- Летела жар-птица,  уронила золотое перо,  а  мы по следу и приехали к
тебе,  баушка Маремьяна, - заговорил Мыльников, когда отодвинулось волоковое
окно.
   - Заходите,   гости  будете,   -  пригласила  старуха,  дергая  шнурок,
проведенный к воротной щеколде. - Коли с добром, так милости просим...
   Двор был крыт наглухо, и здесь царила такая чистота, какой не увидишь у
православных в  избах.  Яша молча привязал лошадь к  столбу,  оправил шубу и
пошел  на  крыльцо.  Мыльников  уже  был  в  избе.  Яша  по  привычке  хотел
перекреститься на образ в переднем углу, но Маремьяна его оговорила:
   - У  себя  дома  молись,  родимый,  я  наши образа оставь...  Садитесь,
гостеньки дорогие.
   Изба  была оклеена обоями на  городскую руку;  на  полу везде половики;
русская печь закрыта ситцевым пологом. Окна и двери были выкрашены, а вместо
лавок  стояли  стулья.  Из  передней избы  небольшая дверка  вела  в  заднюю
маленьким теплым коридорчиком.
   - Ну,  начинай,  чего молчишь, как пень? - подталкивал Яшу Мыльников. -
За делом приехали...
   Яша моргал глазами,  гладил свою лысину и не смел взглянуть на стоявшую
посреди избы старуху.
   - Нам бы сестрицу Федосью Родивоновну повидать...  - проговорил наконец
Яша, чувствуя, как его начинает пробивать пот.
   - Не чужие будем, баушка Маремьяна, - вставил Мыльников.
   - А на какую причину она вам понадобилась? - ответила старуха.
   Старуха была  одета по-старинному,  в  кубовый косоклинный сарафан и  в
белую холщевую рубашку. Темный старушечий платок покрывал голову.
   - Мы  с  добром  приехали,   баушка  Маремьяна,  -  отвечал  Мыльников,
размахивая рукой.  -  Одним  словом,  сродственники...  Не  съедим  сестрицу
Федосью Родивоновну.
   - Ладно,  коли с  добром,  -  согласилась старуха и  вышла в  маленькую
дверку.
   - Медведица...  -  проговорил Мыльников,  указывая глазами на дверь,  в
которую вышла старуха.  -  Погоди,  вот я разговорюсь с ней по-настоящему...
Такого холоду напущу, что не обрадуется.
   Вошла  Феня,  высокая и  стройная девушка,  конфузившаяся теперь своего
красного кумачного платка, повязанного по-бабьи. Она заметно похудела за эти
дни и  пугливо смотрела на  брата и  на зятя своими большими серыми глазами,
опушенными такими длинными ресницами.
   - Здравствуйте,  братец Яков  Родивоныч,  -  покорным тоном проговорила
она, кланяясь. - И вы, Тарас Матвеич, здравствуйте...
   - Вот  что,  Феня,  -  заговорил Яша,  -  сегодня  родитель с  Фотьянки
выворотится,  и  всем нам из-за тебя без смерти смерть...  Вот какая оказия,
сестрица любезная. Мамушка слезьми изошла... Наказала кланяться.
   - Крутенек тестюшка-то Родивон Потапыч,  -  прибавил Мыльников.  - Таку
резолюцию наведет...
   - Что же я,  братец Яков Родивоныч...  -  прошептала Феня со слезами на
глазах.  - Один мой грех и тот на виду, а там уж как батюшка рассудит... Муж
за меня ответит, Акинфий Назарыч. Жаль мне матушку до смерти...
   Она всхлипнула и  закрыла лицо руками.  В  коридоре за дверью слышалось
осторожное шушуканье,  а  потом  показался сам  Акинфий  Назарыч,  плотный и
красивый молодец, одетый по-городски в суконный пиджак и брюки навыпуск.
   - Вот что,  господа, - заговорил он, прикрывая жену собой, - не женское
дело  разговоры разговаривать...  У  Федосьи Родионовны есть  муж,  он  и  в
ответе.   Так  скажите  и  батюшке  Родиону  Потапычу...  Мы  от  ответа  не
прячемся... Наш грех...
   - Вот ты поговори с  ним,  с  тестем-то,  малиновая голова!  -  заметил
Мыльников и засмеялся. - Он тебе покажет...
   - И  поговорим и  даже  очень  поговорим,  -  уверенно ответил  Акинфий
Назарыч. - Не первая Федосья Родионовна и не последняя.
   - Да  про убег нет слова,  Акинфий Назарыч,  -  вступился Яша,  -  дело
житейское... А вот как насчет веры? Не стерпит тятенька.
   - Что же вера?  Все одному богу молимся, все грешны да божьи... И опять
не первая Федосья Родионовна по древнему благочестию выдалась:  у  Мятелевых
жена православная по городу взята,  у  Никоновых ваша же балчуговская...  Да
мало ли!..  А,  между прочим,  что  это мы  разговариваем,  как на  окружном
суде...  Маменька,  Феня,  обряжайте закусочку да  чего-нибудь  потеплее для
родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
   - Ах,  и хитер ты, Акинфий Назарыч! - блаженно изумлялся Мыльников. - В
самое то есть живое место попал...  Семь бед -  один ответ.  Когда я Татьяну
свою уволок у  Родивона Потапыча,  было тоже греха,  а  только я  свою линию
строго повел. Нет, брат, шалишь... Не тронь!..
   Закуска и выпивка явились как по щучьему веленью:  и водка, и настойка,
и тенериф, и капуста, и грибочки, и огурчики.
   - Господа,  пожалуйте!  -  приглашал Акинфий Назарыч. - Сухая ложка рот
дерет... Вкусим по единой, аще же не претит, то и по другой.
   Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх,
и достанется же от родителя...  Ну, да все равно: семь бед - один ответ... И
Фени  жаль и  родительской грозы не  избежать.  Зато Мыльников торжествовал,
попав на даровое угощение... Любил он выпить в хорошей компании...
   - А  где  баушка Маремьяна?  -  пристал он.  -  Хочу беспременно с  ней
выпить, потому люблю... Феня, тащи баушку!..
   Старуха для  приличия поломалась,  а  потом  вышла и  даже  "пригубила"
какой-то настойки.
   - Как же теперь нам быть?  -  спрашивал Яша после третьей рюмки.  - Без
ножа зарезала нас Феня...
   - Чему быть,  того не миновать! - весело ответил Акинфий Назарыч. - Ну,
пошумит старик,  покажет пыль -  и весь тут... Не всякое лыко в строку. Мало
ли  наши кержанки за православных убегом идут?  Тут,  брат,  силой ничего не
поделаешь. Не те времена, Яков Родионыч. Рассудите вы сами...
   - Оно конечно, - соглашался пьяневший Яша. - Я ведь тоже с родителем на
перекосых... Очень уж он канпании нашей подвержен, а я наоборот: до старости
у родителя в недоносках состою... Тоже в другой раз и обидно.
   - А ты выдела требуй,  Яша,  - советовал Мыльников. - Слава богу, своим
умом пора жить...  Я бы так давно наплевал:  сам большой -  сам маленький, и
знать ничего не хочу. Вот каков Тарас Мыльников!
   - Перестань молоть!  -  оговаривала его старая Маремьяна.  - Не везде в
задор да волчьим зубом,  а мирком да ладком,  пожалуй,  лучше...  Так ведь я
говорю, сват - большая родня?
   - Какой я сват,  баушка Маремьяна, когда Родивон Потапыч считает меня в
том роде, как троюродное наплевать. А мне бог с ним... Я бы его не обидел. А
выпить мы можем завсегда... Ну, Яша, которую не жаль, та и наша.
   С  каждой новой рюмкой гости делались все разговорчивее.  У  Яши начали
сладко слипаться глаза, и он чувствовал себя уже совсем хорошо.
   - Что же,  ну,  пусть родитель выворачивается с Фотьянки... - рассуждал
он,  делая соответствующий жест. - Ну, выворотится, я ему напрямки и отрежу:
так  и  так,  был  у  Кожиных,  видел сестрицу Федосью Родивоновну и  всякое
протчее... А там хоть на части режь...
   - Он  за  баб примется,  -  говорил Мыльников,  удушливо хихикая.  -  И
достанется бабам... ах, как достанется! А ты, Яша, ко мне ночевать, к Тарасу
Мыльникову. Никто пальцем не смеет тронуть... Вот это какое дело, Яша!
   Когда   гости   нагрузились  в   достаточной  мере,   баушка  Маремьяна
выпроводила их довольно бесцеремонно. Что же, будет, посидели, выпили - надо
и  честь знать,  да и  дома ждут.  Яша с трудом уселся в седло,  а Мыльников
занес уже половину своего пьяного тела на лошадиный круп, но вернулся, отвел
в сторону Акинфия Назарыча и таинственно проговорил:
   - Уж я все устрою,  шурин...  все!..  У меня,  брат, Родивон Потапыч не
отвертится...  Я  его  приструню.  А  ты,  Акинфий Назарыч,  соблаговоли мне
как-нибудь выросточек:  у тебя их много, а я сапожки сошью. Ух, у меня ловко
моя Окся орудует...
   - Хорошо,  хорошо...  -  соглашался "молодой".  -  Две кожи подарю. Сам
привезу.
   Гостей едва выпроводили.  Феня горько плакала.  Что-то там будет, когда
воротится домой грозный тятенька?..  А  эти пьянчуги только ее  срамят...  И
зачем приезжали, подумаешь: у обоих умок-то ребячий.
   - Перестань убиваться-то,  - ласково уговаривал жену Акинфий Назарыч. -
Москва слезам не  верит...  Хорошая-то родня по хорошим,  а  наше уж такое с
тобой счастье.
   Яша  и  Мыльников возвращались домой в  самом праздничном настроении и,
миновав могильник, затянули даже песню:

   Как сибирский енерал
   Да станового обучал...

   На  тракту  их  опять  обогнал  целовальник Ермошка,  возвращавшийся из
города.  С  ним  вместе ехал  приисковый доводчик Ераков.  Оба  были немного
навеселе.
   - Ох,  два  голубя,  два  сизых!  -  крикнул  Ермошка,  поровнявшись  с
верховыми. - Откедова бог несет?.. Подмокли малым делом...
   - А тебе завидно?  -  огрызнулся Мыльников. - Кабацкая затычка и больше
ничего.
   Ермошка любил,  когда его ругали, а чтобы потешиться, подстегнул лошадь
веселых родственников,  и  они  чуть  не  свалились вместе  с  седлом.  Этот
маленький эпизод несколько освежил их,  и  они опять запели во все горло про
сибирского генерала.  Только  подъезжая к  Балчуговскому заводу,  Яша  начал
приходить в  себя:  хмель сразу вышибло.  Он все чаще и  чаще стал пробовать
свой затылок...
   - Который теперь час? - спрашивал он.
   - А скоро, видно, три... Гляди, уж господа теперь чай пьют. А ты, друг,
заедем наперво ко  мне,  а  от  меня...  Знаешь,  я  тебя  провожу.  Боишься
родителя-то?
   - А ну его... Побьет еще, пожалуй.
   - Н-но-о?..
   - Верно тебе говорю.
   Яшей  овладело опять такое малодушие,  что  он  рад  был  хоть  на  час
отсрочить  неизбежную судьбу.  У  него  сохранился к  деспоту-отцу  какой-то
панический страх...  А вот и Балчуговский завод и широкая улица,  на которой
стояла проваленная избенка Тараса.
   - Гли-ко,  гли, Яша! - крикнул Мыльников, выглядывая из-за его спины. -
У моих-то ворот кто сидит?
   - И то как будто сидит.
   - Да ведь это Шишка... Верное слово!.. Ах, раздуй его горой...
   У  ворот избы Тараса действительно сидел Кишкин,  а  рядом с  ним Окся.
Старик что-то расшутился и  довольно галантно подталкивал свою даму локтем в
бок. Окся сначала ухмылялась, показывая два ряда белых зубов, а потом, когда
Кишкин  попал  локтем в  непоказанное место,  с  быстротой обезьяны наотмашь
ударила его  кулаком в  живот.  Старик громко вскрикнул от  этой любезности,
схватившись за живот обеими руками,  а развеселившаяся Окся треснула его еще
раз по затылку и убежала.
   - Ох-хо-хо!  -  заливался Мыльников,  подъезжавший в  этот  трагический
момент к своему пепелищу. - Вот так Окся: уважила Андрона Евстратыча... Ишь,
разыгралась к ненастью! Ах, курва Окся, ловко она саданула...


V

   Ожидание возвращения с  Фотьянки "самого" в зыковском доме было ужасно.
Сама  Устинья Марковна чувствовала только одно,  что  у  нее  вперед и  язык
немеет и ноги подкашиваются.  Что она будет говорить взбешенному мужу, когда
сама  кругом виновата и  вовремя не  досмотрела за  дочерью?  Понадеялась на
девичью совесть...  "Вековушка" Марья и замужняя Анна,  конечно, останутся в
стороне.  Последняя,  хотя и слабая,  надежда у старухи была на мужиков - на
пасынка Яшу и  на зятя Прокопия.  Она все поглядывала в  окошко,  не едет ли
Яша. Вот уже стало и темнеться, значит, близко шести часов, а в семь свисток
на фабрике,  а  к  восьми выворотится Родион Потапыч и первым делом хватится
своей Фени. Каждый стук на улице заставлял ее вздрагивать.
   - Хоть  бы  Прокопий-то  поскорее  пришел,  -  вслух  думала  старушка,
начинавшая сомневаться в благополучном исходе Яшиной засылки.
   Вот  загудел  и  свисток  на  фабрике.  Под  окнами  затопали торопливо
шагавшие с  фабрики рабочие,  -  все  торопились по  домам,  чтобы  поскорее
попасть в баню. Вот и зять Прокопий пришел.
   - Нету ведь Яши-то, - шепотом сообщила ему Устинья Марковна. - С самого
утра  уехал...  Что  ему  делать-то  в  Тайболе столько время?..  Думаю,  не
завернул ли Яша в кабак к Ермошке...
   Прокопий ничего не  ответил.  Он  закусил у  печки  вчерашнего пирога с
капустой и пошел из избы.
   - Ты куда, Прокопий? - окликнула его в ужасе Устинья Марковна.
   - Я пойду Яшу искать,  -  ответил он, глядя в угол. - Куды мы без него?
Некуда ему деться, окромя кабака.
   И  теща и жена отлично понимали,  что Прокопий хочет скрыться от греха,
пока Родион Потапыч будет производить над бабами суд и  расправу,  но ничего
не сказали: что же, известное дело, зять... Всякому до себя.
   - А что же в баню-то сегодня не пойдешь,  что ли?  - окликнула Прокопия
уже на пороге вековушка Марья.
   - Успеется и баня, - ответил Прокопий. - Пусть батюшка первым идет...
   "Банный день" справлялся у  Зыковых по старине:  прежде,  когда не было
зятя, первыми шли в баню старики, чтобы воспользоваться самым дорогим первым
паром,  за стариками шел Яша с женой,  а после всех остальная чадь,  то есть
девки,  которые вообще за людей не считались.  С  выходом Анны замуж "первый
пар" был уступлен зятю,  а  потом шли старики.  Убегавший теперь от  первого
пара  Прокопий показывал свою полную нравственную несостоятельность,  что  и
подчеркнула своим  вопросом вековушка Марья.  Она  горько улыбнулась,  когда
захлопнулась дверь за Прокопием, и проворчала:
   - Тоже,  мужик называется...  Оставил одних баб. Разве так настоящие-то
мужики делают?..
   - Молчи,  Марья!  - окликнула ее мать. - Ты бы вот завела своего мужика
да  и  мудрила над ним...  Не больно-то много ноне с  зятя возьмешь,  а  наш
Прокопий воды не замутит.
   - У тебя нет лучше Прокопья, - ворчала Марья.
   - Ты у меня поворчи! - крикнула мать. - Зубы-то долги стали...
   За убегом Фени с Марьей точно что сделалось, и она постоянно приставала
к матери, чего раньше и в помине не было.
   Время летело быстро, и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья не
было.  В  другой бы день,  может,  кто-нибудь вечером завернул,  а  на людях
Родион Потапыч и укротился бы,  но теперь об этом нечего было и думать:  кто
же  пойдет в  банный день по  чужим дворам.  На  всякий случай затеплила она
лампадку пред скорбящей и положила перед образом три земных поклона.
   Родион Потапыч явился на  целых полчаса раньше,  чем  его ожидали.  Его
подвез какой-то попутний из Фотьянки.
   - А где Феня? - спросил он по обыкновению, поднимаясь на крыльцо.
   - В соседи увернулась, - ответила Устинья Марковна, ни живая ни мертвая
от страху.
   - Не нашла время...
   Старик вошел  в  избу,  снял  с  себя  шубу,  поставил в  передний угол
железную кружку с золотом,  добыл из-за пазухи завернутый в бумагу динамит и
потом уже помолился.
   - Это на какую причину лампадка теплится? - спросил он.
   - А воскресенье завтра,  Родивон Потапыч...  Банька готова, хоть сейчас
можно идти.
   - А Прокопий когда успел в баню сходить?
   - Да он потом, Родивон Потапыч, он тоже увернулся по делу.
   - Порядков не знаете?!  -  крикнул старик и топнул ногой.  -  Ты у меня
смотри, потатчица...
   Он  сразу  почуял  что-то  неладное и  грозно посмотрел на  трепетавшую
старуху,  потом хотел что-то сказать, но в этот критический момент под самым
окном раздалась пьяная песня:

   Как сибирский енерал
   Да ста-анового о-бучал!..

   Устинья Марковна так и обомлела:  она сразу узнала голос пьяного Яши...
Не  успела она  опомниться,  как пьяные голоса уже послышались во  дворе,  а
потом грузный топот шарашавшихся ног на крыльце.
   - Батюшки, да никак и Тарас с ним! - охнула Устинья Марковна, опрометью
бросаясь из избы, чтобы прогнать пьяниц.
   Но было уже поздно.  Тарас и Яша входили в избу, подталкивая друг друга
и придерживаясь за косяки.
   - Родителю...  многая лета... - бормотал Мыльников, как-то сдирая шапку
с головы. - А мы вот с Яшей, значит, тово... Да ты говори, Яша!
   Родион Потапыч точно онемел:  он  не ожидал такой отчаянной дерзости ни
от Яши,  ни от зятя.  Пьяные,  как стельки,  и  лезут с мокрым рылом прямо в
избу...   Предчувствие  чего-то   дурного  остановило  Родиона  Потапыча  от
надлежащей меры, хотя он уже и приготовил руки.
   - Так мы,  значит,  из Тайболы...  -  объяснил Мыльников,  тыкая шапкой
вперед. - От Федосьи Родивоновны поклончик привезли.
   - От какой Федосьи Родивоновны? - повторил старик, чувствуя, как у него
волосы поднимаются дыбом. - Да вы сбесились, оглашенные?.. Да я...
   - А ты не больно,  родитель,  тово... - неожиданно заявил насмелившийся
Яша.  -  Не наша причина с Тарасом,  ежели Феня тово...  убежала,  значит, в
Тайболу. Мы ее как домой тащили, а она свое... Одним словом, дура.
   Тут  уже  Устинья  Марковна  не  вытерпела и  комом  повалилась в  ноги
грозному мужу, причитая:
   - Уж и что мы наделали!..  Феня-то сбежала в Тайболу...  за кержака, за
Акиньку Кожина... Третий день пошел...
   Зыков  зашатался на  месте,  рванул себя  за  седую бороду и  рухнул на
деревянный диван.  Старуха подползла к  нему и  с причитаньями ухватилась за
ногу, но он грубо оттолкнул ее.
   - Да вы... вы одурели тут все без меня? - хрипло крикнул он, все еще не
веря собственным ушам.  -  Да я вас...  Яшка,  вон!.. Чтобы и духу твоего не
осталось!
   - А ты не больно, родитель, тово... - дерзко ответил Яша.
   - Что-о?!.
   - А  вот  это  самое...  Будет тебе  надо мной измываться.  Вполне даже
достаточно...  Пора мне и своим умом жить... Выдели меня, и конец тому делу.
Купи мне избу, лошадь, коровенку, ну обзаведение, а там я сам...
   - Правильно,  Яша!  -  поощрял Мыльников.  -  У  меня  в  суседях место
продается,  первый сорт.  Я его сам для себя берег,  а тебе,  уж так и быть,
уступаю...
   Старик  рванулся с  места,  схватил Яшу  левой  рукой,  зятя  правой  и
вытолкнул их за дверь.
   - Да  ты  не больно!..  -  кричал Мыльников уже в  сенях.  -  Ишь какой
выискался... Мы тоже и сами с усами!.. Айда, Яша, со мной...
   В  этот момент выскочила из задней избы Наташа и ухватила отца за руку,
да так и повисла.
   - Тятя, родимый!.. Я боюсь!.. Тятя!..
   - Ну,  вот...  -  проговорил Яша  таким  покорным тоном,  как  человек,
который попал в  капкан.  -  Ну что я  теперь буду делать,  Тарас?  Наташка,
отцепись, глупая...
   - Тятенька, миленький...
   Яша  сразу  обессилел:  он  совсем  забыл  про  существование Наташки и
сынишки Пети.  Куда он  с  ними денется,  ежели родитель выгонит на улицу?..
Пока большие бабы судили да  рядили,  Наташка не  принимала в  этом никакого
участия. Она пестовала своего братишку смирненько где-нибудь в уголке, как и
следует сироте,  и  все ждала,  когда вернется отец.  Когда в  передней избе
поднялся крик, у ней тряслись руки и ноги.
   - Наташка, перестань... Брось... - уговаривал ее Мыльников. - Не смущай
свово родителя...  Вишь,  как  он  сразу укротился.  Яша,  что же  это ты  в
самом-то деле?.. По первому разу и испугался родителей...
   - И ты тоже хорош,  -  корил Яша своего сообщника. - Только языком здря
болтаешь... Ступай-ка вот, поговори с тестем-то.
   Мыльников презрительно фыркнул на малодушного Яшу и смело отворил дверь
в переднюю избу.  Там шел суд. Родион Потапыч сидел по-прежнему на диване, а
Устинья Марковна,  стоя на коленях,  во всех подробностях рассказывала,  как
все  вышло.  Когда она  начинала всхлипывать,  старик грозно сдвигал брови и
топал  на   нее   ногой.   Появление  Мыльникова  нарушило  это  супружеское
объяснение.
   - Ты... ты зачем? - грозно спрашивал его старик.
   - А  дело есть,  Родивон Потапыч...  Ты вот Тараса Мыльникова в шею,  а
Тарас Мыльников к тебе же с добром, с хорошим словом.
   - Говори скорее, коли дело есть, а то проваливай, кабацкая затычка...
   - И  не маленькое дельце,  Родивон Потапыч,  только пусть любезная наша
теща  Устинья  Марковна как  быдто  выдет  из  избы.  Женскому полу  это  не
следствует и понимать...
   Зыков  сделал  знак  глазами,   и   любезная  теща  уплелась  из  избы,
благославляя на этот раз заблудящего и отпетого зятя.
   - Дело-то  самое короткое,  Родивон Потапыч..