Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
уросливой лошади.
- "Губернатору" наше почтение!.. - кричал какой-то мужик с черной
бородой, когда мы проходили со стариком мимо одной выработки.
- Будь здоров, Евстрат! - добродушно отозвался старик, приподнимая свою
шляпу. - Эх, вода одолела прииск, барин! Теперь ненастье, надо полагать,
зарядило ден на пять... верно.
- Тебя зачем "губернатором" зовут, дедушка?
- Губернатором-то? А вот заходи как-нибудь ко мне в балаган, так я тебе
расскажу все по порядку. Только спроси, где, мол, "губернатор" старается:
всякий мальчонко доведет. Ну, прощай, мне сейчас направо идти.
Старик приподнял свою разношенную шляпу и побрел по маленькой дорожке,
которая отделилась вправо: шлепая по лужам, губернатор несколько раз
передвинул шляпу на голове и проговорил не выходившую из его головы фразу:
"Нет, Матвеевна, не ладно!.."
Золотопромывательная машина вблизи представляла из себя подъезд на
высоких сваях, главный корпус, где шумело водяное колесо, и маленький шлюз,
по которому скатывалась мутная вода. Если около старательских вашгердов
земля была изрыта везде, как попало, зато здесь работы велись в строгом
порядке, по всем правилам искусства. Прежде всего снят был в несколько
правильных уступов верхний пласт земли, турфы, и затем обнаженная золотая
россыпь вырабатывалась шаг за шагом, чтобы не оставить в земле ни одной
крупицы драгоценного металла. Накоплявшаяся в низких местах вода
откачивалась паровой машиной. Для старательского вольного промысла здесь не
было места, а работа велась наемными поденщиками. Это и была та приисковая
голытьба и рвань, которая не в силах была соединиться в артели, а
предпочитала поденщину.
Я пришел к той части машины, где на отлогом деревянном скате скоплялись
шлихи и золото. Два штейгера в серых пальто наблюдали за работой машины; у
стены, спрятавшись от дождя, сидел какой-то поденщик в одной рубахе и,
вздрагивая всем телом, сосал коротенькую трубочку. Он постоянно сплевывал в
сторону и сладко жмурил глаза.
- Где бы мне увидать смотрителя машины? - спросил я у штейгеря.
- Да вон он торчит... Точно филин, прости господи! - сердито отозвался
один из штейгерей, движением головы указывая наверх.
Я поднял голову и несколько мгновений остался в такой позе неподвижно.
Наверху, облокотившись на перила подъезда, стоял небольшого роста коренастый
и плотный господин в осеннем порыжелом пальто; его круглая, остриженная под
гребенку голова была прикрыта черной шляпой с широкими полями. Он смотрел на
меня своими близорукими выпуклыми глазами и улыбался. Нужно было видеть
только раз эту странную улыбку, чтобы никогда ее не забыть: так улыбаются
только дети и сумасшедшие.
- Да ведь это Ароматов, Стратоник Ермолаич?.. - проговорил я, наконец.
- Здравствуйте, domine! - весело отозвался господин в осеннем пальто и
как-то на отлет приподнял свою широкополую шляпу, причем открылся громадный
выпуклый лоб и широкая лысина во всю голову.
Через минуту я имел удовольствие пожать небольшую, всегда холодную руку
моего старого знакомого.
- Да ведь я вторую неделю живу на прииске, - говорил я. - Как же это мы
с вами не встретились до сих пор?
- Очень пгосто, domine... У нас с Бучинским контгы - вот и не
встгетились, - добродушно отвечал Ароматов, не выпуская моей руки. -
Пгедставьте себе... Однажды Бучинский идет мимо машины, я и кгичу ему: "Фома
Осипыч, зайдите ко мне на минутку..." А он мне: "Стгатоник Егмолаич, хлеб за
бгюхом не ходит". А я ему: "Извините Фома Осипыч, я не знал, что вы хлеб, а
я бгюхо..." Ну, и газошлись... Ну, да это все пустяки... А мы с вами
давненько-таки не видались, domine?.. Позвольте, где это в последний газ я
вас встгетил... Та-та-та!.. Помните о.Магка? Ведь у него? Да, да...
- Да на прииски-то вы как попали?
- Волею неисповедимых судеб служу специально златому тельцу втогой
год... Как же-с!.. Некотогым обгазом, споспешествуем пгеуспеяниям
отечественной пгомышленности, а если пегевести сие на язык пгостых копеек -
получаем двадцать гублей жалованья.
Широкое добродушное лицо Ароматова при последних словах точно расцвело
от улыбки: около глаз и по щекам лучами разбежались тонкие старческие
морщины, рыжеватые усы раздвинулись и по широким чувственным губам проползла
удивительная детская улыбка. Ароматов носил окладистую бородку, которую на
подбородке для чего-то выбривал, как это делают чиновники. Черный шелковый
галстук сбился набок, открывая сомнительной белизны ситцевую рубашку и часть
белой полной шеи.
- Да, я устгоился по-амегикански и живу настоящим янки, - прибавил
Ароматов как бы в ответ на мой осмотр. - Да вот пойдемте в мою землянку, там
все увидите.
Если вообще на Руси странных людей непочатый угол, то, без всякого
сомнения, Ароматов принадлежал к числу самых странных, начиная с его
детского выговора и сумасшедшей улыбки. Я с ним познакомился совершенно
случайно, в глухой деревушке Зауралья, куда нас загнала жестокая зимняя
метель. Как теперь вижу Ароматова, как он вошел в избу в волчьем тулупе и
без церемоний заговорил своим комически возвышенным слогом: "Извините, если
я помешаю вам своим пгисутствием... Но законы пгигоды стоят выше условных
пгиличий. Полягным льдам угодно было скопиться в устьях Оби, обгазовалось
ггомадное холодное течение, понеслась пугга, и вот мы, nolens-volens, должны
познакомиться. Да, человек является только ничтожной единицей в
агифметических выкладках пгигоды, но он все-таки не дитя слепого случая.
Ты дхнешь - и двигнешь океаны,
Гечешь - и вспять они текут.
А мы?.. одной волной подъяты,
Одной волной поглощены", -
с неподдельным пафосом продекламировал Ароматов, не вылезая из своего
тулупа.
- Имею честь гекомендоваться: сопгичислен к лику святых, к колену
левитову, - прибавил Ароматов совершенно другим тоном и, в первый раз,
улыбнулся своей сумасшедшей улыбкой. - А теперь пгинадлежу к взыскующим
ггада.
Кому случалось по целым суткам отсиживаться от зимней метели где-нибудь
в мужицкой избе, тот поймет, что Ароматов был для меня настоящей находкой.
Он проговорил в течение десяти часов без умолку, пересыпая свою речь
цитатами из Белинского, Добролюбова, Писарева, Бокля и Спенсера; несколько
раз принимался декламировать стихи Некрасова и передавал в лицах лучшие
сцены комедий Островского и Гоголя. Как актер, Ароматов был замечательно
хорош, но его погубила "проклятая буква р"; колоссальная память и
начитанность придавали его разговорам живой интерес, и, что всего
занимательнее, он владел счастливой способностью не только схватить, но и
передать с замечательным искусством смешные стороны в людях и животных. Пока
мы дожидались конца метели, наша изба превратилась в сцену: Ароматов
скопировал своего ямщика, старуху, которая пряла нитки, кошку, лакавшую
молоко; успел показать, как пьет курица, клюют ерши, как дерутся собаки,
представил в лицах кошачий концерт и т.д. Бабы и ребятишки смотрели на
Ароматова с разинутыми ртами, а когда он перешел к опытам чревовещания - в
ужасе попятились от чудного барина и начали даже креститься.
Во второй раз я неожиданно столкнулся с Ароматовым на фабрике одного из
уральских железных заводов, где он фигурировал в качестве простого рабочего.
Но тяжелый фабричный труд оказался Ароматову не по силам, и в следующий раз
я встретил его уже совершенно в новой роли. Мне нужно было взять из ...ского
волостного правления какую-то справку. Захожу в волость и вижу целую толпу
людей, которая окружила стол и хохотала, как сумасшедшая. Проталкиваюсь
вперед, смотрю, за столом сидит Ароматов и пишет обеими руками: одной -
отношение становому, другой - какой-то протокол исправнику. В последний раз
мы виделись с Ароматовым у о.Марка; Ароматов служил за псаломщика, пел на
клиросе, читал апостол, подавал кадило. Он объяснил это последнее свое
превращение законом наследственности.
- Вот и моя хатка, - проговорил Ароматов, когда мы подходили к какой-то
землянке. - Живу, как амегиканец... Питаюсь солониной, читаю газеты. Только
вот никак не могу пгивыкнуть жевать табак...
- Да для чего вам его жевать?
- Как для чего, domine? Вгемя - деньги, а на кугение табаку сколько его
напгасно уходит.
Вход в землянку походил на нору; узкое окошечко из разбитых стекол едва
освещало какую-то нору, на которой валялась уже знакомая читателю шуба,
заменявшая Ароматову походную постель, столик из обрубка дерева, полочка с
книжками и небольшой очаг из булыжника. Трубы не полагалось, и поэтому все
кругом было покрыто толстым слоем сажи.
- Живу, как индеец, - объяснял Ароматов, любезно предлагая мне место на
волчьей шубе. - Omnia mea mecum porto... Конечно, сначала тгудновато
гасстаться с некотогыми пгедгассудками, но энеггия пгежде всего. Это ведь
только кажется, что мы не можем обойтись без гогячего обеда, чистого белья,
светлого помещения - я испытал на себе.
- Все это предрассудки по-вашему?
- Совегшенно вегно...
Очевидно, Ароматов находился в периоде американизма и бредил жизнью
настоящего янки; на одной стене была повешена четырехугольная картонка, на
которой готическими буквами было написано: "Деньги потерял - ничего не
потерял, время потерял - много потерял, энергию потерял - все потерял". На
другой такая же картонка с другой надписью: "Time is money". На полочке с
книгами я рассмотрел несколько разрозненных томов Добролюбова и Белинского,
папку с бумагами и маленький томик рассказов Брет-Гарта.
- Все-таки, Стратоник Ермолаич, как вы на прииски попали? - спрашивал
я, когда Ароматов усердно принялся разводить на своем очаге огонь, чтобы
угостить меня вновь изобретенным им кушаньем, из провесной свинины с
какими-то травами и кореньями.
- Да я же служил в гогном пгавлении в ...ге десять лет, - объяснял
Ароматов, наполняя свою конуру густым едким дымом. - Как же... Имею чин
титулягного советника. Помните у Некгасова:
Он был титулягный советник,
А она - генегальская дочь...
Ароматов речитативом пропел до конца все стихотворение и опять принялся
раздувать огонь.
- Отчего же вы оставили казенную службу?
- Да не пгиходится... Пока служил в пгавлении - все было хогошо, а как
меня командиговали на казенные золотые пгомыслы - все и пошло пгахом... Мне
выпадало гедкое счастье набить кагманы... Да! На гысаках бы тепегь катался,
денег хоть лопатой ггеби... Ну, не вытегпел. Нагод ггабят на пгиисках, я и
донес в гогный депагтамент, а меня сейчас по шапке.
Ароматов подробно рассказал, как он попался в настоящую "золотую кашу".
На казенных приисках шла в то время большая игра: не воровал только тот,
кому лень было протянуть руку. Рвали страшные куши и дележка казенного
совершалась в вопиющих размерах. Система этого хищения была выработана с
замечательным искусством. Так как устав о золотопромышленности запрещал
вести промывку золота старательским "хищническим" способом, то она
производилась поденщиной... на бумаге. В сущности, все промытое золото
добывалось теми же старателями и сдавалось ими в приисковые казенные конторы
по 1 р. 70 к., а в книгах все было разложено на поденщину. В результате
правительству каждый золотник, намытый этим казенным способом, обходился
средним числом в 3 1/2 - 4 1/2 рубля. Разница, которая получалась между
платой старателям и показной ценой, достигала почтенной цифры - 2, 3 рубля с
каждого золотника. Сколько было нажито на этой незамысловатой операции,
покажет приблизительный расчет: на казенных ...ских промыслах добывалось в
год золота до тридцати пудов. Воротилы казенных золотых приисков, считая
прибыли с каждого золотника по 2 р., с тридцати пудов средним числом, за
здорово живешь, получали ни больше, ни меньше, как двести тысяч рубликов в
год. К этому нужно еще прибавить оклады жалованья чиновникам, затем суммы на
различные командировки, разведки и комиссии; наконец, практиковался самый
простой способ обкрадывания мелких служащих: маленькая чинушка расписывалась
в получении двадцати пяти или тридцати рублей жалованья, а в
действительности получала всего десять, пятнадцать рублей. Наконец,
записывалось жалованье мифическим служащим, существовавшим только, на
бумаге; спекулировали на провианте, который запасался рабочим, и т.д. Одним
словом, велась крупная игра вкруговую, где "рука руку мыла". Донос какого-то
Ароматова, конечно, канул в реку забвения, вместе с его автором.
- А на частных промыслах разве лучше? - спрашивал я Ароматова, который
теперь сидел перед огнем на корточках и кулаком протирал глаза; я, в
ожидании американского кушанья, тоже задыхался от густого дыма, и принужден
был несколько раз выходить из землянки, чтобы дохнуть свежим воздухом.
- На частных пгомыслах, по кгайней меге, есть впегеди выход, - объяснял
чудак. - Погодите, всем будет хогошо...
- Когда?
Ароматов повернул ко мне свое вспотевшее лицо, покрытое сажей, и с
детской уверенностью сумасшедшего человека проговорил:
- А вот когда устгоим все по-амегикански... Вы не смейтесь, domine. У
меня в голове иногда действительно немного ум за газум заходит, а все-таки
нужно "совлечь с себя ветхого человека" и жить по-амегикански. По моему,
Госсия и Амегика очень походят дгуг на дгуга. Это две молодые цивилизации,
пгямая задача котогых выгаботать новые фогмы жизни.
Новое американское кушанье вкусом походило на спартанскую похлебку, и
мне стоило большого труда отказаться от удовольствия проглотить его целую
кружку.
V
Однажды после обеда, когда я с книгой в руках лежал в своем уголке,
послышался грохот подъехавшего к конторе экипажа. Не успел я подняться
навстречу подъехавшим гостям, как в дверях показался небольшого роста
господин в черной фрачной паре, смятой сорочке, без галстуха и с фуражкой на
затылке.
- Карнаухов пьяница... вверрно!.. Дда, Лука Карнаухов величайший
пьяница из всех рожденных женами. А все-таки Карнаухов честный человек...
Федя! Ведь мы с тобой честные человеки?
- Точно так-с, ваше высокоблагородие, - по-солдатски ответил сухой,
вытянутый старик; в дверях виднелась одна его голова в какой-то поповской
шляпе.
- Высокоблагородие... хе-хе!.. - продолжал Карнаухов, пошатываясь на
своих коротеньких и кривых ножках. - А ежели разобрать, Федя, так мы с тобой
выходим порядочные подлецы... Ведь подлецы?..
- Никак нет-с...
- Ну, ин будь по-твоему: честные подлецы... Хха!.. Ах черт тебя возьми,
Федя!.. Вчера пили коньяк на Любезном у этого эфиопа Тишки Безматерных, так?
Третьего дни пили шампанское у доктора Поднебесного... так? Ну, сегодня
проваландаемся у Бучинского... так? А завтра... Федя, ну кудда мы с тобой
завтра денемся?..
- Вы хотели, ваше высокоблагородие, побывать на Майне.
- Это у Синицына? У разбойника?!. Ну нет, шалишь: Лука Карнаухов к
Синицыну не поедет, хоть проведи он от Паньшина до Майны реку из
шампанского... На лодке по шампанскому вези - и то не поеду! Понял? Синицын
- вор... Ты чего это моргаешь?
Федя - седой сухой старик, только пожал широкими острыми плечами и
молча кивнул в мою сторону своей по-солдатски подстриженной головой. В
переводе этот жест означал: "Чужой человек здесь, ваше высокоблагородие"...
Карнаухов посмотрел в мою сторону воспаленными голубыми глазками и,
балансируя, направился ко мне с протянутой рукой.
- А, здравствуйте, батенька! - заговорил он таким тоном, точно мы вчера
с ним расстались. - А я вас и не заметил... извините... А мы вчера у
Безматерных с дьяконом Органовым сошлись... Вот уж поистине: гора с горой не
сходится, а пьяница с пьяницей всегда сойдутся. Ну и устроили, я вам скажу,
такое попоище, такой водопой!.. Ха-ха!.. Доктора Поднебесного знаете? В окно
выскочил да в лес... Совсем осатанел от четырехдневного пьянства... Спасибо,
вот Федя поймал, а то бы наш доктор где-нибудь в шахте непременно утонул.
Ей-богу!..
Карнаухов остановился, неверным движением поправил спутанные волосы на
голове, улыбнулся и тоном не совсем проснувшегося человека проговорил:
- Послушайте, вы к Синицыну не ездите. Синицын - вор...
- Не пойман - не вор, ваше высокоблагородие! - коротко заметил Федя,
поправляя широчайшей ручищей выцветший лацкан своей охотничьей куртки.
- Нет, братику, вор! - настаивал Карнаухов, напрасно стараясь попасть
рукой в карман расстегнутого жилета, из которого болталась оборванная
часовая цепочка. - Ну, да черт с ним, с твоим Синицыным... А мы лучше
соборне отправимся куда-нибудь: я, Тишка, доктор, дьякон Органов... Вот пьет
человек! Как в яму, так и льет рюмку за рюмкой! Ведь это, черт его возьми,
игра природы... Что ж это я вам вру! Позвольте отрекомендоваться прежде!
Лука Карнаухов, хозяин Паньшинского прииска...
Заметив мой вопросительный взгляд, Карнаухов торопливо заговорил:
- Да, собственно, прииск принадлежит Миронее Самоделкиной, только
Миронея-то Самоделкина принадлежит мне, яко моя законная жена... Теперь
поняли? Еще в "Belle Helene" есть такой куплет:
Я муж царицы,
Я муж царицы...
Ах, черт возьми!.. Моя Миронея так же походит на Елену, как уксус на
колесо... Ха-ха!.. А мы все-таки, батенька, поедем с вами... Федя, ведь
поедем?
- Соснуть бы, ваше высокоблагородие! Три ночи не сыпали.
- По-твоему, значит, я должен удалиться в объятия Морфея?
Федя вместо ответа разостлал на постели Бучинского потертый персидский
ковер и положил дорожную кожаную подушку: Карнаухов нетвердой походкой
перебрался до приготовленной постели и, как был, комом повалился
взъерошенной головой в подушку. Федя осторожно накрыл барина пестрым
байковым одеялом и на цыпочках вышел из комнаты; когда дверь за ним
затворилась, Карнаухов выглянул из-под одеяла и с пьяной гримасой,
подмигивая, проговорил:
- Видели этого дурака, Федьку-то? Ведь дурак по всем трем измерениям, а
моя-то благоверная надеется на него... Ха-ха!.. На улице жар нестерпимый уши
жжет, а он меня байковым одеялом закрыл. Как есть, двояковыпуклый дурень!
Карнаухов весело и как-то по-детски хихикнул; взмахнул короткими
ручками, как собирающаяся взлететь на забор курица, и после небольшой паузы
опять заговорил:
- Послушайте... Есть двоякого рода подлецы: подлецы чистейшей воды, как
Синицын или Бучинский, и подлецы честные, как ваш покорный слуга, Лука
Карнаухов, муж Самоделкиной... Ну, скажите, ради бога, что это такое: муж
купчихи Миронеи Самоделкиной... Я теперь послан в ссылку, некоторым образом,
а Федька изображает цербера... Ведь я образование высшее получил, голубчик!
Как же! Думал даже пользу человечеству приносить! Миронея Самоделкина...
Тьфу!.. Послушайте, однако, вы за кого меня считаете? Ну, сознайтесь, ведь
подумали: "Вот, мол, дурак этот Лука, сроду таких не видал..." а?
Не дожидаясь ответа, Карнаухов боязливо посмотрел на входную дверь и с
поспешностью нашалившего школьника нырнул под свое одеяло. Такой маневр
оказался нелишним, потому что дверь в контору приотворилась и в ней
показалась усатая голова Феди. Убедившись, что барин спит, голова скрылась:
Карнаухов действительно уже спал, как зарезанный.
Погода к вечеру разгулялась; по синему небу белыми шапками плыли
вереницы облаков; лес и трава блестели самыми свежими цветами. Природа точно
обновилась под дождем и расцветала всеми своими красками. Фед