твовал тот факт, что все
руководящие работники СВА получают специальную заграничную экипировку, т.е.
имеют возможность получать по талонам отрезы на платье в соответствии с
занимаемой ими должностью. В особенности это относится к работникам, занятым в
Контрольном Совете.
Атмосфера непринужденной сердечности и гостеприимства царит в комнате.
Интернациональное общество нисколько не чувствует себя связанным различием
униформ и даже языков. Только один советский делегат одиноко сидит, закинув ногу
за ногу, в кресле и страдает. Курмашев чувствует себя значительно хуже, чем
миссионер в кругу людоедов. Он беспрерывно вытирает платком пот со лба, пыжится
с важным видом, как индюк на птичьем дворе, и беспрестанно поглядывает на часы.
Когда следует приглашение к столу, Курмашев вздыхает с явным облегчением.
Можно не сомневаться, что он с удовольствием поболтал бы со своими соседями,
даже с помощью пальцев, посмеялся и выпил бы пару стаканчиков виски. Но здесь он
не такой человек, как все. Он - носитель и одновременно раб коммунистического
мировоззрения.
За обедом генерал Шабалин сидит по правую руку хозяина дома и через переводчика
беседует с сэром Перси Милльс. Военный мундир помогает ему держать себя более
уверенно, чем Курмашев. Тот усиленно скребет тарелку и изображает свое полное
безразличие к происходящему кругом. Тяжелая задача - набить полон рот, чтобы
этим избавиться от необходимости разговаривать с соседями по столу.
Мой начальник натянуто улыбается и принуждает себя смеяться в ответ на шутки
сэра Милльс. Со своей стороны генерал ни разу не делает попытки продолжить или
поддержать разговор. Что думают по этому поводу англичане - с русскими трудно
разговаривать не только за столом заседаний, но и за обеденным столом. Когда-то
англичане заслужили от нас кличку "твердолобых". Теперь роли меняются.
Я сижу по другую сторону стола между бригадиром Бадером и английским адъютантом.

Когда я случайно поднимаю глаза от тарелки, то наталкиваюсь на встречный
настороженный взгляд генерала Шабалина. По мере того, как обед близится к концу,
генерал теряет некоторую долю своей большевистской брони и даже поднимает
ответный тост за здоровье хозяина дома. При этом он все чаще и чаще бросает
испытывающие взгляды в мою сторону.
И смех и грех! Я знаю, что по долгу службы генерал, конечно, следит за мной. Это
в порядке вещей. Но, оказывается, что генерал не столько сам следит за мной, как
интересуется наблюдаю-ли я за ним. Он уверен, что мне поручена слежка за ним.
Курмашев боится генерала, генерал остерегается меня, я не доверяю сам себе. Это
чувство возрастает в геометрической прогрессии соответственно движению по
советской иерархической лестнице. И больше всего страдает этой болезнью сам
создатель этой гениальной системы. Поглядев на потеющих от страха и недоверия
советских сановников, отпадает всякое желание карабкаться по лестнице советской
карьеры. Когда генерал Шабалин пас овец или пахал землю, он был несравненно
более счастлив, чем теперь.
После обеда все снова собираются в гостиной. Бригадир Бадер подходит ко мне и
предлагает завернутую в целлофан толстую сигару с золотым ярлыком.
Я с любопытством кручу сигару между пальцев. Настоящая гаванна! До сих пор я
знал их только по карикатурам, где гаванна была неизменным аксессуаром в зубах
каждого злодея-миллионера, как раньше кинжал в зубах у пирата.
С видом опытного курильщика сигар я пытаюсь откусить конец зубами, но проклятая
гаванна не поддается. Во рту полно горькой дряни, которую к тому же некуда
выплюнуть.
"Как Вам понравился обед?" - вежливо осведомляется бригадир.
"O, very well!" - столь-же вежливо отвечаю я, осторожно пуская голубоватый дым
через ноздри.
В это время Шабалин делает мне знак пальцем. Я извиняюсь перед бригадиром,
предусмотрительно оставляю сигару в цветочном горшке и следую за генералом. Мы
выходим в парк, как-будто чтобы подышать свежим воздухом.
"О чем Вы разговаривали с этим...?" - ворчит генерал, избегая произносить имя.
"0 погоде, товарищ генерал."
"Хм... Хм..." - фыркает Шабалин, как еж, и трет нос костяшкой согнутого
указательного пальца. Так он делает всегда при разговорах полуофициального
характера. Затем он неожиданно меняет тон:
"Я думаю, что больше Вам здесь делать нечего. Можете быть свободны на сегодня.
Возьмите мою машину и покатайтесь по Берлину, посмотрите на девочек..."
Генерал делает довольно фривольное замечание и натянуто улыбается. Я внимательно
слушаю, равномерно шагая рядом с ним по дорожке парка. Что это за подозрительная
снисходительность и забота?
"...Кузнецову позвоните вечером по телефону и скажите, что я приеду прямо
домой," - заканчивает Шабалин, поднимаясь по ступенькам ведущим на веранду.
Итак генерал на работу сегодня больше не приедет. Там его ожидает обычное бдение
до трех часов ночи. Это не необходимость работы, а его долг, как большевика. Он
должен быть на посту около "вертушки" - может быть "хозяин" окликнет среди ночи.

Теперь-же, после сытного обеда и нескольких бокалов вина, генерал почувствовал
потребность хоть на несколько часов стать человеком, как окружающие. Уютная
обстановка виллы и атмосфера непринужденной сердечности подействовали даже на
этого партийного волка. Ему бессознательно хочется скинуть маску железного
большевика, громко посмеяться, хлопнуть по плечу своих коллег - быть человеком,
а не партбилетом. Я же, по его мнению, являюсь оком и ухом партии. Поэтому он
отсылает меня под благовидным предлогом, давая и мне возможность провести время
по своему усмотрению.
Вернувшись в дом, я беру с вешалки фуражку и, не привлекая по возможности
внимание окружающих, выхожу наружу.
Миша дремлет в машине.
"Ух-х-х, товарищ майор," - тяжело вздыхает он, когда я открываю дверцу. - "После
такого обеда обязательно поспать надо - на травке, часика два."
"Ты тоже обедал?" - удивленно спрашиваю я.
"Ну а как же! - с гордостью пыхтит Миша, суя ключ в зажигание, - "Как князь
пообедал."
"Где?"
"Тут. Позвали меня. Стол отдельный накрыт. Как скатерть самобранка. И знаете
что, товарищ майор", - Миша заговорщицки косится на меня. - "Наш генерал так не
кушает, как меня накормили. Я то уж знаю."
Некоторое время мы едем молча. Затем Миша, как-будто разговаривая сам с собой,
бормочет:
"Неужели у них всех солдат так кормят?"
После ознакомления с условиями в доме сэра Перси Милльс, невольно приходит в
голову сравнение с квартирой генерала Шабалина.
В Контрольном Совете вошел в употребление обычай, согласно которому каждый
директор поочередно приглашает к себе своих коллег по Экономическому
Директорату. Когда очередь в первый раз дошла до Шабалина, он не воспользовался
этим правилом как-будто по рассеянности или незнанию. На самом деле генералу
некуда было пригласить иностранцев.
Конечно, Шабалин имеет полную возможность захватить и обставить соответствующий
его рангу аппартамент. Но сделать это сам он не решается, а начальник АХО
генерал Демидов за него это делать не будет, т.к. по уставу такой роскоши не
полагается. До специальной "заграничной экипировки" додумались, а до квартир еще
очередь не дошла.
Свой маленький коттедж Шабалин теперь сменил на пяти-комнатную квартиру в доме,
где живет большинство сотрудников Экономического Управления. Ординарец Николай и
шофер Миша натаскали в новую квартиру мебели и разных побрякушек со всего
квартала, но впечатление получилось не генеральского жилища, а воровской фатеры.
Принимать иностранных гостей здесь явно неудобно. Это чувствует даже сам
Шабалин.
Опять те-же противоречия между большевистской теорией и практикой. Кремлевская
верхушка давно наплевала на проповедуемую ими пролетарскую мораль и купается в
роскоши, доступной не для всякого капиталиста. Тем более, что живут они за
столькими замками, что их личная жизнь недоступна глазам народа. Нижестоящие
вожди все больше и больше шагают по тому же пути. Партийная аристократия,
подобно Шабалину, живет двойной жизнью - на словах они разыгрывают идейных
большевиков, а на деле являются взломщиками проповедуемых ими идей. Сочетать эти
вещи довольно трудно. Все приходится делать воровато, с опаской, с оглядкой. Под
ногами путаются собственные классовые теории и новые советские предрассудки.
Кремлевских стен и заградительных зон здесь нет, все происходит более или менее
открыто. А вдруг кремлевские хозяева прикрикнут?
Сначала Шабалин обедал в так называемой столовой Военного Совета, т.е.
генеральской столовой. Теперь же Дуся, незаконная горничная, трижды в день ездит
туда в автомашине и берет кушания на дом. Но даже в таких условиях гостей в дом
не пригласишь, а в столовую Военного Совета посетителей, тем более иностранцев,
водить не полагается.
Даже здесь, в условиях оккупированной Германии, где мы не связаны ни
жилплощадью, ни пайками, где все буквально - нагнись и подними, даже здесь мы
продолжаем жить на советский манер.
Вскоре Штаб СВА учел недостатки существующего положения и разрешил проблему по
старому потемкинскому методу. Было создано подобие специального клуба, где
руководящие работники СВА могут устраивать приемы для своих западных коллег. В
каждом случае требуется заранее представлять в Liason Service СВА точный список
всех приглашенных, который тщательно проверяется НКВД и требует подписи
Начальника Штаба СВА. Это не просто короткая фраза сэра Перси Милльс: "Поехали
ко мне обедать, джентльмены!", где не забывают даже шофера Мишу.
При первых встречах с союзниками я не на шутку опасался, что мне будут задавать
слишком много вопросов, на которые я не в состоянии буду ответить. Точнее, не
имею права отвечать. По мере моей работы в контрольном Совете во мне все больше
и больше растет недоумение. Люди демократического мира не только не
предпринимают попыток обращаться к нам с политическими вопросами, которые, по
моему мнению, обязательно должны возникать у них при встрече с представителями
абсолютно противоположной государственной системы, но они даже проявляют
непонятное для меня безразличие к этой теме.
Сначала я принимал это за чувство такта. Впоследствии я убедился в другом.
Средний человек Запада, как это ни парадоксально, гораздо меньше интересуется
политикой и всем, что с ней связано, чем средний советский человек. Человека
Запада больше интересует сколько бутылок шампанского было выпито при
дипломатическом приеме в Кремле или в каком вечернем туалете появилась жена
Молотова. Это в лучшем случае. Обычно же его интересы не идут дальше спорта и
хорошеньких актрис на обложках журналов. Это вполне естественно каждому человеку
в нормальных условиях. Если бы советские люди имели возможность выбора, то они
поступили бы точно так.
Но своеобразие советской печати исключает беспартийное чтение. Каждая строчка
пропитана политикой. Многие поэтому предпочитают ничего не читать и тогда их
переводят на искусственное питание с помощью кружков и политзанятий. Те-же, кто
читает, не настолько глупы, чтобы безоговорочно верить всему, что им
преподносится. Отсюда постоянный неудовлетворенный интерес к запретному плоду, к
объективной истине. Это скованная политическая активность, затаенный интерес к
проблемам и явлениям окружающего мира в сравнении с советскими условиями. Майор
Кузнецов выражает это в задумчивой фразе: "Хм! Вот они какие - сенаторы?!",
шофер Миша в наивном вопросе: "Неужели у них всех солдат так кормят?!"
Средний человек Запада, живя в нормальных условиях, не ломает голову над
причинами явлений. К чему? Ведь все в порядке. Советские люди не имеют ничего
кроме бумажного счастья, бумажного благополучия и бумажной радости. Тут поневоле
задумаешься о причинах и взаимосвязи явлений. Материал для размышлений обширный
и я вижу, что люди не проходят вслепую. Они молча наблюдают и делают в глубине
души заключения.
Когда приходится читать немецкие и англо-американские газеты, невольно
удивляешься насколько внешний мир не знаком со всем тем, что происходит в
Советском Союзе. То, что мы получаем умышленно искаженное представление о
внешнем мире - это вполне понятно. То, что немецкая печать, которая имеет свежий
опыт контакта с СССР, не имеет сегодня возможности говорить на эту тему
свободно, т.к. это запрещено соответствующими приказами Контрольного Совета -
это тоже понятно. Но то, что свободная англо-американская пресса говорит о СССР
очень сдержанно, а когда и говорит, то абсолютно наивные вещи - это трудно
объяснить.
То-ли это просто безразличие, обусловленное незаинтересованностью и называющееся
на дипломатическом языке невмешательством в дела других наций, то-ли это
отсутствие правильной информации. Так или иначе, а слепота во внешних и
внутренних процессах, развивающихся в Советской России, впоследствии доставит
западным демократиям много головной боли. Теперь мы столкнулись вплотную.
Вчерашние союзники сегодня стали соперниками, завтра они могут стать врагами.
Для того чтобы бороться, надо знать врага, надо знать его слабые и сильные
стороны.
Запад не понимает чудовищной двойственности советской действительности. За
тридцать лет мы значительно изменились, в какой-то мере мы стали советскими,
понимая это как действие коммунистической теории в данной национальной среде.
Став советскими, мы одновременно приобрели иммунитет к коммунизму. Этого Запад и
не подозревает. Сегодняшнее советское государство - это созревший плод, корни
которого начинают подгнивать. Недаром Политбюро стало подводить под здание
советов старый национальный фундамент. Он полностью оправдал себя во время
войны. После войны это переливание свежей крови в гниющий государственный
организм продолжается.
На некоторый период времени это, без сомнения, поможет - собьет с толку одних,
вселит иллюзорные надежды другим. Планы Кремля от этого, конечно, не изменятся.
Маленькая, но характерная деталь. В оккупированной Германии все как один русские
солдаты и офицеры неожиданно стали употреблять слово "Россия". Это получилось
автоматически. Иногда мы по привычке говорим - СССР, затем поправляемся -
Россия. Нам это самим странно, но это факт.
В течение четверти века употребление слова "Россия" влекло за собой обвинение в
шовинизме и соответствующую статью в кодексе НКВД. Даже читая классиков это
слово нужно было произносить торопливым шепотом. Этот казалось-бы мелкий факт
бросается в глаза, когда слово "Россия" сегодня звучит в устах поголовно всех
солдат. Этим словом солдат бессознательно подчеркивает разницу между понятиями
"советский" и "русский".
Иностранная пресса, как на зло, во всех случаях путает эти понятия. То, что мы
сами терпеть не можем, они называют "русским", то что для нас дорого они
называют "советским".
У советских людей нет ни желания, ни потребности читать иностранцам политграмоту
и объяснять им сущность советской действительности. Для чего рисковать
собственной головой, удовлетворяя праздное любопытство чужого человека, который
к тому-же даже не проявляет интереса к теме?
Степень ограничения советских людей в контакте с внешним миром хорошо видна из
следующего случая, произошедшего с несколькими работниками Экономического
Управления.
Однажды в перерыв между заседаниями в Контрольном Совете среди членов делегаций
зашел разговор о том, как кто собирается проводить следующее воскресенье. У
председателя советской стороны в Промышленном Комитете Козлова выскользнуло
неосторожное признание, что он с группой сотрудников едет на охоту. Иностранные
коллеги Козлова с радостью воспользовались случаем провести воскресенье в одной
компании и выразили желание поехать на охоту совместно. Козлов вынужден был
выразить свою радость по этому поводу.
В воскресенье охотничий кортеж на нескольких автомашинах выехал из Берлина. По
дороге советская сторона всеми силами старалась потеряться. Вежливая забота и
превосходные автомашины западной стороны к досаде Козлова не дали возможности
избавиться от неудобных друзей. Прибыв на место охоты, союзники развалились на
траве, собираясь закусить и побеседовать. Чтобы избежать этого, Козлов и другие
рассыпались по кустам и весь день рыскали в чаще, проклиная судьбу, связавшую их
со столь политически-неблагонадежной охотничьей компанией.
Позже, чтобы застраховать себя от возможных неприятных последствий, Козлов целую
неделю с жалобами и проклятиями рассказывал по Экономическому Управлению об этом
эпизоде, подчеркивая свою бдительную позицию.
Итак, мы не можем свободно общаться с Западом. Что же теперь делает Запад, чтобы
познакомиться с советскими проблемами?
Мне несколько раз приходилось наблюдать каким образом Запад получает информацию
о Советской России из "надежных и компетентных источников". Источниками
информации обычно являются журналисты. Американский или английский журналист
стремится получить возможность встречи с советскими коллегами в уверенности, что
именно здесь он найдет исчерпывающие и соответствующие истине ответы. Наивные
люди! Ведь искать правды у советского журналиста это все равно, что искать
целомудрия у проститутки. Ориентироваться на информацию людей, профессией
которых является дезинформация и дезориентация общественного мнения.
Даже спустя несколько лет, вопреки казалось бы хорошим урокам, Запад мало чему
научился.
Американский журналисты, находящиеся в Берлине, долго искали случая встретиться
со своими советскими братьями по перу в непринужденной обстановке. Те всячески
избегали этой встречи. В конце-концов встреча состоялась в советском "Клубе
Печати". Прогрессом было то, что американцы задавали на этот раз вопросы, на
которые нелегко было ответить даже прожженным шуллерам пера и чернила. Последним
приходилось больше отмалчиваться. Поучительно также, что американцы стали
понимать значение слова "НКВД", им казалось, что их советские коллеги являются
жертвами НКВД, что они со всех сторон окружены шпиками, а в каждом столе
замаскирован диктофон. Конечно, вернее было-бы предположить, что сами
гостеприимные хозяева являются агентами НКВД. На базе полученного мной в
Академии опыта, я знаю, что все заграничные корреспонденты СССР являются
параллельно штатными сотрудниками НКВД.
Молчаливую сдержанность своих коллег американцы объяснили страхом. Это уже шаг
по пути к истине, хотя и не совсем точный для данного случая. В одном месте
американцы даже затронули тему души советского человека, но сделали ошибку,
рассматривая ее, как таковую. Советская душа есть функция советской
действительности и ее нельзя анализировать вне зависимости от среды.
Будущее покажет необходимость для Запада более серьезно заняться изучением
советских проблем.
Работа в Контрольном Совете очень поучительна. Это несколько напоминает театр,
где на сцене разыгрывается исторический спектакль. Я сижу в первом ряду партера
и мне очень ясно виден грим актеров и слышно подсказывание суфлера.
С первых-же заседаний во мне рассеивается мнение, свойственное большинству людей
с улицы, что профессия дипломата это нечто легкое и беззаботное - белые груди
смокингов, поднятые бокалы шампанского и вечерние туалеты дам общества. В
действительности все это выглядит совсем иначе. Это чертовски трудное, вернее
нудное, занятие. Здесь нужно обладать шкурой гипопотама и чуткостью антилопы,
нервами из манильского троса и выдержкой африканского охотника, которого печет
солнце, мучит жажда, кусают комары и который не может позволить себе
неосторожное движение из боязни спугнуть дичь. Английская поговорка гласит, что
высшее достижение хорошего тона - это скучать до смерти и при том не подавать
вида. Теперь генерал Шабалин дает своим коллегам широкие возможности проверить
эту истину. Приходится удивляться с каким серьезным видом серьезные люди могут
целыми часами и днями биться над неразрешимой проблемой, пока они убедятся, что
она неразрешима.
При подборе дипломатов англичане руководствуются следующим принципом: самый
неподходящий для дипломатической службы -это человек энергичный и неумный, мало
подходящий - человек энергичный и умный, самый подходящий - человек умный и
пассивный. Англичане предпочитают медлитель