аз отвел его в  соседнюю комнату и строго
спросил:
   - Ты это что, сбесился, Андрошка?
   - А что?
   - А вот это самое...  Думаешь, мы и не знаем? Все знаем, не беспокойся.
Кляузы-то свои пора тебе оставить.
   - Не поглянулось?..
   - Да ты чему радуешься-то, Андрошка? Знаешь поговорку: взвыла собака на
свою голову.  Так и  твое дело.  Ты еще не успел подумать,  а я уж все знаю.
Пустой ты человек, и больше ничего.
   Кишкин смотрел на  Илью Федотыча и  только ухмылялся:  вот  этот вперед
всех догадался... Его не проведешь.
   - Вот что,  Илья Федотыч, - заговорил Кишкин деловым тоном, - теперь уж
поздно нам с тобой разговаривать. Сейчас только от прокурора.
   - Ах, пес!..
   - Вот тебе и  пес...  Такой уж уродился.  Раньше-то я за вами ходил,  а
теперь уж вы за мной походите.  И  походите,  даже очень походите...  А пока
что, думаю заявочку в Кедровской даче сделать.
   - Не дадим, - коротко отрезал Илья Федотыч.
   - Нет,  дашь...  -  так же коротко ответил Кишкин и  ухмыльнулся.  -  В
некоторое время еще могу пригодиться.  Не  пошел бы я  к  тебе,  кабы не моя
сила. Давно бы мне так-то догадаться...
   Илья Федотыч с изумлением посмотрел на Кишкина: перед ним действительно
был  совсем другой человек.  Великий горный делец  подумал,  пожал плечами и
решил:
   - Ну, черт с тобой, делай заявку...
   Эта   ничтожная  по   своим   размерам  победа  для   Кишкина  являлась
предвестником его  возрождения:  сам Илья Федотыч трухнул перед ним,  а  это
что-нибудь значит.
   Вернувшись в Балчуговский завод, Кишкин принялся за дело.
   Конец апреля выдался теплый и ясный. Компанейские работы уже шли полным
ходом,  главным  образом  за  Фотьянкой,  где  по  обоим  берегам Балчуговки
залегали богатейшие россыпи.  Ввиду наступления первого мая поисковые партии
сосредоточивались в  Фотьянке,  потому что  отсюда до  грани Кедровской дачи
было рукой подать, то есть всего верст двенадцать. Первым на Фотьянку явился
знаменитый скупщик Ястребов и  занял квартиру в лучшем доме,  именно у Петра
Васильича.  Баушка Лукерья не  хотела его  пускать из  страха перед Родионом
Потапычем,  но  Петр Васильич,  жадный до  денег,  так взъелся на мать,  что
старуха не устояла.
   - Что  мы  разве  невольники какие для  твоего Родиона-то  Потапыча?  -
выкрикивал Петр Васильич. - Ему хорошо, так и другим тоже надо... Как собака
лежит на сене: сам не ест и другим не дает. Продался канпании и знать ничего
не хочет...  Захудал народ вконец,  взять хоть нашу Фотьянку,  а кто цены-то
ставит? У него лишнего гроша никто еще не заработал...
   - По кабакам бы меньше пропивали!
   - Кабак тут  не  причина,  маменька...  Подшибся народ вконец,  вот  из
последних  и  канпанятся по  кабакам.  Все  одно  за  канпанией-то  пропадом
пропадать...  И наше дело взять: какая нам такая печаль до Родиона Потапыча,
когда с Ястребова ты в месяц цалковых пятнадцать получишь.  Такого случая не
скоро дождешься... В другой раз Кедровскую дачу не будем открывать.
   Старуха сдалась,  потому что на Фотьянке деньги стоили дорого. Ястребов
действительно дал пятнадцать рублей в  месяц да  еще сказал,  что будет жить
только наездом.  Приехал Ястребов на тройке в  своем тарантасе и произвел на
всю Фотьянку большое впечатление,  точно этим приездом открывалась в истории
кондового  варнацкого гнезда  новая  эра.  Держал  себя  Ястребов  настоящим
барином и сыпал деньгами направо и налево.
   - Ну,  баушка,  будем жить-поживать да добра наживать, - весело говорил
он, располагая свои пожитки в чистой горнице.
   - А я тебе вот что скажу,  Никита Яковлевич, - ответила старуха, - жить
живи себе на здоровье, а только боюсь я...
   - Чего испугалась-то прежде времени, баушка?
   - Да как же, начнешь золото скупать... И нас засудят.
   Ястребов засмеялся.
   - Ну,  этого у меня заведенья не полагается, баушка, - успокоил он, - у
меня один закон для  всех:  кто  из  рабочих только нос  покажет с  краденым
золотом - шабаш. Чтобы и духу его не было... У меня строго, баушка.
   - То-то, миленький, смотри...
   - В  оба глядим,  баушка,  где плохо лежит,  -  пошутил Ястребов и даже
похлопал старуху по плечу.  -  Не бойся,  а  только живи веселее,  -  скорее
повесят...
   - С тобой, с разговором, и то повесят...
   Веселый характер опасного жильца понравился старухе,  и  она махнула на
Родиона Потапыча.
   Появлением Ястребова в  доме  Петра Васильича больше всех  был  огорчен
Кишкин. Он рассчитывал устроить в избе главную резиденцию, а теперь пришлось
занять просто баню,  потому что  в  задней избе  жила  сама баушка Лукерья с
Феней.
   - Ну,  это не фасон, Петр Васильич, - ворчал Кишкин. - Ты что раньше-то
говорил:  "У меня в избе живите, как дома", "у меня вольготно", а сам пустил
Ястребова.
   - Ах,  Андрон Евстратыч,  не я  пустил,  а мамынька,  -  отпирался Петр
Васильич самым бессовестным образом.
   - Не ври уж в глаза-то, а то еще как раз подавишься...
   Таким   образом   баня   сделалась  главным   сборным  пунктом  будущих
миллионеров,  и  сюда же натащили разную приисковую снасть,  необходимую для
разведки: ручной вашгерд, насос, скребки, лопаты, кайлы, пробный ковш и т.д.
Кишкин  отобрал  заблаговременно паспорта  у  своей  партии  и  предъявил  в
волость,  что  требовалось  по  закону.  Все  остальные  слепо  повиновались
Кишкину, как главному коноводу.
   Канун первого мая  для  Фотьянки прошел в  каком-то  чаду.  Вся деревня
поднялась  на  ноги  с  раннего  утра,  а  из  Балчуговского  завода  так  и
подваливала одна  партия  за  другой.  Золотопромышленники ехали  отдельно в
своих  экипажах парами.  Около обеда вокруг кабака Фролки вырос целый табор.
Кишкин толкался на народе и прислушивался, о чем галдят.
   - Это твоя работа, анафема!.. - корил Кишкин Мыльникова, которого брали
на разрыв. - Вот сколько народу обоврал...
   - Был такой грех,  Андрон Евстратыч,  в  городу деньги легкие...  Пусть
потешатся.
   К обеду пригнал сам Ермошка,  повернулся в кабаке, а потом отправился к
Ястребову и долго о чем-то толковал с ним,  плотно притворив дверь. К вечеру
вся  Фотьянка  сразу  опустела,  потому  что  партий  тридцать  выступили по
единственной  дороге  в  Кедровскую  дачу,   которая  из  Фотьянки  вела  на
Мелединский кордон.  Это  был настоящий поход,  точно двигалась какая-нибудь
армия.  Золотопромышленники ехали верхом, потому что в весеннюю распутицу на
колесах здесь не было хода,  а рабочие шли пешком.  Партия Кишкина выступила
одной  из  последних.  Задержал  Мыльников,  пропавший в  самую  критическую
минуту, - его едва разыскали. Он вообще что-то хитрил.
   - Ты у меня,  оборотень,  смотри!.. - пригрозил Кишкин, вошедший в роль
заправилы. - В лесу-то один Никола бог: расчет мелкими дадим.
   Партия  составлена  была  из  следующих  лиц:  Кишкин,  Петр  Васильич,
Мыльников,  Яша,  Мина Клейменый,  Турка и Матюшка. Настоящим работником был
один Матюшка да разве Петр Васильич с  Мыльниковым,  а  остальные больше для
счета.  Впрочем,  приисковая работа  требовала большой сноровки,  и  старики
могли  ответить за  молодых.  Собственно вожаком служил  Мина  Клейменый,  а
другие только проверяли его.  В хвосте партии плелась Окся, взятая по общему
соглашению для счастья.  Это была единственная баба на все поисковые партии,
что  заметно шокировало настоящих мужиков,  как Матюшка,  делавший вид,  что
совсем не замечает Окси.
   - Ты,  дедушка,  не ошибись, - упрашивал Кишкин. - Тоже не молодое твое
место... Может, и запамятовал место-то?
   - Чего его запамятовать-то?  -  обижался Мина.  - Как перейдем Ледянку,
сейчас  тебе  вправо выпадет дорога на  Мелединский кордон,  а  мы  повернем
влево, к Каленой горе...
   - Да ведь ты про Миляев мыс сказывал-то?
   - Ах,  какой же ты,  братец мой, непонятный! Ну, тут тебе и есть Миляев
мыс, потому как Мутяшка упала в Меледу под самой Каленой горой.
   - Смотри, старый, не ошибись...
   Кишкин ужасно волновался и подозрительно оглядывал каждого встречного.
   - А где же Ястребов-то?  -  спохватился он. - Ах, батюшка... Как раз он
нагонит нас, да по нашим следам и пойдет.
   - Чай остался пить с Ермошкой... - объяснил уклончиво Петр Васильич.
   Кедровская дача занимала громадную площадь в  четыреста тысяч десятин и
из  одного  угла  в  другой  была  перерезана  рекой  Меледой,  впадавшей  в
Балчуговку  верстах  в   двадцати  ниже  Фотьянки.   Вся  дача  состояла  из
непроходимых болот и  дремучего леса.  Единственным живым пунктом был кордон
на Меледе,  где зиму и  лето жил лесник.  В Меледу впадал целый ряд болотных
речек,  как Мутяшка, Генералка, Ледянка, Свистунья и Суходойка. Застоявшаяся
болотная вода этими речонками выливалась в  Меледу.  Места были все  глухие,
куда  выезжали  только  осенью  "шишковать",   то  есть  собирать  шишки  по
кедровникам.  Дорога в  верхотинах Суходойки и  Ледянки была еще в  казенное
время правлена и получила название Маяковой слани,  -  это была сейчас самая
скверная часть пути, потому что мостовины давно сгнили и приходилось людям и
лошадям брести  по  вязкой грязи,  в  которой плавали гнилые мостовины.  Про
Маякову слань рассказывали нехорошие вещи:  блазнило здесь и глаза отводило,
если кто  оробеет.  Перед Маяковой сланью партии делали первую передышку,  а
часть отправилась на заявки вниз по Суходойке.
   - Это твоя работа...  -  шутил Кишкин, показывая Мыльникову на пробитую
по берегу Суходойки сакму. - Спасибо тебе скажут.
   На  Маяковой слани  партия  Кишкина "затемнала",  и  пришлось брести  в
темноте по  страшному месту.  Особенно доставалось несчастной Оксе,  которая
постоянно спотыкалась в темноте и несколько раз чуть не растянулась в грязь.
Мыльников брел по  грязи за  ней и  в  критических местах толкал ее в  спину
чернем лопаты.
   - Ну ты,  скотинка богова...  -  ворчал он.  -  Ведь уродится же этакая
тварина!
   У конца Маяковой слани, где шла повертка на кордон, партия остановилась
для совещания. Отсюда к Каленой горе приходилось идти прямо лесом.
   - Мина,  смотри,  не ошибись!  - кричали голоса. - Кабы на Малиновку не
изгадать...
   Река  Малиновка  была  правым  притоком  Мутяшки,  о  ней  тоже  ходили
нехорошие  слухи.   Когда  партия  двинулась  в  лес,   произошло  некоторое
обстоятельство, невольно смутившее всех.
   - Тятька,  кто-то  на  вершной проехал,  -  заявила Окся,  показывая на
повертку к кордону. - Остановился, поглядел и поехал...
   - Да куда поехал-то, чучело гороховое?
   - А за вами...
   Кишкину тоже показалось,  что кто-то  "следит" за  партией на известном
расстоянии.


V

   Ночь на первое мая была единственной в  летописях золотопромышленности:
Кедровскую дачу брали приступом, точно клад. Всех партий по течению Меледы и
ее притоков сошлось больше сотни,  и  стоном стон стоял.  Ровно в двенадцать
часов  начали  копать  заявочные  ямы  и  ставить  столбы.   Главная  работа
загорелась под Каленой горой,  где сошлось несколько поисковых партий, кроме
партии Кишкина;  очутился здесь и  Ястребов,  и кабатчик Ермошка,  и мещанин
Затыкин,  и  еще какие-то никому неведомые люди,  нагнавшие из города.  Всем
хотелось  захватить  получше  местечко  на  Мутяшке,   о  которой  Мыльников
распустил самые невероятные слухи.  На Миляевом мысу, где Кишкин предполагал
сделать заявку,  произошла настоящая битва. Когда Кишкин пришел с партией на
место,  то  на  Миляевом мысу уже стояли заявочные столбы мещанина Затыкина,
успевшего предупредить всех остальных.
   - Руби столбы,  ребята!  -  командовал Кишкин,  размахивая руками. - До
двенадцати часов поставлены... Не по закону!
   - Врешь,  у  тебя  часы переведены!  -  кричал Затыкин,  показывая свои
серебряные часы. - Не тронь мои столбы...
   Поднялся шум  и  гвалт...  Матюшка без разговоров выворотил затыкинский
столб и  поставил на его место свой.  Рабочие Затыкина бросились на Матюшку.
Произошла настоящая свалка, причем громче всех раздавался голос Мыльникова:
   - Батюшки, убили!.. Родимые, пустите душу на покаяние!..
   Темнота увеличивала суматоху.  Свои не  узнавали своих,  а  лесная тишь
огласилась  неистовыми  криками,  руганью  и  ревом.  В  заключение появился
Ястребов, приехавший верхом.
   - Что за драка? - крикнул он. - Убирайтесь вон с моего места, дураки!..
   - Давно ли оно твоим-то стало?  -  огрызался Кишкин охрипшим от крика и
ругани голосом. - Проваливай в палевом, приходи в голубом...
   Ястребов замахнулся на Кишкина нагайкой, но вовремя остановился.
   - Ну,  ударь?!.  - ревел Кишкин, наступая. - Ну?.. Не испугались... Да.
Ударь!.. Не смеешь при свидетелях-то безобразие свое показать...
   - Не хочу!  - отрезал Ястребов. - Вы в моей заявке столбы-то ставите...
Вот я вас и уважу...
   - Но-но-о?
   - Да уж видно так...  Я зачертил Миляев мыс от самой Каленой горы:  как
раз пять верст вышло, как по закону для отвода назначено.
   - Андрон  Евстратыч,  надо  полагать,  Ермошка  бросился с  заявкой  на
Фотьянку, а Ястребов для отвода глаз смутьянит, - шепотом сообщил Мыльников.
- Верно говорю... Должон он быть здесь, а его нет.
   Кишкин  остолбенел:  конечно,  Ястребов  перехитрил  и  заслал  Ермошку
вперед,  чтобы записать свою заявку раньше всех.  Вот так дали маху,  нечего
сказать...
   - Вот что,  Мыльников, валяй и ты в Фотьянку, - шепнул Кишкин, - может,
скорее  придешь...  Да  не  заплутайся на  Маяковой слани,  где  повертка на
кордон.
   - Уж и не знаю, как мне быть... Боязно одному-то. Кабы Матюшка...
   - Я вот покажу тебе Матюшку,  оборотню!  -  пригрозил Кишкин. - Лупи во
все лопатки...
   - А как же, например, Окся?
   - Ну тебя к черту вместе и с твоей Оксей...
   Когда взошло солнце,  оно осветило собравшиеся на Миляевом мысу партии.
Они  сбились кучками,  каждая  у  своего огонька.  Все  устали после  ночной
схватки.  Рабочие улеглись спать,  а бодрствовали одни хозяева, которым было
не  до  сна.  Они зорко следили друг за  другом,  как слетевшиеся на  добычу
хищные птицы.  Кишкин сидел у  своего огня  и  вполголоса беседовал с  Миной
Клейменым.
   - Так где казенные-то ширпы были? - допытывался он.
   - А вон туда, к самой горе...
   - И старец там лежал под елочкой?..
   - Там... Теперь места-то и не узнаешь. Ужо казенные ширпы разыщем...
   - Ну,  а  как насчет свиньи полагаешь?  -  уже совсем шепотом спрашивал
Кишкин. - Где ее старец-то обозначил?..
   - Да  прямо  он  ничего  не  сказал,  а  только  этак  махнул рукою  на
Мутяшку...
   - На Мутяшку?.. И через девицу, говорит, ищите?
   - Это он вообще насчет золота...
   - Значит, и о свинье тоже, потому как она золотая?..
   - Может статься...  Болотинка тут есть, за Каленой горой, так не там ли
это самое дело вышло.
   - Да ведь ты говорил, что мужик в лесу закопал свинью-то?
   - Разве говорил? Ну, значит, в лесу...
   Окся  еще  спала,  свернувшись клубочком  у  огонька.  Кишкин  едва  ее
разбудил.
   - Вставай ты,  барышня...  Возьму  вот  орясину,  да  как  примусь тебя
обихаживать.
   - Отстань!..  -  ворчала  Окся,  толкая  Кишкина  ногой.  -  Умереть не
дадут...
   Кишкину  стоило  невероятных усилий  поднять  на  ноги  эту  невежливую
девицу.  Окся  решительно ничего не  понимала и  глядела на  своего мучителя
совсем дикими глазами.  Кишкин схватил ее за руку и  потащил за собой.  Мина
Клейменый пошел за  ними.  Никто из  партии не  слыхал,  как  они  ушли,  за
исключением Петра Васильича,  который притворился спящим.  Он  вообще держал
себя как то  странно и  во время ночной схватки даже голосу не подал,  точно
воды  в  рот  набрал.  Фотьянский дипломат  убедился  в  одном,  что  из  их
предприятия решительно ничего не выйдет.  С  другой стороны,  он не верил ни
одному слову Кишкина и,  когда тот увел Оксю, потихоньку отправился за ними,
чтобы выследить все дело.
   - Один,  видно,  заполучить свинью захотел, - возмущался Петр Васильич,
продираясь сквозь чащу. - То-то прохирь: хлебцем вместе, а табачком врозь...
Нет, погоди, брат, не на таковских напал.
   С  другой стороны,  его смешило,  как Кишкин тащил Оксю по лесу,  точно
свинью за  ухо.  А  Мина  Клейменый привел Кишкина сначала к  обвалившимся и
заросшим лесом казенным разведкам,  потом показал место, где лежал под елкой
старец, и наконец повел к Мутяшке.
   - Ну,  народец!..  -  ругался Петр  Васильич.  -  Все  один сграбастать
хочет...
   Ему приходилось делать большие обходы, чтобы не попасть на глаза Шишке,
а Мина Клейменый вел все вперед и вперед своим ровным старческим шагом. Петр
Васильич быстро утомился и  даже вспотел.  Наконец Мина остановился на  краю
круглого болотца, которое выливалось ржавым ручейком в Мутяшку.
   - Ну,  ищи!..  -  толкал Кишкин ничего не понимавшую Оксю.  -  Ну, чего
уперлась-то, как пень?..
   - Да я тебе разве собака далась?!  - огрызнулась Окся, закрывая широкий
рот рукой. - Ищи сам...
   - Ах,   дура  точеная...   Добром  тебе  говорят!  -  наступал  Кишкин,
размахивая короткими ручками.  -  А  то у  меня,  смотри,  разговор короткий
будет...
   Окся неожиданно захохотала прямо в лицо Кишкину,  а когда он замахнулся
на нее,  так толкнула его в грудь, что старик кубарем полетел на траву. Петр
Васильич зажал рот, чтобы не расхохотаться во все горло, но в этот момент за
его спиной раздался громкий смех.  Он оглянулся и  остолбенел:  за ним стоял
Ястребов и хохотал, схватившись руками за живот.
   - Ах,  дураки,  дураки!..  - заливался Ястребов, качая головой. - То-то
дураки-то...  Друг друга обманывают и друг друга ловят.  Ну, не дураки ли вы
после этого?..
   - А ты проходи своей дорогой, Никита Яковлич, - ответил Петр Васильич с
важностью, - дураки мы про себя, а ты, умный, не ввязывайся.
   - Боишься, что вашу свинью найду?
   - Это уж не твоего ума дело...
   Хохот Ястребова заставил Кишкина опять схватить Оксю за руку и  утащить
ее в чащу. Мина Клейменый стоял на одном месте и крестился.
   - С нами крестная сила! - шептал он, закрывая глаза.
   Когда они сошлись опять вместе, Кишкин шепотом спросил старика:
   - Слышал? Как он захохочет...
   - Не поглянулось ему...  Недаром старец-то сказывал,  что зарок положен
на золото. Вот он и хохочет...
   - А у меня инда мороз по коже...
   На месте действия остались Ястребов и Петр Васильич.
   - Все  я  знаю,  други мои милые,  -  заговорил Ястребов,  хлопая Петра
Васильича по плечу. - Бабьи бредни и запуки, а вы и верите... Я еще пораньше
про свинью-то слышал, посмеялся - только и всего. Не положил - не ищи... А у
тебя,  Петр Васильич, свинья-то золотая дома будет, ежели с умом... Напрасно
ты ввязался в эту свою канпанию:  ничего не выйдет,  окромя того,  что время
убьете да прохарчитесь...
   Петр  Васильич  и  сам  думал  об  этом  же,  почесывая  затылок,  хотя
признаться чужому человеку и было стыдно.
   - Ну, а какая дома-то свинья, Никита Яковлич?
   - А такая...  Ты от своей-то канпании не отбивайся,  Петр Васильич, это
первое дело, и будто мы с тобой вздорим - это другое. Понял теперь?..
   - Как будто и понял, как будто и нет...
   - Ладно,   ладно...   Не  валяй  дурака.  Разве  с  другим  бы  я  стал
разговаривать об этаких делах?
   Эта история с Оксей сделалась злобой промыслового дня. Кто ее распустил
- так и осталось неизвестным,  но об Оксе говорили на все лады и на Миляевом
мысу и на других разведках. Отчаянные промысловые рабочие рады были случаю и
складывали самые невозможные варианты.
   - Он,  значит, Кишкин, на веревку привязал ее, Оксюху-то, да и волокет,
как овцу...  А  Мина Клейменый идет за  ней да сзади ее подталкивает.  "Ищи,
слышь,  Оксюха..."  То-то идолы!..  Ну,  подвели ее к  болотине,  а  Шишка и
скомандовал:  "Ползи,  Оксюха!" То-то колдуны проклятые!  Оксюха,  известно,
дура: поползла, Шишка веревку держит, а Мина заговор наговаривает... И нашла
бы ведь Оксюха-то,  кабы он не захохотал.  Учуяла Оксюха золотую свинью было
совсем, а он как грянет, как захохочет...
   Особенно приставал Петр Васильич, обиженный тем, что Кишкин не в