й  в  невозможные  экономические условия.  Наука  и  наши  горные
экономисты в  этом случае обрушиваются на старателя,  а  не хотят видеть тех
экономических условий, жертвой которых он является.
   О  прелестях казенного золотого  дела  мы  считаем  излишним  говорить,
потому что  чужими руками хорошо только жар  загребать;  наша  экономическая
политика идет  к  погашению этого  режима  доброго  старого  времени,  когда
нагревали руки около казенного козла всесильные горные инженеры.  Но переход
к   частной  золотопромышленности,   как  он   оформлен  в   уставе  частной
золотопромышленности,  утвержденном в  1870  году,  является самой неудачной
попыткой  разрешения  вопроса  о  золотом  деле.   Этот  устав  является  не
переходной ступенью,  как  это иногда неизбежно при осуществлении финансовых
реформ,  даже  не  финансовым компромиссом,  а  плодом  той  департаментской
мудрости,  которая из своего прекрасного далека продолжает тянуть вечно одну
и  ту же сказку о  белом бычке,  т.е.  о  покровительстве крупной российской
промышленности.  Устав  1870  г.  может  быть  назван не  уставом о  частной
золотопромышленности, а уставом о покровительстве крупным капиталистам. Весь
процесс золотого дела  обставлен тысячами таких  формальностей,  от  которых
пользы  государству  ни  на  грош,  а  между  тем  эти  именно  формальности
загораживают дорогу  всему  золотому делу,  потому  что  лишают  возможности
старателя  являться  самостоятельным  промышленником,   делая   его   вечным
работником на  купеческую мошну.  Проследите весь  ход  золотого  дела:  для
поисков  золота  и   разведок  всякое  лицо   обязано  иметь  дозволительное
свидетельство (  35),  выдаваемое  горным  начальством на  гербовой  бумаге
рублевого  достоинства (  37);  золотопромышленник,  имеющий  установленное
свидетельство,   желая  произвести  поиски  золотоносных  россыпей,   обязан
письменно  заявить  о  намерении  своем  полицейскому  управлению,  которому
подведомы места,  на  коих он предполагает произвести поиски и  разведки,  с
объяснением и указанием:  1) имени и звания приказчика и людей, составляющих
партию;  2)  билетов и  паспортов этих  людей и  3)  времени и  места,  куда
отправляется поисковая партия ( 39). На избранной свободной местности может
быть  занят  под  разведку участок на  протяжении не  более пяти  верст,  по
направлению лога или  по  течению реки;  заявка благонадежной россыпи должна
быть  произведена через  полицейское управление;  отвод  заявленных площадей
производится  по  приказанию  окружного  ревизора  особыми  отводчиками;  на
золотых  промыслах,   разрабатываемых  исключительно  одними  старательскими
работами,  рабочие допускаются к  таковым работам только артелью не менее 10
человек  (  112);  все  добытое  при  разработке приисков  шлиховое  золото
промышленники или  заведующие приисками обязаны записывать в  шнуровые книги
( 126):  книги сии должны быть ведены без подчисток,  поправок и  пробелов,
добытый металл должен в них записываться каждодневно; всякая статья дневного
получения  золота  должна  быть  непременно  подписана  управляющим прииска,
приказчиками и  штейгерами,  а  где  есть  конторы,  то  и  конторщиками или
кассирами,  которые должны находиться при каждодневной пересчитке золота при
взвешивании его и  при записке оного в  книгу ( 129),  за право пользования
казенными землями взимается ежегодно по  15  копеек  за  каждую  погонную по
длине прииска сажень ( 146); и т.д., и т.д. Просматривая эти правила, можно
видеть  только,   что   московская  волокита  в   них   нашла  свое   полное
осуществление. Если для крупного золотопромышленника все эти мелочи не имеют
никакого значения,  то  для старательской артели они являются просто мертвой
петлей.  Ну,  скажите, ради бога, откуда возьмет этот старатель, которому за
зиму   подвело  все   животы,   гербовую  бумагу  рублевого  достоинства  на
дозволительное свидетельство производить поиски  золота?  Затем,  заявку  он
должен сделать письменно,  да еще в полицейское управление, когда старатель,
во-первых,  из  ста случаев в  девяноста девяти безграмотен,  а  во-вторых -
боится  всякой  полиции,  как  черт  ладану.  Потом,  обратите  внимание  на
требование паспортов,  на отвод участков для разведок,  на шнуровые книги, -
прииск превращен в какую-то канцелярию, с входящими и исходящими бумагами, с
полицией на одном конце и с горным ревизором на другом. Чтобы пролезть через
эту  живую  лестницу из  всяких закорючек да  еще  безграмотному старателю с
пустым брюхом -  воля ваша,  всему есть предел на свете.  Понятное дело, что
для купца эти правила трын-трава,  и он ежегодно может делать сотни заявок и
не поморщится,  а старатель отыщет потихоньку россыпь,  да и продаст ее тому
же купцу за расколотый грош.
   Ясное дело,  что вся эта канцелярщина запирает дорогу настоящей частной
золотопромышленности,   в  лице  старателей,   и  создает  привилегированное
положение для капиталистов.  Какой же вывод в  результате?  А вот какой:  из
всего  добываемого в  России  золота 70%  добывается старательским путем,  а
остальные 30% - механической промывкой. Переведемте это на язык цифр: в 1880
году в России добыто всего золота 2641 пуд,  70% составит 1848 пудов; в пуде
3840 золотников,  и за каждый золотник старатель получит, возьмем maximum, -
2  рубля,  а  крупный  золотопромышленник сдает  в  казну  за  5  рублей,  -
следовательно, капиталист с каждого пуда золота отложит в собственный карман
без  всякого риска со  своей стороны и  без  всяких капитальных затрат 11520
рублей,    а   со   всех   1848   пудов   добываемого   старателями   золота
золотопромышленники отложили в  1880 году довольно крупную сумму -  21288960
рублей.  На одном Урале в 1880 году добыто золота 576 пудов;  следовательно,
старателями добыто из этого золота -  403 пуда,  за что им заплачено, считая
по   2   рубля  за   золотник,   около  3   миллионов  рублей,   а   крупным
золотопромышленникам с  этого золота пошло дикой пошлины 4 1/2 миллиона.  Но
ведь все это только приблизительные расчеты,  а  если бы спуститься на самое
дно  этого  заветного уголка,  где  паук  ткет  свою  золотую паутину -  мы,
вероятно, увидели бы, что капиталисты наживают на заплаченные ими старателям
3  миллиона рублей не  4  1/2 миллиона рублей,  то  есть 150% на капитал,  а
гораздо больше. Еще раз заметьте, что не только весь каторжный труд золотого
дела выносит старатель на своих плечах,  но и  весь его риск,  а капиталисты
отдуваются за  свои  150%  одними  гербовыми листами  рублевого достоинства,
шнуровыми книгами и канцелярской обстановкой,  не рискуя ни одной копейкой и
не марая рук работой.
   К  этим  вычислениям  остается  добавить  только  то,   что  старателям
золотопромышленники платят не 2 рубля за золотник, а 1 рубль 70-80 копеек, а
затем, если скупщики находят выгодным получать от старателей краденое золото
даже по 4 1/2 рубля за золотник -  значит, им выгодна такая операция. Затем,
капиталисты спекулируют на припасах,  которые продают старателям, на одежде,
на водке,  наконец,  сплошь и рядом обвешивают их и, в конце концов, даже не
рассчитывают  совсем.   Получается  гигантская  картина  эксплуатации,   где
всесильная кучка  капиталистов высасывает последнюю каплю крови из  десятков
тысяч старателей.
   Новый  устав  о  золотопромышленности делает  шаг  вперед  от  порядков
доброго старого времени,  когда  золотое дело  являлось привилегией казны  и
было огорожено зеленой улицей из  шпицрутенов,  но  другой рукой он  создает
более сильные привилегии,  которые не  нуждаются даже в  шпицрутенах.  Это -
привилегия капитала,  которая всей своей тяжестью ложится на действительного
золотопромышленника -  старателя и вносит в систему государственной экономии
громаднейшие дефициты  в  лице  того  остающегося в  земле  золота,  которое
старатель не  в  состоянии вырабатывать за свою сиротскую плату.  Настоящими
хищниками золота являются не старатели, а крупные золотопромышленники!..
   Сидя  на  крылечке паньшинской приисковой конторы и  любуясь привольной
картиной прииска, я часто думал о том, как немного нужно было сделать, чтобы
поставить золотое дело на настоящую почву.  Золотое дело,  как всякий другой
вольный  промысел,  нуждается прежде  всего  в  полнейшей свободе от  всякой
канцелярщины,  а  тем больше -  от  тяжелой полицейской лапы;  правительству
нечего  заботиться о  том,  как  организуется промысел:  форма  готова,  она
проходит в  лице  артели через  всю  нашу  историю,  и  нам  остается только
воспользоваться ею. Пусть старатель ищет золото, где хочет, и когда хочет, и
как  хочет.   Правительству  достаточно  разбросать  по  приискам  несколько
десятков своих  контор,  где  старатель мог  бы  сделать и  заявку  открытых
россыпей и  сдать  добытый металл  за  ту  же  цену,  какую  получают теперь
капиталисты-золотопромышленники.   Те  фиктивные  доходы,  которые  получает
теперь государство с гербовой бумаги,  с посаженной платы, удесятерились бы,
потому  что  золото  полилось бы  в  казну  широкой рекой.  Воровство золота
старателями пало бы само собой,  а  вместе с поднятием экономического уровня
поднялся  бы  и   нравственный.   Но  это  только  отрицательная  сторона  в
деятельности правительства по  отношению к  золотому делу,  только,  laisser
faire -  laisser passer;  если бы правительство действительно хотело поднять
золотое дело до своего естественного максимума, то оно не стало бы создавать
привилегий капитализму,  а,  наоборот,  позаботилось бы  о  тех  мозолистых,
покрытых потом руках,  которые добывают это золото из  земли.  При артельной
организации,  не  рискуя  ничем,  можно  устроить  дешевый  кредит,  который
особенно дорог старателям при  начале работ,  когда они являются на  прииски
после зимней голодовки;  в эту тяжелую пору каждый рубль дорог,  а между тем
взять его  старателю решительно негде.  Затем,  механическая промывка золота
несравненно выгоднее ручной, но только тогда, когда ею будут заведывать сами
старатели; роль правительства доставить им машины в долгосрочный кредит.
   Мы глубоко убеждены в том, что рано или поздно наша финансовая политика
обратит, наконец, свое внимание на старателей, как на могучую силу в золотом
деле;  эта сила теперь разрознена и  подавлена,  но дайте ей выход -  и  она
покажет  себя.  Против  старателей существует громадное  предубеждение,  как
против хищников по  преимуществу,  которые являются язвой на  золотом деле и
составляют вопрос государственной важности,  но  развяжите руки этой темной,
пугающей капиталистов силе, и обвинение в хищничестве и других пороках падет
силою  вещей.   Если  каторжный  труд  и   вечное  существование  впроголодь
развращающим образом действуют на старателей,  то, с другой стороны, шальные
деньги,  которые получаются золотопромышленниками без всякого труда и риска,
развращают  эту  сытую,  одуревшую  от  жира  среду  до  мозга  костей.  Что
выделывают на  свои  дикие капиталы эти...  дети  природы по  всей  Сибири -
вероятно, слыхал каждый.


XII

   Наступили первые  дни  августа.  Выпало два  холодных утренника,  и  не
успевшие  отцвести  лесные  цветочки  поблекли,  а  трава  покрылась желтыми
пятнами.  Солнце уж  не так ярко светило с  голубого неба,  позже вставало и
раньше ложилось; порывистый ветер набегал неизвестно откуда, качал вершинами
деревьев и  быстро  исчезал,  оставив  в  воздухе холодевшую струю.  Радости
короткого  северного лета  приходили к  концу,  впереди  грозно  надвигалась
бесконечная осень с ее проливными дождями, ненастьем, темными ночами, грязью
и холодом.  Почти все свободное время я проводил в лесу,  на охоте;  хвойный
лес  с  наступлением осени делался еще лучше и  точно свежел с  каждым днем.
Возвращаясь однажды с такой охоты, я шел на Паньшинский прииск по майновской
дороге; эта узкая лесная дорога, по которой с трудом можно было пробраться в
хорошую погоду, теперь представляла из себя узкое и глубокое корыто, налитое
липкой глинистой грязью.  Шагая по стороне дороги, я догнал тащившийся шагом
экипаж  Карнаухова.   На  козлах  сидел  Федя  и   правил  разбитой  тройкой
разномастных лошадей;  из повозки выглядывали ноги дьякона Органова, которые
я узнал по желтым шальварам.
   - А...  садитесь, сударь! - обрадовался мне Федя, останавливая свою еле
плетущуюся тройку. - Вроде как с мертвыми телами еду, - указал он головой на
экипаж.
   - Куда теперь Федя?
   - Да  надо пробиться домой,  только вот барин не в  себе,  да и  дьякон
тоже...
   - Что так?
   - Да вот посмотрите...
   Федя откинул кожаный фартук,  и  внутри экипажа,  рядом с  скорчившейся
фигуркой  Карнаухова,  я  рассмотрел  русую  голову  Органова,  перевязанную
полотенцами.
   - С  дьяконом-то  насилу  отводились  на  Майне,  -  повествовал  Федя,
закрывая фартук.
   - Как так?
   - Да так,  известно,  от собственной глупости.  Как приехали,  и  давай
пить,  и  давай пить...  Пили-пили-пили!  А  Тишка Безматерных с этого питья
даже,  можно сказать, совсем сбесился и придумал такую штуку: свечеру напоил
дьякона до положения риз,  а  утром и не велел давать опохмеляться.  Видишь,
ему  хотелось  поглядеть,  как  будет  ломать  дьякона  после  трехмесячного
пьянства...   Хорошо.   Проснулся  дьякон  и   первым  делом   просит  водки
поправиться. Не дали... Уж он просил-просил, молил-молил, на коленках ползал
- не  дали ни  капли!..  Дьякон-то стал их стращать,  что утопится в  шахте,
ежели не дадут водки.  Вот тут Синицын и придумал потеху: принес ящик из-под
вина,  поставил к  стенке и  говорит дьякону:  "Ежели проломишь лбом доску -
сейчас бутылку коньяку велю тебе подать"...  Ну, доски на ящике не то, чтобы
уж очень толсты,  а в полпальца все будут. Дьякон сперва было не соглашался,
а потом точно одурел -  как тяпнет головой в ящик, только доски затрещали...
Ведь  расшиб,  сударь!..  Если  бы  своими глазами не  видел,  никому бы  не
поверил.  Ну,  доску-то он точно прошиб, да и голову себе, однако, проломил:
кровь из  него так и  хлещет,  как из  барана,  а  те  хохочут-заливаются...
Хохотали-хохотали,  а тут наш дьякон и повалился, помутнел весь, ну, тогда и
давай  с  ним  отваживаться.   Дня  с  три  вылежал  без  языка,   а  теперь
выправляется.  Только бы до Паньшина довести в  живых,  а  там и  сам найдет
дорогу домой. Ох-хо-хо!..
   - Ну,  а  что  Бучинский?  -  спрашивал Федя.  -  Ужо  будет ему  баня,
голубчику... Только слабые нонче времена, сударь!
   Вечером, пока отдыхали и кормились лошади Карнаухова, мы долго сидели с
Федей на  крылечке.  Вечерняя заря  догорала,  окрашивая гряды белых облаков
розовым золотом;  стрелки елей  и  пихт купались в  золотой пыли;  где-то  в
густой осоке звонко скрипел коростель;  со  стороны прииска наносило запахом
гари и  нестройным гулом разнородных звуков.  Балаганы давно потонули в тени
леса  и  только  крайние из  них  пламя  горевших огней  на  мгновение точно
выхватывало из накоплявшейся мглы. Где-то встал и замер какой-то дикий крик;
может  быть,  это  последний вопль какой-нибудь жертвы человеческого насилия
или предсмертная агония зайца в когтях совы.
   - Большие подлецы бывают на свете,  сударь,  -  задумчиво говорил Федя,
насасывая свою пенковую трубочку.  -  Вот хоть Бучинского взять... Ведь он в
сделке с  Синицыным и  прудит ему золото с  нашего прииска пудами.  Ей-богу!
Майна-то,  сударь,  совсем бездушный прииск,  то  есть  золота в  нем  самая
малость,  а держится за него Синицын по той причине,  чтобы отвести глаза...
Так-то скупать золото неспособно, у кого своих приисков нет, а ежели прииска
есть -  только валяй.  А ревизор приехал -  покажут ему книги и вся недолга.
Так-то-с!..  А Синицын почему держится за Майну?  Оченно просто... эта самая
Майна села как раз посередь всех прочих приисков,  вот Синицын и доит их:  с
одной стороны подошли прииска Безматерных,  с другой - докторский, с третьей
- наш...  Только получай!  Все работают на Синицына,  сударь. И он же первый
друг-приятель всем:  и доктору,  и Тишке,  и нашему барину... А разве они не
знают всю его механику? Знают, да ничего не поделаешь, потому не пойман - не
вор... И очень просто это делается, сударь...
   Федя осторожно огляделся кругом и тихо заговорил:
   - Аксинью-то знаете?  Она будто в  куфарках у  Бучинского,  а на сам-то
деле метрессой...  Как же!  Ну-с, так золото-то через нее и прудят на Майну,
то есть не сама она таскает его туда, а есть у ней какой-то брат, страшенный
разбойник... Так вот он и есть коновод всему делу! Имя-то у него...
   - Гараська?
   - Он  самый,   сударь:   Гараська...  Отчаянная  голова,  сударь,  этот
Гараська! Штейгеря они тут уходили на Майне, и след простыл. Пьяный сболтнул
лишнее про ихние дела, Гараська-то и спустил его в шахту: только и видали...
Ревизор как-то  хотел словить этого Гараську,  караулил его  на  Майне целую
неделю,  ну,  Гараська и влетел было, да догадлив, пес: мешочек-то с золотом
прямо в  повозку к ревизору и подкинул,  ревизор сам и увез с собой краденое
золото,  а  там  уж  его добыли после из  повозки-то.  Так вот этот Гараська
скупает у паньшинских старателей золото,  да и сдает его Синицыну,  а барыши
пополам с Бучинским. Сказывают, у этого Гараськи есть какая-то девка. Ховрей
называется,  так эта самая Ховря в себе проносит золото и по этому случаю ее
коробкой, сударь, зовут на прииске.
   Федя долго рассказывал про подвиги Бучинского и  старателей,  жаловался
на  слабые  времена и  постоянно вспоминал про  Аркадия Павлыча.  Пересел на
травку,  на  корточки,  и  не  уходил;  ему,  очевидно,  что-то хотелось еще
высказать,  и  он  ждал только вопроса.  Сняв с  головы шляпу,  старик долго
переворачивал ее в руках, а потом проговорил:
   - Дьяконова шляпа-то у  меня...  По наследству мне досталась,  когда он
расстригался.  Мы ведь с ним старые знакомые, в городу-то когда он служил, я
частенько к нему захаживал... Хороший был человек, сударь, справный. А какой
хозяин -  все своими руками умел сделать: и за столяра, и за каменщика, и за
сапожника.  Хозяйственный человек,  одним словом.  Жена у  него тоже славная
была бабочка...  А знаете,  сударь,  - другим голосом прибавил Федя: - ежели
разобрать,  так дьякон от меня и  с кругу сбился.  Вот поди ты,  какая штука
может произойти!.. Ей-богу! Кажется, думать, так не придумать...
   - Что же ты сделал ему такое?
   - Я-то...  да оно делать-то ничего не сделал,  а  все-таки грех на моей
душе,  сударь. И попу каялся... да-с. Видите ли, захожу я раз к дьякону, вот
этак же  дело летом было,  сидим мы у  него вечером на крылечке и  калякаем.
Хорошо этак беседуем... Только двор-то крытый и совсем во дворе темно стало:
хошь глаз выколи.  Я  сидел-сидел,  да и говорю:  "Дай мне тыщу рублей -  не
пойду теперь на сарай".  -  Дьякон давай меня просмеивать,  что я  нечистого
боюсь,  а никакой нечисти,  говорит,  нет.  Старухи, говорит, придумали. Ну,
поспорили: он свое, я свое. Только мне это и покажись обидно, что дьякон как
будто над  моей необразованностью смеется,  вроде как  мужицкую мою глупость
хочет показать...  Так-с.  Я  и говорю дьякону:  -  а вот,  говорю,  генерал
Карнаухов,  покойник,  не глупее нас был,  а тоже этих привидениев до смерти
боялся... Тоже вот если заяц дорогу перебежит, поп встретится... Ну, сижу да
перебираю, что покойный барин не уважал, а дьякон, как отрежет мне: "Все это
бабьи запуки!.." Меня уж тут зло и взяло...  "Ах,  ты,  думаю,  долговолосый
баран..." Потом и говорю:  "Ну, ежели ты боек, дьякон, сходи сейчас на сарай
да принеси мне сена".  - "Черта, говорит за рога приведу"... Да как сидел, в
одной рубашке и кальцонах,  - марш на сарай. Ну, сижу на крылечке да слушаю,
как дьякон по двору босыми ногами шлепает.  Вот заскрипели половицы,  значит
на сарае бродит, потом, слышу, спущается по лесенке и сеном шуршит... Я даже
молитву хотел сотворить,  что  господь пронес благополучно на