-то она рада этому самому...
   Поймав улыбку Марьи, он смущенно прибавил:
   - Вы  не  думайте,  чтобы через мои  руки  она  помирала...  Пальцем не
тронул. Прежде случалось, а теперь ни боже мой...
   - Жениться будете?
   - Как сорочины минуют,  подумываю... Вот вы-то меня не дождались, Марья
Родивоновна!..
   - Сватайте Наташку:  она лицом-то вся в Феню.  Я ее к себе на Богоданку
увезу погостить...
   - А   ведь  оно   тово,   действительно,   Марья  Родивоновна,   статья
подходящая...  ей-богу!.. Так уж вы, тово, не оставьте нас своею милостью...
Ужо подарочек привезу.  Только вот Дарья бы померла,  а  там живой рукой все
оборудуем. Федосья-то Родивоновна в город переехала... Я как-то ее встретил.
Бледная такая стала да худенькая...
   Марье пришлось прожить на  Фотьянке дня три,  но  она все-таки не могла
дождаться баушкиных похорон.  Да  надо  было  и  Наташку  поскорее  к  месту
пристроить.  На  Богоданке-то  она  и  всю  голову  прокормит и  пользу  еще
принесет.   Недоразумение  вышло  из-за  Петруньки,   но  Марья  вперед  все
предусмотрела.  Ей было это даже на руку,  потому что благодаря Петруньке из
девчонки можно было веревки вить.
   - Я твоего Петруньку тоже устрою,  - говорила Марья, испытующе глядя на
свою жертву.  -  Много ли парнишке надо.  Покойница-баушка все взъедалась на
него, а я так рада: пусть себе живет. Не чужие ведь...
   Наташка точно оттаяла от  этих  слов,  хотя раньше и  не  любила Марьи.
Марья,  не теряя времени, сейчас же увезла ее на прииск и улещала всю дорогу
разными наговорами,  как хороший конокрад. Нужно заметить, что приезжала она
на Фотьянку настоящей барыней,  на лошадях Кишкина и в его долгушке. Наташку
дорогой взяло раздумье относительно надоедавшего ей старика,  но Марья и тут
сумела ее  успокоить,  а  кому же верить,  как не Марье.  Когда она жила еще
дома, так все под ее дудку плясали: и сама Устинья Марковна, и тетка Анна, и
Феня.
   - Старичок ежели пошутит,  так не велика беда,  - наговаривала Марья. -
Это не то, что молодые парни зубы скалят...
   Таким  образом,  Марья  торжествовала.  Она  обещала привезти Наташку и
привезла.  Кишкин, по обыкновению, разыграл комедию: накинулся на Марью же и
долго ворчал,  что у  него не богадельня и что всей Марьиной родни до Москвы
не  перевешать.  Скоро этак-то  ему  придется и  Тараса Мыльникова кормить и
Петра Васильича.  На  Наташку он не обращал теперь никакого внимания и  даже
как будто сердился.  В  этой комедии ничего не понимал один Семеныч и ужасно
конфузился каждый раз, когда жена цеплялась зуб за зуб с хозяином.
   - Очень уж  ты свободно разговариваешь с  ним,  Маша,  -  усовещивал он
жену. - От места еще мне откажет...
   - Не откажет, старый черт!.. А откажет, так и без него местов добудем.
   Устроив Наташку на  прииске в  своей  горенке,  Марья  опять склалась и
погнала на Фотьянку хоронить баушку Лукерью,  а  оттуда в Балчуговский завод
проведать своих.  Она  уже  слышала стороной,  что  отец  не  совсем тверд в
разуме,  и, того гляди, всем имуществом завладеет Анна. Она и то разжалобила
отца своими ребятишками. Яша Малый, конечно, ничего не получит, да и Татьяна
тоже,  - разе удобрится мамынька Устинья Марковна да из своей части отвалит.
Старушка тоже древняя и тоже не очень тверда разумом-то... А главная причина
поездки заключалась в желании видеться с Матюшкой, который по уговору должен
был ее подождать у Маяковой слани. Марья уезжала одна, в приисковой тележке,
в каких ездили все старатели.
   - Смотри,  не  пообидел  бы  кто-нибудь  дорогой,  -  говорил  Семеныч,
провожая жену, - бродяги в лесу шляются...
   - Ты вот за Наташкой-то не очень ухаживай, - огрызнулась Марья.
   Она  раньше боялась мужа,  потом  стыдилась,  затем жалела и,  наконец,
возненавидела,  потому что  он  упорно не  хотел  ничего замечать.  И  таким
маленьким он ей казался...  Вообще с  Марьей творилось неладное:  она ходила
как в тумане, полная какой-то странной решимости.
   - Наташка, будешь убираться в конторе, так пригляди, куда прячет Андрон
Евстратыч ключ от железного сундука,  -  наказывала она перед отъездом. - Да
возьми припрячь его при случае...
   Наташка не поняла, для чего нужно было прятать ключ. Марья окончательно
обозлилась и объяснила:
   - Надоел он мне,  как горькая редька...  Пусть поищет, старая крыса. За
тебя  с  Петрунькой поедом съел.  Положи ключик-то  на  полочку под  образа.
Поняла?
   Наташка  теперь  поняла  и  даже  ухмыльнулась.  Ей  понравилась  мысль
испугать  противного старичонку,  который  опять  начал  поглядывать на  нее
маслеными глазами.
   Семеныч "ходил у  парового котла" в  ночь.  День он спал,  а  с  вечера
отправлялся к  машине.  Кстати  сказать,  эту  ночную работу мужа  придумала
Марья,  чтобы Семеныч не  мешал ей  пользоваться жизнью.  Она  сама  просила
Кишкина поставить мужа в ночь.
   - Играешь,  Марьюшка,  - посмеялся Кишкин. - Ну, ну, я ничего не вижу и
ничего не знаю... Между мужем и женой бог судья. Ты мне только тово...
   - А вот я уеду в Балчуговский завод,  так вы уж сами тут промышляйте. В
конторе одна Наташка останется... Ну что, довольны теперь?..
   - Озолочу, Марьюшка.

   Около полуночи,  когда Семеныч дремал у своей машины, прибежал кто-то и
сказал,  что  в  конторе неладно.  Все  бросились туда.  Там произошло нечто
ужасное...  В самой конторе лежал зарезанный Кишкин. Он был в одном белье и,
видимо, отчаянно защищался, потому что руки были страшно изрезаны. В горенке
Семеныча оказалось целых три  трупа:  в  своей постели на  полу лежал убитый
Петрунька,  -  видимо,  его убили сонного,  Наташка лежала в  самых дверях с
размозженным черепом, а на крылечке сама Марья. Все было залито кровью. Цель
убийства была ясна:  касса оказалась пустой... У всех мелькнула одна и та же
мысль при виде этой картины:  некому этого сделать,  кроме все того же Петра
Васильича.  Пошел мужик на отчаянность. Конечно, его работа. Кому же больше?
Оставалось непонятным только одно, как Марья опять вернулась в свою горенку?
Все видели,  как она еще днем уехала на Фотьянку.  Лошадь нашли на дороге, -
она  была  привязана к  дереву  в  стороне от  дороги.  Подозрение на  Петра
Васильича увеличилось еще тем, что его видели именно в этот день недалеко от
прииска, а потом он вдруг точно в воду канул. Конечно, его дело... С Сиротки
он ушел после обеда.  Матюшка лежал больной у  себя в  землянке.  Он защищал
Петра Васильича.  Мало ли  по лесу бродяг шляется:  подглядели и  прикончили
всех.
   Приехали  на  Богоданку  следователь,   урядник,   понятые.   Произвели
следствие, которое подтвердило общее подозрение: за кассой нашли шапку Петра
Васильича, которую все признали. Очевидно, он забыл ее второпях. Следователь
уже  составил  полный  план,  как  совершилось преступление:  Петр  Васильич
встретил Марью на дороге и  под каким-то предлогом уговорил вернуться домой.
Может быть, он ей сказал, что Кишкин и Наташка убиты, а когда она вернулась,
он убил и ее,  чтобы скрыть всякие следы. В сущности, это было очень неясное
объяснение, но пока единственное.
   - Когда следователь уехал уже  домой,  раскрылось новое обстоятельство,
перевернувшее все: недалеко от Маяковой слани нашли убитого Петра Васильича.
Очевидно, он был убит на дороге, а затем уже стащен в болото.


VI

   Дела у компании шли тихо.  Старательские работы сведены были на нет,  и
этим самым уничтожено было в  корне хищничество,  но  вместе с  тем компания
лишилась  и  главной  части  своих  доходов,  которые  получались раньше  от
старателей.  Но  Оников хотел  быть  последовательным и  решился вести  дело
исключительно компанейскими работами.  Во-первых,  был расчет на Рублиху,  а
потом  немного  пониже  Фотьянки отводили течение реки  Балчуговки в  другое
русло,  -  нужно было взять россыпь, по которой протекала эта река, целиком.
Уже  второй  год  устраивалась громадная плотина,  отводившая реку  в  новое
русло.  Целую зиму велась эта  грандиозная работа,  стоившая десятков тысяч.
Когда вода была отведена, приступили к вскрыше верхнего пласта, покрывавшего
россыпь.  Вместе с  наступлением весны должна была открыться и промывка этой
россыпи,  для  чего  поставлено было несколько бутар и  две  паровые машины.
Новый  прииск  лежал  немного  пониже  Ульянова  кряжа,  так  что,  по  всем
признакам,  россыпь образовалась из  разрушившихся жил,  залегавших именно в
этом  кряже  так,  что  золото зараз  можно было  взять и  из  россыпи и  из
коренного месторождения.
   - Мы возьмем золото с хвоста и с головы,  - повторял Оников, встречаясь
с Родионом Потапычем.
   - Что же,  ваши бы  слова да богу в  уши,  -  уклончиво отвечал старик,
окончательно возненавидевший Оникова.
   Положение Фотьянки было отчаянное. Кедровское золото кое-кого поманило,
кое-кого даже помазало по губам, но в общем масса бедствовала хуже прежнего,
потому  что  кончились старательские работы собственно в  Балчуговской даче.
Эти работы давали крохи,  но эти крохи и были дороги, потому что приходились
главным образом на голодное зимнее время.  Нерасчетливый промысловый рабочий
не умел сберегать на черный день, а добытые на приисках гроши пели петухами.
Отдельные случаи более или менее случайного обогащения совершенно терялись в
общей массе рабочей бедности.
   Уничтожение старательских работ в  компанейской даче  отразилось прежде
всего на податях.  Недоимки были и  раньше,  а  тут они выросли до громадной
суммы.  Фотьянский старшина выбился из  сил и  ничего не мог поделать:  хоть
кожу сдирай.  Наезжал несколько раз  непременный член по  крестьянским делам
присутствия вместе с исправником и тоже ничего не могли поделать.
   - Как же это так,  -  удивлялся член,  -  кругом золото, а вы не можете
податей заплатить?..
   - Точно так,  вашескородие,  -  отвечал староста.  - Кругом золото, а в
середке бедность...  Все от компании зависит: ежели б объявили старательские
работы,  оно все же передышка...  Не настоящее дело,  а  из-за хлеба на воду
робили.
   Переговоры с  Ониковым по  этому поводу тоже ни  к  чему не повели.  Он
остался  при   своем  мнении,   ссылаясь  на   прямой  закон,   воспрещающий
старательские работы.  Конечно,  здесь дело заключалось только в  игре слов:
старательские работы  уставом  о  частной золотопромышленности действительно
запрещены,  но  в  виде  временной  меры  разрешались работы  "отрядные" или
"золотничные", что в переводе значило то же самое.
   - Я поступаю только по закону, - говорил Оников с упрямством безнадежно
помешанного человека. - Нужно же было когда-нибудь вырвать зло с корнем...
   - Да...  гм...  Но  апостол  Павел  сказал,  что  "по  нужде  и  закону
применение бывает". Ваши реформы отзываются на казенных интересах.
   - О,  это напрасно!  Дайте что угодно рабочим,  они все пропьют...  Что
дала Кедровская дача?..
   Дело в том,  что собственно рабочим Кедровская дача дала только призрак
настоящей работы,  потому что здесь вместо одного хозяина,  как у  компании,
были десятки,  - только и разницы. Пока благодетелями являлись одни скупщики
вроде  Ястребова.  Затем  мелкие  золотопромышленники могли  работать только
летом, а зимой прииски пустовали.
   Недовольство рабочих  новым  главным  управляющим пережило свою  острую
форму.   Его  даже  не  ругали,  а  глухое  мужицкое  недовольство  росло  и
подступало, как выступившая вода из берегов.
   - У  меня разговор короткий:  чуть что,  сейчас рабочих из  других мест
кликну, - хвастался Оников. - Всякое дело необходимо доводить до конца.
   Родион  Потапыч  сидел  на  своей  Рублихе и  ничего  не  хотел  знать.
Благодаря штольне углубление дошло уже до сорок шестой сажени.  Шахта стоила
громадных денег,  но за нее поэтому так и держались все. Смертельная болезнь
только  может  подтачивать организм с  такой  последовательностью,  как  эта
шахта.  Но Родион Потапыч один не терял веры в  свое детище и  боялся только
одного, что компания не даст дальнейших ассигновок.
   Раз  ночью старик сидел в  конторке и  дремал.  Его разбудил осторожный
стук в окно.
   - Кто там, крещеный?
   - Можно зайти, дедушка, обогреться?..
   - Дня-то тебе не стало?  -  удивился Родион Потапыч, разглядывая чье-то
молодое лицо с окладистой русой бородкой. - Ступай в двери.
   Через  несколько  минут  в  дверях  конторки  показался  Матюшка,  весь
засыпанный снегом. Родион Потапыч с трудом признал его.
   - Ты что это полуночничаешь?  -  сердито спросил его старик.  - Мало ли
тут шляющихся по лесу-то...
   - Я с делом,  дедушка... - рассеянно ответил Матюшка, перебирая шапку в
руках. - Окся приказала долго жить...
   - Кончилась?..  -  участливо спросил старик,  сразу изменившись.  - Ах,
сердяга... Омманула она меня тогда, ну, да бог ее простит.
   - Цельную неделю,  дедушка, маялась и все никак разродиться не могла...
На голос кричала цельную неделю,  а в лесу никакого способия.  Ах,  дедушка,
как она страждила... И тебя вспомнила. "Помру, грит, Матюшка, так ты сходи к
дедушке на Рублиху и поблагодари, что узрел меня тогда".
   - Вспомнила?
   - И  еще  как,  дедушка...  А  перед  самым концом как  будто стишала и
поманила к себе,  чтобы я около нее присел.  Ну, я, значит, сел... Взяла она
меня за руку,  поглядела этак долго-долго на меня и  заплакала.  "Что ты,  -
говорю,  -  Окся: даст бог, поправишься..." - "Я, грит, не о том, Матюшка. А
тебя мне жаль..." Вон она какая была,  Окся-то. Получше в десять раз другого
умного понимала...
   Постоял Матюшка у  порога,  рассказал еще  раз  о  смерти Окси и  начал
прощаться. Это опять удивило Родиона Потапыча.
   - Да ты чего это ночью-то хочешь идти? - проговорил старик. - Оставайся
у нас на шахте переночевать.
   Матюшка переминался с  ноги  на  ногу,  а  потом вдруг у  него по  лицу
посыпались быстрые молодые слезы.
   - Тошно мне,  дедушка...  -  шептал он задыхавшимся голосом.  - Ах, как
тошно...
   Старик нахмурился: разве модель мужику реветь?..
   Матюшка  так  и  не  остался ночевать.  Он  несколько раз  нерешительно
подходил к двери конторки, останавливался и опять отходил. Вообще с Матюшкой
было неладно, как заметили все рабочие.
   В  другой раз он спустился в  самую шахту и  отыскал Родиона Потапыча в
забое, где он закладывал динамитные патроны для взрыва.
   - Эк ты напугал меня, - рассердился Родион Потапыч. - Ну чего опять?..
   Матюшка  молчал.   Старик  с  удивлением  посмотрел  на  него.   Этакий
молодчага-парень,  ежели бы не дурь.  Руки одни чего стоят.  Вот бы в  забой
поставить!
   Когда взрыв был  произведен и  Родион Потапыч взглянул на  обвалившиеся
куски камня,  то даже отшатнулся, точно от наваждения. Взрывом была обнажена
прекрасная жила толщиной в полтора аршина,  а в проржавевшем кварце золотыми
слезами блестел драгоценный металл.
   - Что же  это такое?  -  изумлялся старик,  глядя на Матюшку.  -  Сколь
бились мы  над  ней,  над жилой,  а  она вон когда обозначилась...  На  твои
счастки, Матюшка, выпала она!..
   Матюшка опять молчал,  а  у  Родиона Потапыча блестели слезы на глазах.
Это  было его последнее золото...  Выломав несколько кусков получше,  старик
велел  забойщикам подняться  наверх,  а  западню  в  шахту  запер  на  замок
собственноручно... Оно меньше греха.
   Открытие жилы в  Ульяновом кряже произвело настоящий переполох.  Оников
прискакал сломя  голову  и  расцеловал Родиона  Потапыча  из  щеки  в  щеку.
Спустившись в  шахту,  он  долго  любовался жилой  и  вслух  делал примерные
вычисления. На худой конец оправдаются все произведенные расходы, да столько
же получится дивиденда.
   - Надо деньги-то считать, когда они в карман положены, - строго заметил
Родион Потапыч.
   - Ничего, сосчитаем и не в кармане...
   Старик молча торжествовал свою  победу:  Рублиха не  обманула,  хотя  и
стоила страшно дорого. Да, он показал, какое золото в Ульяновом кряже старые
штейгеры открывают... Вот только голубчик Степан Романыч не дожил.
   Приехал  любоваться Рублихой  и  сам  горный  секретарь  Илья  Федотыч.
Спустился в  шахту,  отломил на  память кусок кварцу с  золотом и  милостиво
потрепал старого штейгера по плечу.
   - Молодые-то хоть и поют петухами,  а без нас,  стариков,  дело, видно,
тоже не обойдется. Так, Родион Потапыч?
   - Молодых-то гусей по осени считают, Илья Федотыч...
   На  Рублихе пока сделана была передышка.  Работала одна паровая машина,
да неотступно оставался на своем месте Родион Потапыч.  Он,  добившись цели,
вдруг сделался грустным и задумчивым,  точно что потерял. С ним теперь часто
дежурил Матюшка,  повадившийся на  шахту неизвестно зачем.  Раз  они  сидели
вдвоем  в  конторке и  молчали.  Матюшка совершенно неожиданно рухнул  своим
громадным телом в ноги старику, так что тот даже отскочил.
   - Дедушка,  голубчик,  тошно мне,  а силы своей не хватает... Отвези ты
меня к следователю в город. Мое дело...
   - Да ты рехнулся, парень?.. Какое дело?..
   - А на Богоданке?.. Я всех троих порешил. Петр Васильич подбил: ограбим
да ограбим Кишкина. Ну, я и соблазнился и Марью настроил, чтобы ключ добыла,
а она через Наташку... Я ее на дороге встретил, ну, вместе на прииск ночью и
пришли. Петр Васильич в сторожах сперва стоял, а я в горницу к Марье прошел.
Ключ-то Наташка у  старика выкрала...  Ну,  я  захожу в  контору из Марьиной
горницы,  а Кишкин и проснись на грех... Как закричит... Все у меня в голове
перемешалось...  ударил я  его и  сразу заморил,  а  Петр Васильич уже около
кассы  с  ключом и  какие-то  бумаги себе  за  пазуху сует...  Потом Наташка
очнулась;  ну,  мы  всех  прикончили разом,  чтобы  никакого  следа.  Деньги
захватили -  и  в лес.  Ночью около огонька принялись делить...  Вижу,  Петр
Васильич обманывает меня,  а потом, думаю, уйдет он с деньгами-то куды глаза
глядят,  а на меня все свалят...  Ну, тут я и его прикончил. Все равно выдал
бы...  На него все улики были. Ночью же пришел я домой и сказался больным, а
Окся-то и догадалась,  что неладное дело.  Так ничего и не сказала, а только
перед самой смертью говорила все... "За твой, грит, грех помираю!" И так мне
стало тошно с того самого время: легче вот руки наложить на себя... места не
найду...
   Родион Потапыч молча его  выслушал,  молча взял веревку и  молча связал
ему крепко руки.
   - Повремени малость...  -  сказал старик, не глядя на Матюшку. - Я тебя
представлю куды следует.
   Захватив с  собой  топор,  Родион  Потапыч спустился один  в  шахту.  В
последний раз он  полюбовался открытой жилой,  а  потом поднялся к  штольне.
Здесь он прошел к выходу в Балчуговку и подрубил стойки,  то же самое сделал
в  нескольких местах посредине и  у  самой шахты,  где  входила рудная вода.
Земля быстро обсыпалась,  преграждая путь стекавшей по штольне воде.  Кончив
эту работу,  старик спокойно поднялся наверх и  через полчаса вел Матюшку на
Фотьянку, чтобы там передать его в руки правосудия.
   В  ту  же ночь Рублиху залило водой,  а  старый штейгер сидел наверху и
смеялся теперь уже сумасшедшим смехом.

   Залитую водой Рублиху возобновить было,  пожалуй,  дороже,  чем  выбить
новую  шахту,  и  найденная старым  штейгером золотоносная жила  была  снова
похоронена в земле.  Да и компании теперь было не до нее. Устроенная плотина
на Балчуговке была размыта весенней водой,  и  все работы,  подготовленные с
громадными затратами,  были  покрыты речным илом.  Эти  две  больших неудачи
отозвались  в  промысловом бюджете  очень  сильно,  так  что  представленные
Ониковым сметы не получили утверждения,  и компания прекратила всякие работы
за их невыгодностью.  И это в такой местности,  где при правильном хозяйстве
могло благодействовать стотысячное население и десяток таких компаний...
   Родион Потапыч действительно помешался.  Это было старческое слабоумие.
Он  бредил каторгой и  ходил по Балчуговскому заводу в  сопровождении палача
Никитушки,  отдавая грозные приказания.  За  этой  парой  всегда  шла  толпа
ребятишек.
   Феня ушла в Сибирь за па