ссовской аппаратуры?
Я прошу технического директора составить отчет и экономический анализ состояния
предприятий Цейсса. На обратном пути в Берлин я заеду к нему и захвачу эти
бумаги. Я еще раз гарантирую, что его имя не будет фигурировать в докладе
маршалу Соколовскому. После этого я проделываю подобную операцию еще с двумя
докторами, техническими руководителями предприятия. Я должен иметь всестороннюю
картину, хотя разницы в их словах мало.
Посетив начальника экономического отдела комендатуры в Иене, я узнаю от него
некоторые подробности о деятельности Добровольского. Комендатура в данном случае
работает на обе стороны. Они охотно помогали Добровольскому в оформлении
"индивидуальных рабочих договоров" при отправке специалистов Цейсса в Сов. Союз.
Столь же охотно они сообщают все детали этого спецзадания представителю СВА.
От Начальника Экономического Отдела СВА в Тюрингии генерала Колесниченко нельзя
получить никакой новой информации, кроме ругани по адресу Добровольского:
"Нахально саботирует работу СВА. Ему наплевать что будет с репарациями, лишь бы
вылезти в доверие в Москве. Отгружено столько-то единиц оборудования в адрес
Министерства Точной Промышленности...". А какая там от этого польза - ему
безразлично. Сейчас там уже сажают людей за то, что не могут использовать это
оборудование".
В этом генерал Колесниченко прав. Многие из демонтажников получили ордена и
награды за демонтаж. Многие из их коллег, а зачастую и сами свежеиспеченные
орденоносцы, были посажены за решетку, когда дело дошло до монтажа
демонтированного оборудования в Советском Союзе.
Например была демонтирована и отгружена поточная линия из 100 специализированных
станков-автоматов, рассчитанных на массовый выпуск определенной номенклатуры. По
пути один из станков понравился какому-то другому охотнику за станками.
Симпатичный станок без долгих разговоров перегружается по новому адресу. Когда
он приходит на место, то с досадой убеждаются, что немного ошиблись - станок
специализированный и на этом заводе абсолютно бесполезный. Станок без лишнего
шума выбрасывают на свалку. Когда же в другом месте приступают к монтажу всей
линии, то обнаруживают, что одного станка не хватает. Без этого одного станка
вся линия абсолютно бесполезна. Заменить специализированный станок невозможно.
Девяносто девять станков отправляются по пути своего предшественника - на
свалку. Вся линия списывается по статье капиталовложения, а несколько человек
идут под суд за саботаж.
Снова серый казенный БМВ разрезает носом морозный воздух Тюрингии. Эмиссары
Карлсхорста подводят итоги своей работы. Результат будет один. Соколовский будет
иметь материал для очередного рапорта в Москву и обвинений по адресу
Добровольского. Положение дел от этого не изменится. Кремль знает, что ему
нужно.
Майор Дубов больше интересуется чисто технической стороной дела. Затем он
неожиданно спрашивает меня: "Ты знаком вообще с историей Цейсса?"
Не ожидая моего ответа, он продолжает: "Довольно интересная и своеобразная вещь.
Когда старик Цейсс умирал, то он завещал свои заводы городу Иене. В завещании
было точно оговорено управление заводами: в верховный орган управления входили
поровну представители городского самоуправления и представители предприятий
Цейсса. Своего рода добровольная социализация или подчинение промышленности
государству в масштабах города Иена".
"Кроме того", - здесь майор Дубов смотрит в окно и говорит, как будто попутно. -
"Кроме того согласно завещанию Цейсса все рабочие и служащие предприятий Цейсса
непосредственно участвуют в доходах предприятия. Это то, что по нашим теориям
должно быть в идеальном социалистическом обществе. У Цейсса это существовало
десятки лет вплоть до последних дней".
Наш шофер Василий Иванович, о присутствии которого мы иногда забываем, сдвигает
шляпу на затылок и добавляет: "Пока здесь не появились мы..."



   Глава 16. ПАРТИЯ СТАЛИНА

1.
Дни идут своим чередом, становятся неделями, недели месяцами. Неустанная поступь
времени, где нет цели, где только оглядываешься назад и ощущаешь пустоту в душе.

На дворе стоит зима. Приближается Новый Год. В эти дни принято подводить итоги
уходящего года и строить планы на будущий год. Эта грань возбуждает у нас,
советских людей, стоящих на стыке двух миров, мало радостных воспоминаний и еще
меньше радостных надежд.
Недавно мы были свидетелями двух знаменательных событий - первые после
капитуляции выборы в берлинский магистрат, происходившие в октябре, и очередные
выборы кандидатов в Верховный Совет СССР, состоявшиеся в ноябре.
Немецкие выборы вызвали у советских людей тораздо больший интерес, чем это можно
было ожидать. Может быть потому, что они значительно отличались от того, к чему
мы привыкли. Странно было смотреть на предвыборные лозунги нескольких партий.
Бросалась в глаза сильная и умело поставленная пропаганда СЕД. Здесь
чувствовался долголетный опыт советской пропаганды, самоуверенность и -
бесстыдство. Последнее сильнее всего чувствовалось нам самим - хозяевам СЕД,
знающим, что скрывается за этими лозунгами и обещаниями.
Мне врезался в память один случай в связи с берлинскими выборами.
Однажды в воскресное октябрьское утро я и еще двое офицеров решили
воспользоваться чудесной погодой и предпринять прогулку на мотоциклах. Для этой
цели мы взяли из автобатальона три мощных военных мотоцикла и, ревя моторами,
вырвались из Карлсхорста на Франкфуртер Аллее.
Где-то по пути к Александерплатцу мы нагнали медленно марширующую колонну людей
с красными транспарантами и флагами в руках. Вид у демонстрантов был на редкость
унылый и безрадостный. По бокам колонны суетились взад и вперед люди в
тельмановских кепках с красными повязками на рукавах.
"Посмотри - слона ведут!" - насмешливо крикнул мне один из товарищей, указывая
рукой на демонстрацию.
Мы сбавили газ и стали объезжать колонну. Это была организованная профсоюзами
советского сектора демонстрация, долженствующая выражать волю и желание
немецкого народа. Кто не являлся для участия в демонстрации, рисковал потерять
свое место. Смешно и жалко было смотреть на людей в фетровых шляпах, как стадо
баранов плетущихся под водительством пастухов в тельмановских кепках.
Не знаю, что нам взбрело всем трем в голову. Может быть то-же ощущение, когда
смотришь на внушающую отвращение гусеницу и хочешь раздавить ее. Три мощных
военных мотоцикла в руках советских офицеров начали с угрожающим ревом кружиться
вокруг колонны.
Люди в фетровых шляпах испуганно озирались, полагая что это военный патруль,
следящий, чтобы стадо не разбежалось. Пастухи в тельмановских кепках
посматривали на нас недоуменно - мы утюжили бока колонны и пастухам приходилось,
забыв о своем достоинстве, отпрыгивать в сторону, чтобы не попасть под колеса
игривых офицеров.
С одной стороны противно смотреть на эту омерзительную комедию. С другой стороны
приятно, что на этот раз не нужно участвовать в обезьяньем театре самому. Ревом
газующих моторов мы выражали наши чувства отвращения и одновременно радости.
В этот-же день в Берлине советским патрулем был застрелен американец, пытавшийся
сфотографировать подобную демонстрацию в советском секторе. Видно кто-то
учитывает, что эти фотографии могут произвести на внимательного зрителя такое-же
впечатление, какое они произвели на нас.
21 октября состоялись выборы. Мне не приходилось еще слышать или видеть, чтобы
при выборах в советские избирательные органы люди интересовались результатами
голосования. В день-же выборов берлинского магистрата небыло, пожалуй, ни одного
человека в Карлсхорсте, кто не поинтересовался-бы результатом выборов. У многих
в руках были немецкие газеты с таблицей результатов голосования. Самым
интересным оказался тот факт, что изо всех партий СЕД вышла на предпоследнее
место. Об этом многоговорящем факте много не говорили.
В Управлении Промышленности СВА берлинские выборы послужили поводом к следующему
разговору между капитаном Багдасарьяном и майором Ждановым.
"Знаешь, как посмотришь на эти выборы, то приходит в голову дикая мысль", -
сказал капитан Багдасарьян, указывая на одну из газет с отчетом о результатах
выборов. - "Все партии голосуют. Ну и вот допустим, что коммунистическая партия
получит большинство голосов! Так что - значит так ее к власти и допустят?"
"Да, как-будто оно так получается..." - неуверенно ответил майор Жданов.
"3абавно как-то!" - покачал головой капитан. - "Когда компартия приходит к
власти, то она первым делом сворачивает шеи всем остальным партиям. И вместе с
тем эти остальные партии готовы без сопротивления передать власть в ее руки.
Несуразица какая-то! Это все равно, что веревку на собственную шею мылить".
"С этой демократией сразу не разберешься", - вздохнул майор.
"Явная глупость!" - присоединился к его мнению капитан.
"Может быть это и не так глупо", - майор наморщил лоб, пытаясь вникнуть в
сущность непонятного явления. - "Демократия, как политическая форма, это воля
большинства. Раз большинство проголосует за коммунизм - значит будет коммунизм.
Правда, пока мало кто голосует", - закончил он несколько другим тоном.
"Все-таки как-то странно..." - запустил пальцы в свои курчавые волосы капитан
Багдасарьян. - "Друг против друга говорят - и никто никого не сажает. У нас
ничего не говоришь - а тебя сажают. Даже ничего не думаешь - и то сажают..."
В декабре в Офицерском Клубе Карлсхорста начались избирательные собрания, на
которых выдвигались кандидаты в Верховный Совет СССР. В день, назначенный для
Управления Промышленности СВА, все сотрудники Управления обязаны были явиться в
Клуб, разукрашенный по этому случаю утроенным количеством портретов вождей и
красного кумача.
Люди сидели в зале и скучали. Наконец председатель президиума предоставил слово
заранее назначенной личности. Личность вылезла на трибуну с бумажкой в руке и по
шпаргалке монотонным голосом разъяснила нам наше счастье, что мы имеем
возможность сами выбирать представителей верховной власти нашей страны. Затем на
трибуне появился следующий статист и предложил нашего кандидата в Верховный
Совет от Особого Избирательного Округа, каким являлась советская оккупационная
зона Германии. Следом, как в хорошо прорепетированной пьесе, из-за кулис на
эстраду вышел сам кандидат в генеральском мундире и рассказал свою биографию.
Таким вялым и покорным голосом генерал не говорил наверное за всю свою военную
карьеру. Вторым кандидатом была абсолютно никому не известная величина.
Присутствующие на собрании узнали о существовании этого человека лишь когда он
вылез на трибуну, - на этот раз не из-за кулис, а из публики, - и опять-таки по
бумажке зачитал свою биографию. Ему предстояло играть роль кандидата "из самой
гущи народа". Кандидатуры обоих кандидатов были заранее намечены
Политуправлением СВА и утверждены Москвой.
Публика, зная что после собрания будет кино, с нетерпением ожидала конца нудной
процедуры. Когда председатель президиума вежливо предложил перейти к
голосованию, люди в зале облегченно вздохнули и, не ожидая команды к
голосованию, торопливо задрали кверху правые руки. То-ли они желали поскорее
покончить с "выборами", то-ли опасались что их заподозрят в недоверии к
кандидатам. Многие для надежности подставили левую ладонь под правый локоть.
По залу с карандашами и бумажками в руках забегали подсчетчики голосов. Зал
зашумел, выражая свое нетерпение. Наконец, голоса были подсчитаны и председатель
президиума сонным голосом спросил: "Кто против?!"
В зале воцарилась мертвая тишина. Никто не шевелился.
Председатель сделал паузу и повел взором по залу, стараясь этим подчеркнуть, что
всем предоставляется полная возможность голосовать против. Затем, чтобы усилить
эффект монолитности воли избирателей, он с наигранным удивлением спросил:
"Никого против?!"
Из темноты задних рядов раздался чей-то молодой нетерпеливый голос: "Все
единогласно... Даешь кино!" В зале вспыхнул свет. Ряды кресел облегченно
зашевелились в ожидании последующего киносеанса.
Так мы выбрали "народных избранников" в Верховный Совет СССР. Если-бы у
избирателей по выходе из зала собрания спросили фамилии только-что избранных
кандидатов, то вряд-ли кто запомнил их.
Грань между 1946 и 1947 годами ознаменовалась в Карлсхорсте целым рядом событий,
которые заставляют еще раз оглянуться на прошедшие со времени капитуляции
Германии полтора года.
В начале осени 1946 года министр иностранных дел США Бирнс произнес в Штуттгарте
речь, где он в первый раз со времени окончания войны попытался дать трезвый
обзор событий и указал вехи американской внешней политики, вытекающей из
создавшегося положения. Только через полтора года американцы начали смутно
понимать, что с добрым парнем Джо трудно кушать кашу из одной миски. Для этого
нужно иметь длинную ложку.
Речь Бирнса пришлась не по вкусу Кремлю. Резким ответом прозвучал доклад
Молотова на юбилейных торжествах 7-го ноября 1946 года. Докладу Молотова
придавалось такое значение, что его в обязательном порядке прорабатывали на
кружковых политзанятиях по всем Управлениям СВА. Для ответственных работников
СВА даже не скрывали внутренней связи между речью Бирнса и докладом Молотова -
оба выступления прорабатывались одновременно и участвующие в дискуссиях должны
были поочередно разоблачать империалистические происки Бирнса и миролюбивую
политику Молотова. Для политически малоподкованных сотрудников речь Бирнса
считали опасной и довольствовались лишь проработкой доклада Молотова.
Эти два политических выступления можно считать официальной датой начала холодной
войны. Отношения союзников в Контрольном Совете, уже давно потерявшие свою
первоначальную цель, стали еще холоднее и не выходили больше за рамки
дипломатической вежливости. Судьбы Германии из залов заседаний Контрольного
Совета перемещались все дальше и дальше в правительственные кабинеты Кремля и
Белого Дома.
Создавшееся положение послужило одновременно сигналом для окончательного
закручивания гаек на послевоенном фронте советской жизни. Политуправление СВА
издало погромный приказ, обвиняющий низовые парторганизации в отрыве от масс и
пренебрежении политико-воспитательной работой. Это было щелканье бича. Нетрудно
было догадаться, что за этим последует. И действительно - первым результатом
была смена парторгов во всех Управлениях СВА. Следом за этим началась волна
мероприятий по закручиванию винтов и винтиков во всех частях советского
аппарата.
До этого люди Карлсхорста жили и работали без политзанятий. Кто знает советскую
жизнь, тот оценит этот факт. Большие начальники в душе удивлялись, остальная
мелочь - тихо радовалась. И те и другие помалкивали, исходя из принципа - не
называй черта, а то явится. И вот теперь снова вводятся политзанятия и изучение
"Краткого Курса". Притом усиленным темпом. Видимо, чтобы нагнать упущенное.
Следующим мероприятием явилась кампания по поднятию трудовой дисциплины.
Советским гражданам заграницей решили напомнить о существовании советских
трудовых законов. По всем Управлениям вывесили новенькие табельные доски и
каждый должен был четыре раза в день снимать и вешать свой номерок. В Советском
Союзе табельные доски вызывают страх, у нас же они вызвали больше всего досаду.
Начальник Управления Александров передал свой номерок своему шоферу, который его
вскоре потерял. Офицеры, для которых табельные доски показались пощечиной,
поочередно снимали номерки сразу за несколько человек. Но советский Закон со
всеми последствиями опять висел, как топор, над головой каждого.
Затем разразилась истерическая кампания бдительности. Во всех Управлениях СВА
ввели, отсутствовавшие до этого, собственные Отделы Кадров. Назначение их ясно
каждому - более детальная слежка за сотрудниками Управления. Снова замелькали
обширные анкеты, "для советских граждан заграницей". Анкеты имели бесчисленное
количество пунктов и каждые три месяца их нужно было заполнять заново. Поэтому
многие сотрудники один экземпляр заполненной анкеты держали дома "для памяти" и
в последующих случаях просто переписывали ответы с одного листа на другой.
Советское государство снова решило заглянуть в зубы своим гражданам.
Начальником Отдела Кадров в Управлении Промышленности был назначен
демобилизованный лейтенант войск НКВД. С первого же дня он стал вести себя с
такой бесцеремонностью и наглостью, что многих офицеров это покоробило. Нужно
учитывать, что большинство сотрудников Управления было старшими офицерами.
Из своего кабинета в подвальном этаже новый начальник ОК звонил по телефону:
"Товарищ полковник, зайди-ка ко мне заполнить анкетку!"
Нередко на это раздавался ответ: "Если тебе нужно, то возьми анкету и принеси
мне. Пока-что я, кажется, полковник..."
Всем сотрудникам СВА был зачитан приказ Начальника Штаба генерала Дратвина, где
без указания имен объявлялось, что жены целого ряда ответственных работников СВА
использовали время, когда их мужья находились на работе, чтобы ездить в западные
сектора Берлина, где они поддерживали непозволительные знакомства с офицерами
западных держав. Приказ был на редкость скандальный - в нем фигурировали
фешенебельные рестораны, дорогие меха и, как завершение, агенты иностранных
разведок. Все виновные в 24 часа откомандировывались в Советский Союз, а
супругам объявлялись выговора за отсутствие большевистской бдительности.
Загадка этого необычайного по своей откровенности приказа объяснялась вторым
пунктом, где всем сотрудникам СВА категорически запрещалось посещать западные
сектора Берлина и напоминалось о необходимости соблюдения особой бдительности в
условиях нахождения заграницей. Порка жен должна была служить уроком для
остальных.
В заключение генерал Дратвин грозил нарушителям приказа применением строжайших
мер взыскания... вплоть до откомандирования в Советский Союз. Здесь генерал
Державин невольно проговорился. Откомандирование на родину официально, устами
Начальника Штаба СВА, объявлялось строгим наказанием для советских граждан
заграницей.
Все это для нас не ново. Мы к этому привыкли в свое время в Советском Союзе. Но
после победного окончания войны, после болезненных надежд на какие-либо
изменения в советской системе и, в особенности, после пребывания в условиях
относительной свободы в оккупированной Германии, после всего этого резкий
поворот к старой практике заставляет думать о многом. Вернее - ни о чем не
думать. В этом единственное спасение.
2.
С майором Дубовым я впервые познакомился еще во время войны. Даже короткая
фронтовая дружба связывает людей крепче, чем многолетнее знакомство в мирных
условиях. Может быть поэтому, встретившись в СВА, мы почувствовали себя старыми
знакомыми.
Дубову было за сорок лет. Внешне суровый и замкнутый, необщительный с
окружающими, он имел мало друзей и избегал шумного общества. Сначала я относил
его сдержанность просто за счет характера. Позже я заметил, что он с болезненной
неприязнью относится к людям, заводящим в его присутствии разговоры о политике.
Я подумал, что у него есть на это свои основания, и никогда не беспокоил его
излишними вопросами.
Получилось так, что я оказался единственным, кого Дубов ввел в свою семью. У
него была милая и образованная жена и двое детей. Познакомившись с семейной
жизнью майора, я убедился, что он не только идеальный супруг и отец, но и на
редкость морально чистый человек.
Подлинной страстью Дубова была охота. На этой почве мы сошлись еще ближе. Часто
по субботам мы садились в машину и уезжали на охоту. Там мы проводили целые
сутки, отрезанные от Карлсхорста и всего окружающего мира.
Однажды, во время одной из таких поездок, устав после многочасового блуждания
среди кустарников и мелких озер, мы расположились на отдых. Зашел случайный
разговор об одном из знакомых нам офицеров. В этом разговоре я проронил фразу:
"Он еще слишком молод и глуп..."
Майор Дубов посмотрел на меня внимательно и со странной усмешкой спросил: "А ты
сам уже настолько стар и умен?"
"Да, не совсем," - ответил я. - "Но все-таки уже научился держать язык за
зубами."
М