шу глупость,  а
дьякон как ухнет,  как заревет...  Ну,  ей-богу,  медведю или чумному быку в
пору!  Меня так и затрясло, а дьякон тошнее того ревет, да со страхов-то как
кинется, да на столб и оземь...
   Федя помолчал, раскурил трубочку и продолжал:
   - Вот  оно куда глупое-то  слово человека приводит,  сударь!  Я  только
хотел спичкой чиркнуть да свету добыть,  а в избе дьяконица тоже как ухнет и
тоже оземь,  вроде как  квашонка.  Баба последнее время ходила,  а  тут  как
услыхала,  что дьякон,  словно под ножом,  - ревет со страху и покатилась по
избе.  Ах!  ты господи милостивый!  Уж не помню,  как я за ворота выскочил и
только на улице маненько опамятовался...  Ну,  дьякон тоже на улицу за мной.
"На черта,  говорит,  ногой наступил"...  А на самом лица нет. Что делать?..
Перекрестился я, зажег спички, и пошли мы досматривать, где этот черт лежит.
И что бы вы, сударь, думали? Подходим к сараю, а около сарая лежит теленочек
пестренький;  корова-то,  значит,  только-только успела отелиться, он еще не
успел и  обсохнуть,  сердечный,  как дьякон наступил на него ногой и слышит,
что под ногой и теплое,  и мокрое,  и живое,  и мохнатое...  Ну, натурально,
черт!.. Ну-с, тут нам даже смешно стало, опять по глупости по нашей. Он черт
и оказался...
   - Теленок-то?
   - Теленок само собой,  а  черт само собой,  сударь.  Вот  вам  это даже
смешно кажется,  ан дело-то не смешно вышло...  Вы послушайте, что дальше-то
было.  С того самого случая и начни дьяконица хворать... Выкинула она первым
делом дите,  а потом как под сердце подкатит - дьяконица глаза под лоб, пена
у  рта,  а  сама по полу катается.  Ей-богу...  Ну,  обнакновенно,  потащили
дьяконицу по докторам: один то, другой другое... И грешно, и смешно про этих
докторов,  сказывать, сударь. Один ее все голодом морил, недели с три морил,
пока у дьяконицы язык не отнялся;  другой холодной водой ее обливал,  третий
льдом ее обложил - нет нашей дьяконице лучше и шабаш: урчит в утробе и конец
делу,  а  потом под сердце.  Бились-бились с  дьяконицей,  а потом дьякон уж
догадался,  что тут не доктора надо...  Он,  черт-то,  в  утробу к дьяконице
забрался.  Нет, вы, сударь, не смейтесь, а слушайте, что дальше-то было. Как
догадались об этом, по-вашему... а?..
   - Право не знаю...
   - Вот то-то и  есть...  А  дело проще пареной репы.  Старушоночка одна,
побирушка,  научила.  Как дьяконице подкатило,  старушоночка и  говорит:  "А
прочитай исусову  молитву"...  Ну,  обнакновенно,  дьяконица только  перстом
показывает, что "он" ей не дает исусову молитву читать.
   - У дьяконицы просто была падучая...
   - Ну,  пусть будет по-вашему падучая, а мы знаем эту падучую, сударь...
Вы  послушайте дальше-то.  Дьякон  тоже  все  по-вашему  же  говорил и  всех
старушонок-лекарок в  три шеи гнал...  А  тут и  случись дьякону куда-то  на
покос  уехать,  сено  ставили.  Тут  дьяконицу и  научили к  одному старичку
обратиться,  чтобы  попользовал...  А  старичок этот  многим уж  помог.  Ну,
дьяконица к нему, а старичок говорит: "хорошо; только, чтобы делать все, как
я  скажу".   Обыкновенно,  дьяконица  рада-радехонька,  только  вылечи.  Вот
прихватил старичок двух старушек и  пришел к  дьяконице...  Вбил в стену два
гвоздя,  поставил дьяконицу к  стене и прикрутил ей руки к гвоздям веревкой.
Хорошо.  Потом  как  разбежится да  головой прямо  в  брюхо  дьяконице...  А
могутный из  себя старичок был -  ну,  дьяконица и  запела на все голоса.  А
старичок-то сотворит молитву,  разбежится да опять головой,  по-бараньему, в
брюхо дьяконице.  Ну, таким манером орудовал он часа полтора, пока дьяконица
билась на гвоздях да ревела,  а потом,  как стихла, он ее и велел на кровать
положить.  Совсем было вылечил: сначала-то будто охала, а потом и затихла...
А  дьякон-то и  воротись на притчу:  старика в шею,  старушонок за шиворот -
всех  располировал,  и  все  дело сразу испортил.  На  третий день дьяконица
кончилась,  а дьякон расстригся,  да пить, да пить, да вот до какой оказии и
допил. Вот оно, сударь, глупое-то слово куда нас приводит.
   Ночью  Карнаухов и  Федя  уехали  с  прииска;  Карнаухов все  время  не
поднимал головы и только раз попросил напиться воды.  Дьякон Органов остался
на  прииске,  и  Бучинский столкал его  с  своих рук  в  землянку Ароматова;
последний был очень рад такой находке и с торжеством увел своего постояльца.
   - Ох,  в живых бы довести барина до дому! - говорил Федя, усаживаясь на
козлы.  -  А  то  будет мне на  орехи от  барыни...  До свидания,  сударь!..
Извините на нашей простоте...


XIII

   Как-то  ночью  я  был  разбужен осторожным шепотом  и  шагами  каких-то
мужиков.  Подняв голову, я узнал в мужиках приисковых штейгерей и переодетых
казаков.  Очевидно, произошло на прииске что-то очень важное, и Бучинский на
мой вопрос только приложил умоляюще палец к губам.  Он был в высоких сапогах
и торопливо прятал в карман штанов револьвер.
   - Мне можно с вами? - спросил я.
   - О,   никак  невозможно,   никак  невозможно!   Дело   государственной
важности!.. Мы скоро вернемся...
   Скоро вся  шайка,  под  предводительством Бучинского,  исчезла во  мгле
осенней ночи.  Таинственность этой  экспедиции заинтересовала меня,  и  я  с
тревогой стал  дожидаться ее  исхода.  Прииск спал  мертвым сном;  ночь была
темная,  нигде не  мелькало ни  одного огня.  Время тянулось с  убийственной
медленностью,  и  часовая стрелка точно  остановилась.  Прошло десять минут,
четверть часа,  двадцать минут -  мне сделалось просто душно в конторе,  и я
вышел на  крыльцо.  Осенняя беспросветная мгла висела над землей,  и  что-то
тяжелое  чувствовалось в  сыром  воздухе,  по  которому проносились какие-то
серые  тени:  может  быть,  это  были  низкие осенние облака,  может быть  -
создания собственного расстроенного воображения.  Я напрасно прислушивался к
охватившей весь  прииск тишине -  ни  один  звук  не  нарушал ее,  точно все
вымерло кругом.
   В  это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света и  легла на
траву  длинным  неясным  лучом;  на  пороге  показалась Аксинья.  Она  чутко
прислушалась и  вернулась,  дверь  осталась полуотворенной,  и  в  свободном
пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт.  Это
была Наська...  Она сидела у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье
легло на красивое девичье лицо черной тенью и сделало его еще лучше.
   - Застанут, думаешь, Никиту-то? - тихо спрашивала Аксинья.
   - Застанут...  - так же тихо ответила Наська, не поднимая своей головы.
- В ночь севодни собирался на Майну с золотом...
   - Лукерья-то не знает? - после короткой паузы спросила Аксинья.
   - Нет... Избил он ее третьего дни - страсть!.. Глаз не видно, без языка
лежала всю ночь...
   - А ты через кого узнала про Никитку-то?
   - Да  мальчишко у  них  есть,  Кузька...  он  и  сболтнул,  что  Никита
собирается в ночь куда-то, а куда ему по ночам ездить, окромя Майны?
   Молчание.
   - Это тебе старый пес подарил платок-то? - спрашивала Аксинья.
   - Нет...
   - Не ври. Гараська сказывал... А ты денег с него проси; после, пожалуй,
не даст.  Кум сказывал,  что с Коренного сюда пришла робить одна кержанка...
Пожалуй, как бы не отбила у тебя старика!..
   - Ну его совсем: не дорого дано...
   - А тебе Никиты-то не жаль?
   - Значит,  не жаль,  ежели сама его подвела...  Лукерья-то безответная,
так я за нее упеку его!.. Путанный мужичонко - туда ему и дорога...
   Прошло часа полтора времени,  и  мне надоело дожидаться на  крыльце.  Я
успел заснуть,  когда за  конторой послышались громкие крики и  чей-то плач.
Скоро в контору вошел сам Бучинский и торжественно перекрестился; за дверями
кто-то кричал и ругался.
   - Говорите: слава богу... - заговорил Бучинский.
   - А что?..
   - То есть государственная польза... да!.. Пойдемте-ка, каких птиц я вам
покажу...
   Мы  вышли.  На  лужайке,  перед  крыльцом,  столпилось человек  десять;
Аксинья держала в  руках железный фонарь,  и в его колебавшемся слабом свете
люди двигались как тени.
   - А...  бисови ворюги!..  - ревел Бучинский, пробираясь к трем мужикам,
которые были окружены штейгерями и казаками.
   Прежде  всего  мне  бросилась в  глаза  длинная  фигура  Никиты  Зайца,
растянутая по  траве;  руки  были скручены назади,  на  лице виднелись следы
свежей  крови.  Около  него  сидели два  мужика:  один  с  черной окладистой
бородой,  другой -  лысый;  они тоже были связаны по рукам и  все порывались
освободиться.  Около  Никиты,  припав  головой к  плечу  сына,  тихо  рыдала
Зайчиха.
   - Попались,  голуби!.. - злорадствовал Бучинский. - С поличным влетели;
теперь, брат, шалишь!
   - Врешь,  старый  пес,  -  хриплым голосом кричал лысый  мужик,  дергая
связанными руками.  -  Твои же штегеря нам подкинули золото...  Ты вор, а не
мы!..
   - И как ловко попались!  -  восхищался Бучинский. - Вот этот... - ткнул
он на Никиту.  - Приходим к балагану: спят. Оцепили. Ну, а он уж проснулся и
с мешочком ползет из балагана... Накрыли его, а в мешочке золото!.. Ха-ха!..
От-то есть дурень!..
   - Ваше высокоблагородие!  -  голосила Зайчиха,  каким-то комом бросаясь
Бучинскому в ноги: - не пусти по миру... ребятишки... Ваше...
   - От-то глупая старуха!  То есть государственная польза...  Я маленький
человек,  а  вот приедет ревизор -  он  все дело разберет.  Вы будете золото
воровать, а я под суд за вас попадать?.. Спасибо!
   - Батюшка,  да  ведь всего и  золота-то два золотника будет не будет...
Ослобони, кормилец!..
   - Я  же  тебе говорю,  милая,  что не  могу...  Государственная польза,
ревизор приедет, разе ты можешь это понимать?



    Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.
    Золото


   Роман


   ---------------------------------------------------------------------
   Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. "Золото". Роман, рассказы, повесть
   Издательство "Беларусь", Минск, 1983
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
   ---------------------------------------------------------------------


   Роман    русского    писателя   Д.Н.Мамина-Сибиряка   "Золото"   (1892)
рассказывает о жизни золотоискателей Урала в пореформенный период.


СОДЕРЖАНИЕ

   Часть первая
   Часть вторая
   Часть третья
   Часть четвертая
   Часть пятая


   Посвящается Марусе


 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *


I

   Кишкин сильно торопился и смешно шагал своими короткими ножками. Зимнее
серое утро застало его уже за  Балчуговским заводом,  на дороге к  Фотьянке.
Легкий  морозец бодрил  старческую кровь,  а  падавший мягкий снежок устилал
изъезженную дорогу точно ковром.  Быстроту хода  много умаляли разносившиеся
за зиму валенки,  на которые Кишкин несколько раз поглядывал с  презрением и
громко говорил в назидание самому себе:
   - Эх,  вся кошемная музыка развалилась...  да. А было времечко, Андрон,
как ты с завода на Фотьянку на собственной парочке закатывал, а то верхом на
иноходце. Лихо...
   Это  были совсем легкомысленные слова для  убеленного сединами старца и
его  сморщенного лица,  если бы  не  оправдывали их  маленькие,  любопытные,
вороватые  глаза,  не  хотевшие  стариться.  За  маленький рост  на  золотых
промыслах Кишкин был  известен под  именем Шишки,  как  прежде его  называли
только за глаза, а теперь прямо в лицо.
   - Только бы застать Родьку... - думал Кишкин вслух, прибавляя ходу.
   Дорога от Балчуговского завода шла сначала по берегу реки Балчуговки, а
затем  круто  забирала  на  лесистый  Краюхин  увал,  с  которого открывался
великолепный вид на  завод,  на  течение Балчуговки и  на окружавшие селение
работы.  Кишкин остановился на вершине увала и оглянулся назад,  где в серой
зимней  мгле  тонули  заводские постройки.  Кругом  все  было  покрыто белой
снежной пеленой, исчерченной вдоль и поперек желтыми промысловыми дорожками.
На  Краюхином  увале  снежная  пелена  там  и  сям  была  покрыта  какими-то
подозрительными красновато-бурыми пятнами,  точно  самая земля здесь вспухла
болячками: это были старательские работы. Большинство их было заброшено, как
невыгодные или выработавшиеся,  а около некоторых курились огоньки,  -  эти,
следовательно, находились на полном ходу.
   - Ишь, подлецы, как землю-то изрыли, - проговорил вслух Кишкин, опытным
глазом  окидывая  земляные  опухоли.  -  Тоже,  называется,  золото  ищут...
ха-ха!.. Не положил - не ищи... Золото моем, а сами голосом воем.
   Кишкин  подтянул  опояской  свою   старенькую  шубенку,   крытую  серым
вытершимся сукном,  и  с  новой быстротой засеменил с  увала,  точно кто его
толкал в спину.
   По  ту  сторону  Краюхина увала  начинались шахты:  Первинка,  Угловая,
Шишкаревская,   Подаруевская,  Рублиха  и  Спасо-Колчеданская.  Кругом  шахт
тянулись  высокие  отвалы  пустой  породы,   кучи  ржавого  кварца,  штабели
заготовленного леса и  всевозможные постройки:  сараи,  казармы,  сторожки и
целые корпуса.  Из  всех  этих  шахт  работала одна Спасо-Колчеданская,  над
которой  дымилась  громадная  кирпичная труба.  Где-то  отпыхивала невидимая
паровая  машина.   Заброшенные  шахты  имели  самый  жалкий  вид,   -  трубы
покосились,  всякая  постройка гнила  и  разваливалась.  Кишкин  оглянул эту
египетскую работу прищуренными глазками и улыбнулся.
   - Одна  парадная  дыра  осталась...  -  проговорил  он,  направляясь  к
работавшей шахте. - Эй, кто есть жив человек: Родион Потапыч здесь?
   Из сторожки выглянула кудластая голова, посмотрела удивленно на Кишкина
и, не торопясь, ответила:
   - Был, да весь вышел...
   - Ах, чтоб ему ни дна ни покрышки! - обругался Кишкин.
   - Ступай на Фотьянку, там его застанешь, - посоветовала голова.
   - Легкое  место  сказать:  Фотьянка...  Три  версты  надо  отмерить  до
Фотьянки. Ах, старый черт... Не сидится ему на одном месте.
   - На  брезгу Родион Потапыч спущался в  шахту и  четыре взрыва диомидом
сделал,  а потом на Фотьянку ушел.  Там старатели борта домывают,  так он их
зорит...
   Кишкин достал берестяную тавлинку,  сделал жестокую понюшку и  еще  раз
оглядел шахты. Ах, много тут денежек компания закопала, - тысяч триста, а то
и  побольше.  Тепленькое местечко досталось:  за  триста-то  тысяч и  десяти
фунтов  золота со  всех  шахт  не  взяли.  Да,  веселенькая игрушка,  нечего
сказать... Впрочем, у денег глаз нет: закапывай, если лишних много.
   Дорога от  шахт  опять пошла берегом Балчуговки,  едва  опушенной голым
ивняком.  По  всему  течению  тянулись  еще  "казенные работы"  -  громадные
разрезы,  громадные свалки,  громадные запруды.  Дарового труда не жалели, и
вся земля на десять верст была изрыта,  точно прошел какой-нибудь гигантский
крот.  Кишкин даже  вздохнул,  припомнив золотое казенное время,  когда  вот
здесь кипела горячая работа,  а  он  катался на собственных лошадях.  Теперь
было все пусто кругом,  как у  него в  карманах...  Кое-где только старатели
подбирали крохи, оставшиеся от казенной работы.
   Сделав три версты,  Кишкин почувствовал усталость. Он даже вспотел, как
хорошая-ттристяжка.  Лес  точно расступался,  открыв громадное снежное поле,
заканчивавшееся земляным  валом  казенной плотины.  Это  и  была  знаменитая
Фотьяновская россыпь,  открытая им, Андроном Кишкиным, и давшая казне больше
сотни пудов золота.  Вдали пестрело на мысу селение Фотьянка.  Но ему дорога
была не туда,  а  к плотине.  Сейчас за плотиной по обоим берегам Балчуговки
были  поставлены старательские работы.  Старатели промывали борта,  то  есть
невыработанные края  россыпи,  которые можно было взять только зимой,  когда
вода в  забоях не  так "долила".  Наблюдал за  этими работами Родион Потапыч
Зыков, старейший штейгер на всех Балчуговских золотых промыслах. Он иногда и
ночевал здесь,  в землянке, которая была выкопана в насыпи плотины, - с этой
высоты старику видно  было  все  на  целую версту.  В  Балчуговском заводе у
старика Зыкова был  собственный дом,  но  он  почти никогда не  жил  в  нем,
предпочитая лесные избушки, землянки и балаганы.
   - Эге,  дома лесной черт!  -  обругался Кишкин,  завидя синенький дымок
около землянки.
   Он издали узнал высокую сгорбленную фигуру Зыкова,  который ходил около
разведенного огонька.  Старик был без шапки,  в одном полушубке, запачканном
желтой  приисковой глиной.  Окладистая седая  борода  покрывала  всю  грудь.
Завидев подходившего Кишкина, старик сморщил свой громадный лоб. Над огнем в
железном котелке у него варился картофель. Крохотная закопченная дымом дверь
землянки была приотворена, чтобы проветрить эту кротовую нору.
   - Мир на стану! - крикнул весело Кишкин, подходя к огоньку.
   - Милости просим,  -  ответил Зыков,  не  особенно дружелюбно оглядывая
нежданного гостя. - Куда поволокся спозаранку? Садись, так гость будешь...
   - А дело есть,  Родион Потапыч.  И не маленькое дельце.  Да... А ты тут
старателей зоришь? За ними, за подлецами, только не посмотри...
   - Все хороши, - угрюмо ответил Зыков. - Картошки хошь?
   - В золке бы ее испечь, так она вкуснее, чем вареная.
   - Ишь, лакомый какой... Привык к баловству-то, когда на казенных харчах
жир нагуливал.
   - Ох,  не осталось этого казенного жиру ни капельки.  Родион Потапыч!..
Весь тут, а дома ничего не оставил...
   - Не ври. Не люблю... Рассказывай сказки-то другим, а не мне.
   Кишкин  как-то  укоризненно  посмотрел  на  сурового  старика  и  поник
головой.  Да,  хорошо ему  теперь бахвалиться над  ним,  потому что и  место
имеет,  и жалованье, и дом - полная чаша. Зыков молча взял деревянной спицей
горячую картошку и  передал ее  гостю.  Незавидное кушанье дома,  а  в  лесу
первый  сорт:  картошка  так  аппетитно  дымилась,  и  Кишкин  порядком-таки
промялся.  Облупив картошку и  круто посолив,  он  проглотил ее почти разом.
Зыков так же молча подал вторую.
   - А ведь отлично у тебя здесь,  Родион Потапыч,  -  восторгался Кишкин,
оглядывая расстилавшуюся перед ним картину. - Много старателей-то?
   - Десятка с три наберется...
   Работы начинались саженях в  пятидесяти от  землянки.  Берег Балчуговки
точно проржавел от разрытой глины и песков.  Работа происходила в двух ямах,
в которых,  пользуясь зимним временем,  золотоносный пласт добывался забоем.
Над  каждой  ямой  стоял  небольшой деревянный ворот,  которым  "выхаживали"
деревянную  бадью  с   песком  или  пустой  породой  двое  "воротников"  или
"вертелов".  Тут же откатчики наваливали добытые пески в  ручные тачки и  по
деревянным доскам,  уложенным в  дорожку,  свозили на  лед,  где  стоял  ряд
деревянных вашгердов.  Мужики работали на забое,  у воротов и на откатке,  а
бабы  и  девки промывали пески.  Издали картина была пестрая и  для  зимнего
времени оригинальная.
   - Ишь,  ледяной водой моют, - заметил Кишкин тоном опытного приискового
человека. - Что бы казарму поставить да тепленькой водицей промывку сделать,
а то пески теперь смерзлись...
   - Ничего ты не понимаешь!  - оборвал его Зыков. - Первое дело, пески на
второй сажени берут, а там земля талая; а второе дело - по Фотьянке пески не
мясниковатые,  а разрушистые...  На него плесни водой - он и рассыпался, как
крупа.  И пески здесь крупные,  чуть их сполосни...  Ничего ты не понимаешь,
Шишка!..
   - Да ведь я к слову сказал, а ты сейчас на стену полез.
   - А не болтай глупостев,  особливо чего не знаешь. Ну, зачем пришел-то?
Говори, а то мне некогда с тобой балясы точить...
   - Есть дельце, Родион Потапыч. Слышал, поди, как толковали про казенную
Кедровскую дачу?
   - Ну?
   - Вырешили ее вконец...  Первого мая срок:  всем она будет открыта. Кто
хочет,  тот и работает. Конечно, нужно заявки сделать и протчее. Я сам был в
горном правлении и читал бумагу.
   В  первое  мгновение Зыков  не  поверил и  только посмотрел удивленными
глазами на  Кишкина,  не  врет ли старая конторская крыса,  но тот говорил с
такой уверенностью,  что сомнений не могло быть. Эта весть поразила старика,
и он смущенно пробормотал:
   - Как же это так... гм...