лова с  мозгом,  как  дела?  -  спрашивал Флегонт Флегонтович,
вылезая из коробка. - Где наши?
   - Куда  им  деваться-то...  -  как-то  нехотя отвечал Гаврила Иванович,
моргая подслеповатыми крошечными глазками.
   - Небось пьянствуют?  Ох, чует мое сердечко, что все они лыка не вяжут,
а завтра в поход надо... Утром рано надо, чтобы к обеду поспеть в Причину.
   - Ничего,  продыбаются дорогой,  -  коротко  ответил  Гаврила Иванович,
поправляя ослабнувший на животе пояс.  -  Балованный народ ноне пошел, вот и
пируют... Чай пить будешь, Флегонт Флегонтыч?
   - Конечно,  будем чаевать. Пока лошади выстаиваются да пока есть будут,
мы еще и выспаться успеем... А где Метелкин?
   - Да  уж  не  знаю,  как  тебе и  сказать...  пожалуй,  серчать будешь.
Солдатка тут есть у нас, ну у ней и хороводится с нашими сосунками...
   - Так и есть,  так и есть!.. Ведь я же говорил русским языком, что буду
сегодня непременно и чтобы ждали меня... Ах, ты, господи, согрешил я с ними!
   - Как не ждать,  до самых вечерень ждали...  Ничего, Флегонт Флегонтыч,
не сумлевайтесь, продыбаются. Дорога тоже не малая, продует...
   Лицо у  Гаврилы Ивановича было сморщенное и  почти коричневое от работы
на  солнопеке;  жиденькая бородка  с  пробивавшейся сединой  украшала нижнюю
часть лица какими-то клочьями,  точно была усажена болотными кочками. Тонкий
нос  и   свежие  ровные  зубы  являлись  на   этом  старческом  лице  резкой
особенностью и  совсем не  гармонировали с  опустившейся,  точно расшатанной
фигурой. Когда Гаврила Иванович начинал говорить, густые черные брови у него
поднимались и  лоб  покрывался тонкими морщинками.  На  первый раз старик не
внушал к себе особенного доверия,  видно было сразу,  что этот мужик себе на
уме.
   - Золотая голова,  -  коротко отрекомендовал Собакин старика, когда тот
отправился собирать гулявшую по деревне партию.  -  Конечно, пальца в рот не
клади,  зато и дело знает так,  что комар носу не подточит...  Лет пятьдесят
золото роет и раза три уж в остроге отсидел за него.
   По своему положению Сосунки были глухою лесною деревней,  и  можно было
бы  ожидать,  что здесь все постройки будут из  нового крепкого леса,  но не
тут-то было -  все избы, как на подбор, глядели какими-то старыми грибами, и
только в двух-трех местах желтели новые крыши и то из драниц,  а не из тесу.
Гаврила Иванович придерживался общего распорядка и  проживал в  очень старой
избе,  в  которой по  зимам,  наверно,  было  страшно холодно.  О  надворных
пристройках я уже говорил. В одном углу лежала худая корова и, закрыв глаза,
сосредоточенно прожевывала  жвачку;  у  какой-то  вросшей  по  уши  в  землю
амбарушки рвалась на короткой цепи пестрая собачонка. Посредине двора стояла
приисковая  таратайка  -   двухколесная  тележка   с   откидным  дном.   Где
перебивалась скотина зимой -  я  не  мог  отыскать подходящего места.  Перед
окном избы  лежало два  сухих бревна,  точно обгрызенных с  обоих концов,  -
такие  бревна из  сухарника лежали и  у  других изб  и  заменяли "сосунятам"
поленницы дров.  В лесных глухих деревнях, где лес под боком и где, кажется,
можно было бы  запасти дров вовремя,  все  существуют "от бревна",  то  есть
ребятишки или бабы отгрызут от бревна аршин, расколют - вот и целое топливо,
а  назавтра та  же история.  Между тем эти же "сосунята" поставляют в  город
ежегодно сотни сажен дров.
   Внутренность избы Гаврилы Ивановича являлась как бы  продолжением того,
что было на дворе,  -  уж очень было в ней и пусто и голо,  точно сюда семья
переехала только на  время.  Для  "золотой головы" такая странная обстановка
была  плохой  рекомендацией.   Нас  встретили  за  порогом  два  белоголовых
мальчика,  которые сейчас же  и  забрались на  полати.  У  печки  возилась с
самоваром,  вероятно,  сноха  Гаврилы Ивановича,  молодая,  но  очень  худая
женщина с землистым цветом лица;  у окна с прялкой сидела какая-то старуха в
синем изгребном дубасе и, не торопясь, тянула бесконечную нитку.
   - Здравствуй,  баушка,  -  поздоровался Флегонт Флегонтович. - За вашим
золотом вот приехал...
   - В  добрый час,  Флегонт Флегонтыч...  Наше золото никому не заказано,
милый человек.  Только вот  сосуны-то  наши третий день пируют без  тебя,  и
Степка наш тоже.
   - Слышал, баушка.
   - Вечор жену  принялся было  поленом охаживать,  едва отняли бабенку...
Это  ваше  золото  самое,  Флегонт Флегонтыч,  нашей  сестре  больно  дорого
приходится: скружились с ним наши-то мужики, совсем скружились...
   Когда поспел самовар,  в избу вошел Гаврила Иванович;  он что-то ворчал
про себя и сердито плюнул в сторону.
   - Ну что?  - коротко спросил Флегонт Флегонтович, ставя на стол налитое
чаем блюдечко.
   - Не  спрашивай...  Как тараканы,  все по деревне расползлись,  способу
никакого нет.  Ну и  народ...  Степушка-то мой увязался за твоим Метелкиным,
ну,  я ему немножко тово, в затылок насыпал, чтобы помнил отца-то. А он одно
мелет:  "Тятенька,  я  рупь за  каждый день получаю и  могу себя уважить"...
Помешался парень на  рубле,  да  и  другие тоже.  Оно  точно,  что любопытно
рубли-то получать, на боку лежа, вот и спятили все с ума.
   - Ох,   уж  мне  эти  ваши  сосунки!   -  стонал  Флегонт  Флегонтович,
патетически хватаясь за  голову.  -  Платишь им  поденщины по рублю,  а  они
только пьянствуют...
   - А  по другим местам разве лучше нас?  -  заступился Гаврила Иванович,
подсаживаясь к самовару. - Взять хоть ту же Причину, да эти причинные мужики
с  кругу спились,  потому уж  такая рука им  подошла:  народ так и  валит на
Причинку,  а всем надо партию набирать;  ну, цену, слышь, и набавили до двух
целковых. У тебя в Причине тоже ведь партия ждет?
   - Партия,  Гаврила Иваныч...  Там мой компаньон Пластунов всем орудует.
Не знаю уж, как он там с причинными мужиками поправляется.
   - Бог не без милости, Флегонт Флегонтыч...
   Все время за  чаем разговор продолжался в  том же тоне,  причем Флегонт
Флегонтович сильно волновался,  размахивал руками и несколько раз принимался
ругаться на  чем  свет стоит -  ругаться в  пространство,  чтобы только душу
отвести.  На  дворе  давно  стояла весенняя голубая ночь  с  высоким молодым
месяцем;  где-то  лаяла собака и  слышался смешанный гул  пьяных голосов.  В
нашей  избе  горел сальный огарок,  тускло освещая неприглядную внутренность
избы Гаврилы Ивановича:  передний угол, оклеенный остатками обоев, с образом
суздальской работы;  расписной синий стол с самоваром, около которого сидела
наша  компания;  дремавших около  печки  баб,  белевшие  на  полатях  головы
ребятишек,   закопченный  черный  потолок,   тульское  ружье  на   стенке  с
развешанным около охотничьим прибором и т.д.
   - Ты бы прилег,  касатик, на лавочку да соснул малость... - проговорила
старуха, обращаясь ко мне. - Утре рано подымутся.
   Мне  оставалось только воспользоваться хорошим советом,  потому что сон
действительно начинал сильно одолевать.  Я  примостился на лавочку,  положив
под голову пальто,  и скорехонько заснул тяжелым крепким сном,  каким спится
только в  дороге.  Пахло чем-то  кислым и  смазанной дегтем кожей;  в  дверь
постоянно входили и  выходили;  по  стенам  и  потолку мигали  широкие тени;
где-то  далеко-далеко,  точно под  землей,  пропел петух...  Дальше уже  все
смешалось:   Флегонт  Флегонтович  кого-то  опять  ругал  и   несколько  раз
выскакивал на улицу, кто-то и в чем-то оправдывался слезливым голосом, потом
был какой-то шум, точно в избу Гаврилы Ивановича вносили тяжелый рояль.


IV

   Рано  утром на  другой день,  еще  "на  брезгу",  мы  оставили Сосунки.
Весеннее  холодное  утро  заставляло неприятно  вздрагивать,  и  я  напрасно
кутался в  свое осеннее пальто -  чисто весенняя изморозь так и  пронизывала
насквозь,  заставляя зубы выделывать дробь. Переход из теплой избы на мороз,
когда хотелось спать мертвым сном, делал наше путешествие очень неприятным.
   - Мы  теперь на  Причину поедем прямыми дорогами,  -  объяснял Собакин,
отчаянно зевая. - И во времени расчет, да и рабочим меньше соблазна в лесу.
   - А далеко будет?
   - Да верст сорок с хвостиком...
   Ездить   прямыми   дорогами   было   слабостью  Флегонта  Флегонтовича,
привыкшего шататься по  всевозможным лесным  трущобам,  и  другим оставалось
только покориться этой слабости, хотя Гаврила Иванович, кажется, предпочитал
сделать объезд.
   Сосунки скоро остались позади с своими гнилыми избушками,  и мы поехали
вниз по течению Ключевой,  по довольно торной дороге,  с  которой свернули в
лес.  На облучке нашего коробка,  рядом с молчаливым,  как пень,  Вахромеем,
поместился Гаврила Иванович,  надевший толстый чекмень и  заношенную баранью
шапку. За нами полз маленький обоз с партиею, то есть две телеги, из которых
на одной везли провиант и инструменты, а на другой рабочих. Последняя телега
представляла самую  живописную картину,  точно нагружена была  телятами:  не
проспавшиеся со вчерашнего хмеля "сосунята" сидели в  самом тяжелом молчании
и  только  в  такт  попадавшимся выбоинам и  кочкам болтали свешенными из-за
телеги  ногами.  Метелкин,  неопределенных лет  человек,  в  одном  плисовом
пиджаке и в ярко-красном шарфе на шее, шагал за телегой по стороне, стараясь
согреться ходьбой.  Издали я мог прежде всего рассмотреть нетвердую разбитую
походку;  черная поярковая шляпа открывала бледное чахоточное лицо с черными
большими  глазами,   большим  носом  и  редкой  козлиной  бородкой.  Флегонт
Флегонтович по  временам оглядывался на  своего провинившегося поверенного и
улыбался.
   - Продыбаются,  Флегонт Флегонтыч,  -  ответил на  эту  улыбку  Гаврила
Иванович,  тоже наблюдавший наш  обоз.  -  Оно  по  холодку-то  даже вот как
преотлично... Вон как Метелкин-то наш задувает.
   - Ведь вот какой народец! - заговорил Флегонт Флегонтович. - На маковую
росинку ничего нельзя поверить,  хоть того же Метелкина взять... Который год
я  с  ним маюсь,  а без него не могу -  и привык,  да и дело свое он отлично
знает.
   - Простудится он в одном пиджаке.
   - Метелкин-то?  Да  он в  этом пиджаке зимой верст по сорока уходит,  а
теперь ему  что  -  шутка...  Ничего его  не  берет,  такой  уж  человек.  А
сосунята-то, нечего сказать, хороши, только головами мотают...
   С каждым шагом вперед мы забирались в настоящую лесную пустыню,  где не
встретишь  жилья  на  расстоянии шестидесяти,  даже  восьмидесяти верст,  за
исключением  двух-трех  лесных  кордонов.  Лес  делался  выше,  наша  дорога
превратилась в  едва  заметную тропу  с  заросшей колеей.  Из  лесных  пород
господствовала сосна,  лишь изредка попадались березовые да осиновые гривки.
Меня  особенно  поражало  необыкновенное  количество  попадавшегося  в  лесу
валежника и стоявших лиственных сухарин.  Ель совсем не попадалась,  хоть на
Урале  в  таких  болотистых низменностях обыкновенно растет  самый  дремучий
ельник.  Гаврила Иванович объяснил,  что  в  допрежние времена здесь все рос
сплошной ельник,  а  потом  был  пожар,  и  после пожара пошла вот  сосна да
березняки.  Громадное  количество валежника объяснялось тоже  старым  лесным
пожаром.
   - Дикая сторона была совсем,  -  пояснил Гаврила Иванович, точно теперь
стояла не та же лесная глушь, едва тронутая человеческим жильем.
   Пятачковая казенная дача  занимает широкую  и  болотистую низменность в
двести тысяч  десятин;  широким краем она  уперлась в  речку Ключевую,  а  к
северу вышла неправильным углом.  На всем пространстве этой дачи встречается
только одна  небольшая возвышенность -  гора Липовая,  что  в  таком близком
соседстве  с  главною  массой  Уральского  кряжа  является  очень  странным.
Обыкновенно все подгорья,  особенно восточный склон Урала; усеяны отрогами и
гористыми возвышенностями.  Пятачковая дача  являлась каким-то  исключением.
Десятки болотистых озер и "озеринок" попадаются на каждом шагу, давая начало
десяткам болотистых речонок, которые постепенно сливаются в три главных реки
- реку Ключевую,  Малый и Большой Сулат. Наделавшая шуму речка Причинка была
притоком Большого Сулата в том месте, где он делал широкую петлю на север, а
потом круто поворачивал к юго-востоку;  на стрелке,  где сливались эти реки,
стояла деревушка Причина,  куда мы теперь ехали.  Население Пятачковой дачи,
за  исключением  двух-трех  лесных  кордонов,  жалось  по  краям,  и  только
несколько починков  и  деревушек рассажалось по  течению  Ключевой  и  обоих
Сулатов.  До  сих  пор  Пятачковая дача  служила  только  запасом горючего и
строевого материала,  специально для казенных горных заводов,  а  теперь,  с
постепенным упразднением казенного производства,  она  пустовала лет десять,
пока  золотопромышленники не  выхлопотали доступа  в  нее.  Сложилось что-то
вроде басни о скрытых сокровищах Пятачковой дачи,  и сюда теперь устремились
сотни предпринимателей с желанием выхватить лучшие куски.
   Мы  проехали  верст  пятнадцать;   совсем  рассветало,   но  солнце  не
показывалось - день наступил серый и с легким ветерком, игравшим по вершинам
сосен.  Наш  обоз  растянулся на  полверсты,  и  мы  часто  теряли  из  виду
следовавшие за  нами  подводы.  Обогнули  заросший кустарником низкий  берег
какого-то  озера,  переехали выбегавшую из  него безыменную речонку,  причем
лопнул тяж у нашего экипажа.  Произошла небольшая остановка.  Кучер Вахромей
угрюмо   выругался  и   без   всякой  причины  полоснул  хлыстом  щеголевато
перебиравшую ногами пристяжную.  Гаврила Иванович помог наладить случившуюся
поруху и,  когда мы тронулись в путь,  не сел на облучок,  а зашагал мерными
мужицкими шагами по стороне.  По дороге он сорвал веточку рябины и  принялся
ее  жевать,  сплевывая накоплявшуюся во рту горечь тоненькой струйкой сквозь
зубы, как плюют цивилизованные кучера и лакеи.
   - Здесь  не  ускочишь,  Флегонт Флегонтыч,  -  говорил он,  догоняя нас
тяжелой рысцой. - Мочежинки все пойдут, а летом в ненастье здесь такие пачки
да зыбуны стоят - не приведи господи.
   Пачками  и  зыбунами называют на  прямоезжих дорогах такие  места,  где
экипаж и  лошадей вязкая почва  совсем засасывает,  так  что  их  приходится
добывать бастрыгами. Теперь земля еще не совсем растаяла, и в "сумлительных"
местах  только  подозрительно покачивало,  точно  экипаж ехал  по  какому-то
подземному нарыву,  который вот-вот  лопнет.  В  одном  месте шумно сорвался
матерый глухарь и  стрелой,  низко  и  тяжело  полетел в  саму  чащу,  точно
брошенный сильной рукой тяжелый камень;  затем спугнули несколько рябчиков и
до  десятка  дупелей.  По  сторонам без  конца  вставали все  те  же  сосны,
попадался тот же  валежник;  где-то  далеко куковала кукушка.  Сосновая хвоя
глухо  шумела,  когда  набегал ветерок,  а  потом  опять  наступила мертвая,
тяжелая тишина.
   - Сказывают,  Дружков  проехал  на  Причину,  -  неожиданно  проговорил
Вахромей, нарушая царствовавшую тишину.
   - Кто сказывает-то?  -  вскипел Флегонт Флегонтович,  выпуская из зубов
дымившуюся сигару.
   - Да люди сказывают...  Ночью прямыми дорогами проехал Дружков,  а  час
места и Кривополов.
   - Что же ты, идол, молчал до сих пор... а? Где ты раньше-то был... а?..
"Сказывают... сказывают..." Тьфу!.. С партией проехали?..
   - Сосунята видели...
   - Господи,  а мы-то ползем...  Гаврила Иванович,  слышал?.. И ты, поди,
тоже слышал про Кривополова и молчишь?..
   - Оно,  точно,  болтали промежду себя, Флегонт Флегонтыч... - уклончиво
ответил Гаврила Иванович,  стараясь шагать в стороне от нашего экипажа. - На
четырех подводах, болтают, Дружков проехал, а потом уж Кривополов.
   - О господи...  За чьи только грехи я мучусь с вами?! - яростно возопил
Флегонт Флегонтович,  поднимая руки кверху,  как  трагический актер.  -  Ну,
Вахромей молчит -  у  него уж  такой характер,  всегда пень пнем,  а  ты-то,
ты-то, Гаврила Иваныч?!. Ведь я на тебя, как на каменную стену, надеюсь! Что
мы  теперь будем делать,  если они  опередят нас?..  Ну,  говори?..  Кто  их
проведет прямой-то дорогой?
   Гаврила Иванович только  жевал  губами  и  несколько раз  поправил свою
баранью шапку: дескать, "вот вышла же этакая оказия, в сам-деле"...
   - Может,  заплутаются еще по лесу-то,  Флегонт Флегонтыч, - проговорил,
наконец,  старик в  свое  оправдание.  -  Тоже дивно места надо проехать,  а
дорога  вон  какая...   не  ускочишь.   Ей  богу,   Флегонт  Флегонтыч,   не
сумлевайтесь.
   - Идолы вы,  вот что!  "Не сумлевайтесь!" - кричал Флегонт Флегонтович,
размахивая руками.  -  Это  мы  дурака-то  валяем,  а  небось,  Кривополов с
Дружковым опередили нас... Ах, господи, вот еще наказанье-то!..
   Чтобы  сорвать  на   ком-нибудь  свое  расходившееся  сердце,   Флегонт
Флегонтович  накинулся  на  Метелкина,   причем  с  логикой  рассердившегося
человека всю вину взвалил на него,  потому что, если бы он, Метелкин, держал
партию в  порядке и  сам  не  пьянствовал,  тогда мы  вчера бы  еще  в  ночь
отправились в  Причину.  Метелкин отмалчивался с  виноватым видом,  что  еще
более сердило Флегонта Флегонтовича.
   - Ведь  вот  нар-родец...  -  проговорил  Флегонт  Флегонтович,  устало
откидываясь на спинку экипажа.  - Слышали? Все хороши... А между тем... Уж я
не  так бы распек Гаврилу Иваныча,  да теперь нельзя -  от него все зависит.
Пожалуй,  еще  рассердится да  бросит в  лесу,  тогда хоть  назад ворочайся.
Признаться сказать,  местечко-то у  нас на Причине уж давненько присмотрено,
теперь только его взять остается... Есть в Причине один мужик, так он совсем
бросовый -  Спирька Косой. Ну, через этого Спирьку мы на место натакались...
собственно,   Гаврила  Иваныч.   Конечно,   и   Спирьке  и  Гавриле  Иванычу
благодарность известная,  ну,  уж  это  у  нас такой порядок,  вроде награды
выдаем за  хорошее место.  Вот  я  и  того,  боюсь  ссориться с  Гаврилой-то
Иванычем, потому - нужный человек. А все-таки, согласитесь, какой народ: все
слышали и молчат...  Уж сумеют напакостить.  Да... Какую цену дерут с нас за
эту  ночь вот  простые этакие мужики,  вон головами-то  болтают,  которые на
задней телеге, потому - чувствуют, что без них нельзя...
   У  Собакина,  как и у многих других,  была слабость сделать дело не как
другие делают,  а  наособицу,  при помощи какого-нибудь нужного человека.  У
него всегда был на  примете такой человечек,  и  он надеялся именно на него.
Это  было  своего  рода  суеверие,   но  золотопромышленники  не  отличаются
отсутствием  предрассудков и  всегда  рассчитывают все  приметы:  тяжелые  и
легкие дни,  встречи, сны и т.д. К числу таких предрассудков можно отнести и
слепую веру  в  разных особенных человечков,  через посредство которых можно
сразу  ухватить  настоящий кус.  Конечно,  в  подтверждение приводится масса
соответствующих  примеров:   такому-то  указал  место  башкир,  а  такому-то
пьяница-старатель,    ну,    отчего   же    и    Спирька   Косой   не    мог
облагодетельствовать?..  Может  быть,  это  опоэтизированная точка зрения на
жизнь  вообще,  и,  вероятнее всего,  такая вера  выработалась самой жизнью,
когда завтрашний день вечно стоит вопросительным знаком.
   - Вам-то  все  это  смешно,  а  мы  даже  очень  хорошо знаем  все  эти
приметы...  да-с! - говорил Собакин с уверенностью испытавшего человека. - Я
даже записывал эти приметы, и все выходило по ним.
   - Отчего  же  в  Америке,  например,  золотопромышленники обходятся без
примет, а надеются только на свои знания и на энергию?
   - Э,  батенька... славны бубны за горами. Наверно, и у них свои приметы
есть...  Уж  извините,  чтобы  так,  простону,  нет,  что-нибудь да  есть...
Конечно,  оно  глупо немножко верить,  что  вот  заяц  перебежит дорогу -  и
кончено, а если оно так выходит...
   В   подтверждение  своих   слов   Собакин   рассказал  несколько  самых
убедительных случаев,  когда стоило перейти дорогу попу, бабе или перебежать
зайцу - и самое верное дело провалилось.
   В  одном  месте  нашу  дорогу пересекла свежая колея.  По  внимательном
и