские погоны, а сегодня - стопроцентный немец и
бюргермайстер. Он из кожи вон лезет чтобы изыскать побольше репараций.
Классово-чуждый элемент изъят в одну ночь, остальные оглушены страхом, а свои
люди работают под маской новой демократии.
Массами нужно умело руководить сверху. Психология масс - это точная наука, в
деталях разработанная Кремлем. Человек - это общественное животное. Условия
современного общества делают человека гораздо более зависимым от стада, чем всех
его четвероногих предков. Здесь запросто в лес не убежишь. Пастух в Кремле знает
свое дело.
Эти мысли невольно приходят в голову, когда наблюдаешь происходящее в кабинете
генерала Дубровского. Я смотрю на немецких представителей "новой демократии",
затем оглядываюсь кругом и рассматриваю обстановку зала, где мы находимся.
Штат СВА Саксонии расположился в бывшем дворце саксонских королей. С высоких,
выложенных дубовыми панелями, стен на нас взирают потемневшие портреты в
средневековых костюмах. Обитатель золотой рамы, опершись на шпагу, холодно
смотрит над головами людей с золотыми погонами на плечах. Эти хоть победители.
Но то существо в сером гражданском костюме с немецким именем! Что думал
благородный король о своих усердных потомках? Мельчают людишки... Не правда ли,
Ваше Величество?
На прощание я пожимаю руку подполковника-бюргермайстера. Из вежливости я даже
говорю с ним по-немецки. Чтобы он не слишком чувствовал себя холуем. Иногда
полезно создать у слуги впечатление, что он самостоятельный.
На другой день мы едем в Галле, столицу Провинции Саксония. Здесь Шабалин
встречает своего старого приятеля генерала Котикова, Начальника Экономического
Управления СВА в Провинции Саксония (примечание: здесь речь идет о двух
различных провинциях - Федеральной Земле Саксония с центром в Дрездене и
Провинция Саксония с центром в Галле). Позже генерал Котиков получил широкую
известность в должности советского коменданта Берлина, союзники наверно долго
будут помнить его имя. Внешне генерал Котиков очень симпатичный человек и
добросольный хозяин.
В Галле мы присутствуем на аналогичных совещаниях, что и в Дрездене. Сначала
интермеццо с комендантами - картина та же, что и в Федеральной Земле. Затем
генерал Шабалин проверяет работу "новой демократии". Местный немецкий вождь
прожил около пятнадцати лет в Москве по улице Покровского, почти мой сосед. Он
проявляет в своей деятельности еще больше усердия, чем его коллега в Дрездене.
Генералу Шабалину приходится умерять его пыл, когда тот представляет длиннейший
список предприятий, намеченных для социализации.
"Не так скоро," - говормт Шабалин, - "Учитывайте особенности германской
экономики и переходного периода. Передайте Ваши предложения на рассмотрение
генералу Котикову".
На обратном пути в Берлин у нас происходит непредвиденная задержка. Где-то около
Лютерштадта у нас с треском лопается задняя шина. У шофера - ни запасного
колеса, ни камеры, ни даже резинового клея. Генерал яростно ругается - он во что
бы то ни стало хочет попасть в Берлин до наступления темноты. По-видимому, он не
слишком полагается на работу комендатур.
Мы с Кузнецовым переглядываемся, - доставать колесо придется нам, так как шофер
Миша от страха потерял всю свою изобретательность, которой славятся советские
шоферы. Выход один - организовать колесо у какой-либо проезжающей автомашины.
Это сегодня обычное явление на дорогах Германии.
По всем правилам военного искусства мы блокируем дорогу, задерживаем все
проезжающие автомашины и подвергаем их осмотру. Ни одно колесо не подходит к
нашему "Адмиралу". К удивлению задержанных, мы без помех отпускаем их дальше. В
душе они, наверное, уже распрощались со всеми своими чемоданами. Контроль
довольно высокий - сам генерал стоит рядом с нами, сверкая лампасами и прочими
знаками генеральского достоинства.
Через некоторое время мы замечаем двигающуюся по шоссе странную автоколонну.
Несколько крытых грузовиков, размалеванных во все цвета радуги, пестрые афиши,
пахнет жареным луком и богемой. Оказывается - бродячий цирк, цыганы XX века. Не
хватает только черномазой Кармен для полноты эффекта. Живописный кортеж замыкает
военный американский джип, за рулем которого сидит американский капитан.
Я оглядываюсь кругом в поисках командующего этим парадом и соображаю на каком
языке здесь следует объясняться. В этот момент из джипа выскакивает недостающая
Кармен и обращается к нам на звучном диалекте трущоб Веддинга (Веддинг -
прославленные трущобы Берлина, бедный северный район).
Мы с майором Кузнецовым на момент даже забываем зачем мы остановили все эти
автомобили. Фиалка Веддинга была действительно чертовски хороша. Недаром
американский капитан пустился сопровождать свою даму сердца в опасный путь по
дорогам советской зоны. Ради такой женщины забудешь все предписания и
Эйзенхауэра и Жукова вместе взятых.
С трудом оторвавшись от заманчивой картины, мы начинаем осматривать колеса у
автомашин, попутно консультируясь по техническим вопросам с Мишей. Наконец
очередь доходит и до американского джипа.
"Как насчет джиповских колес?" - спрашивает Кузнецов У Миши.
"Дырки сходятся. Немного хромать будем, но до дома доедем," - отвечает тот.
Итак, вопрос решен. Сейчас мы получим дополнительные поставки по ленд-лизу. К
тому же у джипа сзади торчит пятое колесо. Излишняя роскошь.
Я объясняю Кармен наше бедственное положение и показываю пальцем на пятое колесо
джипа. Генерал вспоминает Потсдамский договор и психологию запугивания:
"Спросите у американца имеет ли он пропуск по советской зоне. Почему он здесь
катается?"
Но таланты и поклонники и без этой меры психологического воздействия с радостью
готовы откупиться столь дешевой ценой как одно колесо, за нарушение Потсдамского
Договора и проезд по чужой территории.
Я записываю берлинский адрес капитана с целью по приезде вернуть объект
экспроприации его владельцу. Позже я несколько раз приказывал Мише отвезти
колесо по этому адресу. Откровенно говоря, я опасаюсь, что колесо обернулось
бутылкой водки и бесследно исчезло в желудке Миши. Если американскому капитану
придется читать эти строки, то я еще раз выражаю ему мою благодарность и
сожаление по поводу происшедшего.
Уже в сумерках мы подъезжаем к Берлину. Генерал неожиданно проявляет
беспокойство и приказывает Мише: "Ни в коем случае не ехать через американский
сектор. Ищи дорогу через Рудов".
Легко сказать, но не легко найти этот Рудов. В одном месте взорваны мосты, в
другом закрыты дороги. Куда мы ни сунемся - все дороги ведут через американский
сектор. Генерал чертыхается и проявляет поразительное нежелание ехать по
американской земле.
В конце концов мы все-таки попадаем в американский сектор. Генерал категорически
отказывается ехать обычной трассой через Потсдамерштрассе и приказывает Мише
пробираться по южной окраине города, пока мы не попадем в советский сектор. Миша
только качает головой. Летом 1945 года проехать по Берлину ночью, да еще по
неизвестным окраинам, было трудной задачей.
Генерал играет комедию. Ведь не может же он всерьез опасаться какой-либо
диверсии или покушения. Взаимный проезд союзников по Берлину не запрещен.
Никаких секретных документов у нас с собой нет. Ясно - генерал даже здесь
разыгрывает идеологический блеф.
Наша машина, как огромный жук, медленно ползет по запутанным переулкам. Иногда
свет фар выхватывает из темноты фигуру американского часового. Все посты
двойные. Часовой недовольно щурится на яркий свет, его подруга после первого
испуга начинает улыбаться. Конечно, потревоженные пары не полагают, что из
темноты на них смотрят глаза советского генерала. Генерал ворчит - для него это
явное доказательство морального разложения американской армии.
После продолжительных блужданий среди развалин и огородов берлинских окраин наши
фары освещают желтую стрелку с надписью "Карлсхорст". Хорошо снова чувствовать
себя в родном гнезде после путешествий по враждебной и незнакомой стране.
Приятно уезжать куда-нибудь, но еще приятней возвращаться домой.
2.
С 17 июля по 2 августа неподалеку от Берлина в Потсдаме происходила первая
послевоенная встреча Большой Тройки, впоследствии вошедшая в историю как
Потсдамская Конференция.
Если Крымская Конференция решала проблемы окончания войны и устройства
послевоенного мира в общих чертах, то Потсдамская Конференция занималась этими
же вопросами в деталях. Германия безоговорочно капитулировала и теперь было
необходимо окончательно согласовать и уточнить политику держав победительниц в
отношении Германии, методику ее проведения, координацию работы оккупационных
учреждений.
В ходе Конференции бросалась в глаза разница в поведении советской стороны и
западных союзников. Западные демократии делали упор в основном на выработку
политики, которая в будущем предотвращала бы возможность возрождения германского
милитаризма, возможность новой германской агрессии. Этого стремились достигнуть,
с одной стороны, путем уничтожения и дальнейшего ограничения
военно-промышленного потенциала, с другой стороны, путем демократического
перевоспитания Германии.
Когда вопрос касался будущего Германии в общих чертах, то советская сторона
рассыпалась в цветистых фразах о демократии. Зато, когда дело переходило к
деталям, советские представители молча пили воду из графинов и курили папиросы.
Создавалось впечатление, что точного плана в этом вопросе у Советов не было.
Так, во всяком случае, должно было казаться представителям Запада. Хотя Советы
обычно приходят на конференции с исключительно хорошо подготовленными планами,
на этот раз они вели себя до странности сдержанно.
Мало кто из западных политиков в то время предполагал, что Кремль имеет очень
хорошо продуманный план советской политики в Германии. Но пока этот план не
стоило класть на стол конференции. Он стал ясен позже из действий советских
оккупационных властей. Сталин не забыл слов: "Германия - это ключ к Европе".
В вопросах далекого будущего Германии Кремль проявлял на Потсдамской Конференции
значительную уступчивость и в основном соглашался с политикой западных
союзников. Зато тем больший интерес, активность и необычайное упорство показала
советская