ля
повторной анкетной проверки мандатной комиссией ГУК РККА (Главное Управление
Красной Армии) и ЦК ВКП(б). Бдительность никогда не мешает. Может быть у кого
завелась в душе червоточина или произошли изменения в среде его родственников
или родственников его жены.
Один из самых неприятных институтов нашего бытия - это коллективная
ответственность родственников. Человек может быть безупречным членом советского
общества, но достаточно кому-либо из его дальних родственников попасть в НКВД -
и человек автоматически включается в категорию "политически-неблагонадежных".
В годы войны в советских военкоматах существовала специальная категория
"неблагонадежных", которых не брали для военной службы. Часть из них
использовалась в рабочих батальонах. Они не получали оружия и держались подальше
от линии фронта. Это были люди у которых родственники имели слишком тесное
знакомство с НКВД. Те же, кто лично был когда-либо репрессирован или состоял в
черном списке НКВД, были заблаговременно арестованы и интернированы еще в первые
дни войны Если кто-либо из "неблагонадежных", состоящих на особом учете в
военкомате, подавал рапорт с просьбой об отправке на фронт добровольцем, то он
немедленно арестовывался и ссылался в лагеря НКВД Военкоматы хорошо знали цену
этому патриотизму. Советская власть учитывает, что несмотря на все долгие годы
перевоспитания, в русской душе верность отцу, матери и родной крови сильнее всей
шелухи коммунистической школы.
В последние годы войны, благодаря нехватке кадров, "неблагонадежных" частично
призывали кроме рабочих батальонов также и в регулярную армию. Все они шли на
фронт рядовыми солдатами, хотя большинство из них было интеллигентами и
офицерами запаса. Когда мне приходилось встречать солдат, до войны бывших
учителями или инженерами, то я уже без анкеты знал, что за этим скрывается.
Количество репрессированных за долгие годы советских экспериментов достигло
такой колоссальной цифры, что хвост автоматически "неблагонадежных" сегодня без
сомнения составляет основную социальную группу нового советского общества. Для
обеих сторон приходится искать выход из создавшегося положения. Люди хотят жить,
а власти нужны работники. Между этими двумя необходимостями стоит непроницаемой
преградой анкета. Многие из людей никогда в жизни не видели своего "злого духа",
не имеют с ним ничего общего и, естественно, не пишут об этом в анкетах. Власти
знают о неточностях в анкетах, но иногда вынуждены "не замечать" этого.
Советская политика террора привела в тупик - по советской классификации
безупречно чистых и надежных граждан сегодня в СССР меньше, чем тридцать лет
назад. Исходя из этого, в маловажных случаях и когда есть потребность в данном
человеке, власти не так строго проверяют анкетные данные. Но зато когда приходит
серьезный случай, то эти же власти, запутавшись в порожденных ими противоречиях,
не доверяют никаким анкетам и даже собственным характеристикам о данной личности
и проверяют кандидата с истерическим недоверием и скрупулезной тщательностью.
Срок проверки перед отправкой заграницу колеблется от трех до шести месяцев.
Достаточно, чтобы при проверке анкетных данных запросом НКВД по месту жительства
какой-нибудь из самых дальних родственников был установлен как пропавший без
вести по невыясненным причинам - и кандидата отстраняют от командировки. Все то,
что невыяснено всегда рассматривается как отрицательный фактор.
Вместо ожидаемого вызова в Отдел Кадров Генштаба, через несколько дней я получил
приказание явиться к Начальнику Академии. Это выходило из рамок обычного
оформления выпускников перед откомандированием на работу, и потому, отправляясь
на аудиенцию к генералу, я невольно задумался над причиной вызова.
О генерале Биязи по Академии ходят самые противоречивые слухи. Часть слушателей
с подозрительным шумом восхищается необычайными талантами генерала и
рассказывает о том, что он человек исключительно высокой культуры, в свое время
бывший советским послом в Италии, о том, что он не только в совершенстве владеет
всеми языками, на которых говорят в Академии, но даже обладает способностью
читать в душах людей и отгадывать их невысказанные мысли. Можно не сомневаться,
что слушатели, дающие такую характеристику своему начальству, будут больше
преуспевать по дипломатической службе, чем те, кто утверждает, что генерал Биязи
начал свою карьеру с продажи халвы и фруктов на тифлисских рынках и единственное
его выдающееся качество - это внешний лоск и сладкие, как рахат-лукум, манеры и
речь.
Часто по двору Академии приносится предостерегающий шепот: "Attention! Генерал
снова чудит!" Тогда наученные опытом слушатели предусмотрительно убираются
подальше со двора и с безопасного расстояния наблюдают за происходящим. Внешне
генерал исключительно мил и вежлив, подчеркнуто выхолен и щеголеват. Ни один
слушатель, попавшийся ему навстречу, не проскочит мимо генеральского глаза, не
подвергнувшись детальному и критическому осмотру.
"Что это Вы, голубчик, шагаете как баба по базару?" - останавливает посреди
двора генерал зазевавшегося капитана. - "Ну-ка пройдитесь, как настоящие офицеры
ходить должны!"
Затем начинается представление. Окружающие наслаждаются спектаклем из окон
второго этажа.
"Почему у Вас сапоги не начищены, милейший" - медовым голосом вопрошает генерал.
- "Сапоги должны быть, как зеркало - чтобы бриться можно было!"
"Лужи на дворе, товарищ генерал", - вылупив глаза, оправдывается несчастный.
"А Вы под ноги больше смотрите! Не ловите ворон! Кто Вас заставляет в лужи
лезть?! Вот какие сапоги должны быть!" И генерал выставляет вперед свою
маленькую жирную ножку, затянутую в сверкающий лакированный сапог на высоком
каблуке.
"Так точно, товарищ генерал!"
"Потом, разве так приветствуют начальство? Ну-ка, повторите еще раз!"
Генерал гоняет капитана взад и вперед по двору разучивая отдачу приветствия.
Затем генерал входит во вкус и сам начинает показывать, как эту сложную вещь
нужно делать "по-настоящему".
"Когда я был молод... я не был такой тряпкой... как Вы, молодой человек..." -
пыхтит генерал.
"Когда ты был молод, ты яблоками торговал", - с досадой думает про себя жертва.
- "Когда же он, черт, меня отпустит!?"
"О! А это что-о-о тако-о-ое?" - генерал с деланным ужасом гладит ладонью по щеке
застывшего с рукой у козырька капитана. - "Ай-ай-яй! К девочкам Вы с такой
бородой, наверное не ходите... Стыдно, стыдно... А я за вас всех краснеть
должен..."
Натешившись вдоволь, генерал шагает дальше в поисках следующей возможности
навести порядок. Его масляные глазки сияют триумфом, на лице лежит печаль тихой
скорби - как у заботливого папаши, которому его многочисленные дети за все его
заботы платят только огорчениями.
Капитан облегченно вздыхает, но скоро убеждается в преждевременности своей
радости. Адъютант генерала, тихой тенью шагающий по его пятам, остался позади
для подведения бухгалтерии. Он вынимает из кармана записную книжку и пальцем
манит капитана к себе. На следующий день провинившийся получит соответствующее
извещение. Для офицеров домашний арест выражается в удержании жалования за дни
наказания.
О генерале можно не без основания сказать - мягко стелет, да жестко спать.
Отправляясь к генералу, никогда нельзя быть уверенным в исходе аудиенции.
Академия полна неожиданностями. Например недавно почти все Японское Отделение,
за исключением старших курсов, реорганизовали в краткосрочные курсы по
подготовке армейских переводчиков японского языка. Разочарованных дипломатов
утешают, что это мероприятие временное, затем все они будут иметь возможность
продолжать учебу в прежнем разрезе. А пока они с утра до ночи сидят и долбят
японскую военную терминологию. Реорганизация произошла непосредственно после
Крымской Конференции и темпы обучения настолько форсированы, что слушатели
довольно недвусмысленно переглядываются. Из учебных планов можно точно
определить, когда окончится обучение и... В общем - секретные пункты Крымского
Договора для нас не секрет. Недаром нам ежедневно напоминают, что сотрудники
иностранных посольств были бы очень счастливы познакомиться с кем-либо из нас
поближе. Если кто-либо из нас без специального разрешения вздумает обменяться на
улицах Москвы парой слов с иностранцем, то это означает, что он требует слишком
многого от своего ангела хранителя.
Некоторым слушателям перед откомандированием на работу приходится проходить еще
один деликатный спецкурс - правила хорошего тона и некоторые дополнительные
тонкости поведения заграницей. Часто этот курс бывает индивидуального порядка в
зависимости от будущего места назначения данного лица. Иногда заставляют
обращать особое внимание на современные западные танцы или высшую школу в
обращении с женщинами со взломом сердец, через которые ведет путь к
дипломатическим сейфам. Иногда инструктаж доходит вплоть до цвета пижамы,
интимных откровений из мемуаров горничной и рецептов из кухни Мефистофеля и
Казановы. Здесь первую скрипку неизменно играет сам генерал Биязи - первый
кавалер в Академии.
Чем же обрадует он меня? Может быть тоже какой-нибудь спецкурс.
Исходя изо всех этих предпосылок, я был немало удивлен, когда генерал Биязи
коротко объявил мне, что высшими инстанциями я утвержден к откомандированию в
распоряжение Главного Штаба Советской Военной Администрации в Германии.
По-видимому меня считают настолько хорошо проверенным и благонадежным со всех
точек зрения, что в данном случае даже отпадает необходимость в дополнительной
проверке непосредственно перед отъездом заграницу.
"У Вас все данные, чтобы мы гордились Вами", - говорит генерал. Его лицо и
манеры теперь ничем не напоминают обычную слащавую маску. Он говорит коротко и
официально. Это разговор старшего начальника с младшим коллегой, где генерал
считает излишним внешние эффекты. Вопрос уже решен и он только ставит меня в
известность.
"Не забывайте, что где бы Вы не находились - Вы все равно наш человек", -
генерал делает ударение на слове "наш", - "Вы будете в распоряжении другого
командования, но в любую минуту мы можем отозвать Вас назад. В случае
необходимости Вы имеете право связаться с нами через голову Вашего будущего
начальства. В Армии это запрещено, но в данном случае это исключение из правил".

"От того, как Вы проявите себя на практической работе, будет зависеть Ваша
дальнейшая судьба. Надеюсь, что мы еще встретимся с Вами в будущем..."
Я слушаю генерала до странности спокойно. Во время войны я горел, переживал,
стремился к чему-то. Теперь же мною владеет только ледяное спокойствие. Точно
такое же спокойствие я ощущал, когда я впервые узнал о разразившейся войне в
июне 1941 года. Тогда это было напряженным ожиданием событий. Что это означает
сегодня - этого я еще не могу понять. Наш внутренний мир - это отражение
окружающей нас действительности. В активной работе, в плавильном тигле
международных интересов я найду рациональное зерно нашего бытия. Более
благоприятное место, чем Берлин, выбрать трудно.
Теперь я умышленно ставлю мой внутренний мир на пробный камень.
"Я уверен, что Вы с честью оправдаете доверие, которое оказывает Вам родина,
посылая Вас на самый ответственный участок послевоенного фронта. Работа там
важнее и серьезнее, чем во время войны", - говорит генерал, пожимая мне на
прощанье руку. - "Желаю Вам успеха, товарищ майор!"
"Так точно, товарищ генерал!" - отвечаю я, смотря в глаза Начальнику Академии и
крепко возвращая его рукопожатие. Ведь я еду в Берлин, чтобы вернуться оттуда
лучшим гражданином моей родины, чем я в состоянии быть сегодня.
2.
В середине зимы, загадка, окружавшая жизнь Жени, перестала быть для меня тайной.

В январе вернулась в Москву женина мама. Всю войну, чтобы быть поближе к мужу,
она работала военным врачом в прифронтовых госпиталях. Теперь же она
демобилизовалась из армии и вернулась домой.
Анна Петровна была полной противоположностью Жени. Самым большим для нее
наслаждением было рассказывать о муже. Мне стоило немало терпенья в десятый раз
с интересом выслушивать одни и те же истории - о том, как они поженились, о том,
как муж никогда не был дома, все свое время посвящая службе, о том как тяжело
быть женой кадрового военного. Она с мельчайшими подробностями описывала его и
ее простых родителей, постепенный подъем по служебной лестнице и, наконец,
головокружительную карьеру мужа во время войны. Анна Петровна была исключительно
мила и непосредственна. Будучи женой крупного генерала, она нисколько не
гордилась своим новым положением и в изобилии рассказывала анекдоты о
безграмотности и серости новой аристократии. В этом не было противоречия. Сама
Анна Петровна прекрасно понимала, какую ответственность накладывает на нее новое
положение мужа, она во всем старалась идти в ногу со временем и с мужем. Сегодня
она и внешне и внутренне вполне оправдывала свое место в обществе.
В широких кругах довольно скептически смотрят на новую аристократию, как на
"выскочек". Это произошло, в значительной мере, благодаря тому, что во время
революции наверх поднялись новые, никому неизвестные люди. Во время революции
это было естественно. После революции они занимали руководящие государственные
посты, которым они часто не соответствовали ни по своему образованию, ни по
соответствию исполняемым ими функциям. Единственное, в чем нельзя отказать
советским руководителям - это кипучая энергия и бесконечное упорство. Со
временем эта революционная гвардия устарела, отживала свой век, и ее
несоответствие новым задачам становилось все яснее.
Одновременно подрастали новые советские кадры специалистов в различных областях.
Они вышли из широких масс, но уже обладали необходимым образованием, специальной
подготовкой и практическим опытом руководства.
Начало войны прорвало бюрократическое болото, как нарыв. Потребовалась смена
заплесневевших героев революции новыми, более соответствующими своим задачам,
кадрами молодых руководителей советской школы. Здесь решали не былые заслуги, а
способности. Недаром в годы войны, в особенности в армии, поднялась на
поверхность масса новых талантливых военачальников, которые до того прозябали в
неизвестности.
Довоенная партийная и бюрократическая аристократия догнивала в роскоши и
излишествах, которые когда-то ставились в упрек царской аристократии. В дни
войны на смену им, или может быть только временно - для спасения положения, были
призваны лучшие силы нации. Отец Жени был одним из таких.
Анна Петровна - это воплощение заботы о муже, о семье, о доме. Несмотря на ее
гордость карьерой мужа, она, сама того не подозревая, часто высказывала
сожаление, что эта карьера практически лишила ее семейной жизни.
Постепенно я так сдружился с Анной Петровной, что иногда выступал с ней единым
фронтом против Жени. Привыкнув к самостоятельной жизни, Женя абсолютно не хотела
считаться даже с авторитетом матери. Единственное, что на нее еще действовало -
это угроза: "Вот погоди, я отцу напишу, как ты себя здесь ведешь..." Тогда Женя
смирялась на некоторое время.
Во время Государственных Экзаменов, чтобы сосредоточиться и не отрываться от
напряженной работы, я не встречался с Женей и только звонил ей по телефону.
Получив назначение на работу в Берлин, после долгого перерыва я впервые зашел к
Жене. Я ожидал от Жени всего что угодно, но только не ласкового приема.
К моему несказанному удивлению Женя встретила меня так бурно, что даже Анна
Петровна укоризненно покачала головой: "Ты хоть меня постыдись!"
"Гриша!" - с разлета закрутила она меня вихрем еще в передней. - "Папа здесь
был... Целых две недели... Представляешь себе - целых две недели!"
Женя бесконечно любит и боготворит отца. Но в такой же мере она ревнует его к
работе и тоскует, почти никогда не видя его дома.
"Посмотри, что только он мне привез!"
Она увлекает меня с собой и начинает с гордостью показывать целые груды
сокровищ, которые привез ей в подарок отец. Уже и раньше к ним на квартиру
приносили целые ящики различных трофеев. Каждый раз, когда кто-либо из офицеров
штаба ехал в Москву, он попутно привозил с собой подарки от генерала. Это было
обычным явлением для всех семей военнослужащих в период наступления Красной
Армии по Восточной Пруссии. Младшие офицеры посылали домой тряпки, старшие -
более солидные вещи вплоть до роялей и мебели. Юридически - грабеж, на языке
войны - трофеи. В отношении немцев - долг платежом красен. О морали можно будет
говорить позже.
По Москве ходит модный анекдот. Один офицер прислал с фронта своей жене ящик с
мылом. Та, не долго думая, распродала все мыло на базаре. Через несколько дней
от мужа приходит письмо. В нем он сообщает, что в каждом куске мыла залеплены
золотые часы. Одни рассказчики, в зависимости от вкуса, утверждают, что жена
повесилась, другие - утопилась, третьи - отравилась.
Философы любят говорить, что бедность облагораживает человека. В определенных
пределах и при определенных предпосылках - может быть и так. Но хроническая и
массовая бедность унижает человеческое достоинство и дает стимул ко многим
отвратительным вещам, недостойным человека.
В гостиной на полу стоит огромный, в рост человека, радиоаппарат. При первом
взгляде на сверкающую клавиатуру кнопок и рычагов, я поколебался - что это,
радиоприемник или радиостанция. Действительно генерал откопал радиоприемник,
соответствующий его чину. Наконец я убеждаюсь, что это ультрасовременная модель
сверхмощного супергетеродина.
Я протягиваю руку и хочу подключить питающий шнур к розетке на стене.
Анна Петровна предостерегающе поднимает палец: "Гриша! только пожалуйста не
включайте. Коля запретил строго на строго".
"Да, ну... Вам-то что бояться?" - возражаю я.
"Нет, нет... Пока запрет не сняли - нельзя. Даже Коля сам не включал".
Вот тебе и на! Через месяц после окончания войны победоносный советский генерал
не решается слушать радио, пока не разрешит Кремль.
"Гриша, слыхали новый анекдот?" - отвлекает меня от радио Анна Петровна.
"Про шейку?" - спрашиваю я, уже привыкнув к рассказам Анны Петровны о
генеральских женах.
"Нет... Новый! Один генерал прислал жене с фронта пианино. Ну, пока его везли,
пианино раструсилось, позвали настройщика. Настроили и устанавливают пианино в
комнате. Жена обязательно хочет чтоб на видном месте.
"Там нельзя", - говорит настройщик. - "Резонанса не будет".
"Э, чепуха!" - махает рукой жена. - "Я моему генералу напишу - он и резонанс
пришлет".
Нас перебивает Женя.
"Гриша, посмотри. У меня еще что-то есть", - она стремительно бросается в
соседнюю комнату. - "Золотой пистолет!"
Я ожидаю увидеть оригинальную зажигалку или дамскую безделушку. Женя с размаха
бросает мне на колени что-то тяжелое в желтом кожаном кабуре.
"Прочти, что там написано!" - командует она над моей головой.
Я расстегиваю желтую кожу. На моей ладони сверкает тупым рыльцем позолоченный
немецкий "Вальтер". На плоской боковой грани затейливая вязь гравированных
готических букв. Бросаются в глаза две хищные зигзагообразные молнии - знак ОС.
Надпись на пистолете гласит:
"Генералу СС Андреас фон Шенау от имени Великой Германии". Фюрер.
Почетное золотое оружие! Подарок СС-овскому генералу от самого Гитлера. Когда-то
этот блестящий кусок металла наполнял гордостью сердце человека, который считал
себя выше других существ. Теперь же он сидит в лагере для военнопленных и
собирает окурки, а горделивая безделушка столь же безразлично поблескивает в
руках победителей. Да, нет ничего более изменчивого и непостоянного, чем земная
слава!
"Теперь со мной не шути". - Женя нажимает защелку обоймы. - "Полный
боекомплект!"
Обойма змейкой выскальзывает на подушку дивана. Красные головки патронов
выглядывают из прорези.
"Однако, додумался отец такие игрушки дарить", - говорю я и кладу обойму
подальше от пистолета. - "Да еще главное кому?"
"Не беспокойся. Если ты будешь себя хорошо вести, то это не опасно", -
успокаивает меня Женя.
"Потом папа привез еще два Опеля", - щебечет она. - "Адмирала" он оставил себе,
а "Капитан" теперь мой. Понимаешь? Мой! Завтр