ртией арестантов,  в которой отправляли Кожина:
его присудили в  каторжные работы.  В  той же партии ушел и Ястребов.  Когда
партия  арестантов выступала из  города,  ей  навстречу попалась  похоронная
процессия:  в  простом сосновом гробу везли из  городской больницы Ермошкину
жену Дарью, а за дрогами шагал сам Ермошка.
   Матюшка повесился в тюрьме.



    Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.
    Золотая ночь


   Из рассказов о золоте


   ---------------------------------------------------------------------
   Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. "Золото". Роман, рассказы, повесть
   Издательство "Беларусь", Минск, 1983
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
   ---------------------------------------------------------------------


I

   - Ну, а я за вами... - говорил Флегонт Флегонтович, тяжело вваливаясь в
мою комнату. - Одевайтесь и едем.
   - Куда?
   - Говорю: одевайтесь... У меня и лошадь у ворот стоит.
   Флегонт Флегонтович был одет совсем по-дорожному:  в высоких охотничьих
сапогах  и  в  кожаной шведской куртке,  с  сумкой  через  плечо  и  даже  с
револьвером за  поясом.  Впрочем,  он почти всегда щеголял в  таком костюме,
потому что  в  качестве золотопромышленника постоянно разъезжал по  Уралу из
конца  в  конец.  Его  приземистая широкоплечая фигура точно  на  заказ была
скроена и  сшита  именно  для  такой  беспокойной жизни,  а  широкое лицо  с
бронзовым загаром и  лупившейся обветрелой кожей свидетельствовало о  вечных
странствованиях по лесам и болотам, несмотря ни на какую погоду. Окладистая,
подстриженная русая бородка,  широкий русский нос,  густые сросшиеся брови и
улыбающиеся  серые  глаза  придавали  лицу  Флегонта  Флегонтовича  типичный
русский склад, хотя и с заметным оттенком той храбрости и "себе на уме", чем
особенно  отличаются все  коренные сибиряки-промышленники.  Говорил  Флегонт
Флегонтович часто и  отрывисто,  точно горох сыпал,  и  постоянно размахивал
своими короткими жирными руками.
   - Ну,  что же вы еще стоите?  Говорю русским языком: лошадь за воротами
стоит...
   - Куда же ехать-то?
   - А какое у нас сегодня число?  Двадцать седьмое апреля... Так? А через
три дня что у нас будет? Не догадываетесь?
   - Первое мая будет... но из этого еще ничего не следует.
   - Ах,  боже мой,  да где же это вы живете?  На луне,  вероятно...  Весь
город ждет этого первого мая,  как христова дня,  а вы вот тут сидите да мух
ловите. Говорю: одевайтесь, а потом на лошадь и в дорогу...
   - На заявку?
   - Наконец-то догадались... Говорите спасибо, что заехал. Другого такого
случая и не дождаться.
   - А далеко ехать?
   - Ну, верст сто с хвостиком будет... на Причинку покатим, да!.. Небось,
слышали уж о такой речке?  Да, золото руками бери... Турфов всего пол-аршина
вскрывать. Говорю: богачество!..
   В  подтверждение своих  слов  Флегонт Флегонтович сделал своей короткой
рукой такой жест, каким капельмейстеры заканчивают пьесу. Косвенной причиной
энергичной жестикуляции Флегонта Флегонтовича было и  то,  что  он  носил на
обеих  руках  несколько хороших  перстней.  Мне  давно  хотелось побывать на
приисковой заявке,  а  настоящий случай являлся тем  интереснее,  что заявка
должна была  совершиться в  только что  отведенной казенной Пятачковой даче,
про которую давно ходили слухи,  как о  золотом дне.  В  частности,  о речке
Причинке  шла   громкая  молва,   и   туда   стремились  десятки  добычливых
промышленников, как в своего рода Эльдорадо.
   - Кстати,  захватите с собой ружье - отличная тяга, - предупреждал меня
Флегонт  Флегонтович,  раскуривая дешевенькую сигарку.  -  Сплошной  лес  на
шестьдесят верст.  Лосей видимо-невидимо...  Одним словом, прокатимся в свое
удовольствие,  а  лично мне  вы  можете пригодиться в  качестве свидетеля на
случай спора по заявке.
   Мои  сборы  были  непродолжительны,  благо  лошадь  стояла у  ворот,  а
относительно провизии  Флегонт  Флегонтович озаботился  заранее.  Оставалось
захватить кожан, на случай дождя, да ружье.
   - А  как погода,  Флегонт Флегонтович?  -  спросил я,  набивая походную
сумку папиросами.
   - В  лучшем  виде:  тихо  и  ясно  по  барометру...  Может,  утренничек
прихватит,  ну,  да это пустяки.  А какие теперь ночи в лесу -  роскошь! Нам
ведь придется ночевать там,  на Причинке-то...  Пожалуй, шубу возьмите, если
боитесь простудиться,  а наше дело привычное.  Совсем в лесу-то одичаешь,  и
как-то даже тошно делается, когда с неделю приходится проболтаться в городе.
Уж этот мне ваш город...
   У  ворот нас дожидалась пара гнедых "киргизов",  заложенных в  коробок.
Кучер  Вахромей сидел  на  козлах в  широком татарском азяме  и  в  триповом
картузе.  Это  был  старый  слуга  Флегонта  Флегонтовича и  его  неизменный
спутник.  На вид Вахромею можно было дать лет пятьдесят: сгорбленный, худой,
с черной,  как у жука, головой. Лицо было желто-бронзовое, косо поставленные
глаза,  волоса -  воронова крыла;  словом,  он являлся выродком в славянской
семье.  Про  таких черных выродков говорят,  что  их  "цыгане потеряли".  По
характеру Вахромей принадлежал к самым молчаливым,  сосредоточенным натурам,
которые целый век бог знает что думают себе под нос.
   - Эх,  лихо прокатимся, - проговорил Флегонт Флегонтович, грузно влезая
в коробок. - Вон погодье-то какое стоит...
   Действительно,  день был  светлый и  солнечный,  с  весенним холодком в
воздухе.   Наш  коробок  бойко  покатился  по   широкой  городской  улице  к
Шарташскому озеру.  Мелькали  новые  постройки на  каждом  шагу,  и  все  на
купеческую руку.
   - Вон  как  у  нас  золото-то  подымает  людей,  -  проговорил  Флегонт
Флегонтович с  грустной ноткой в голосе.  -  Из грязи да прямо в князи так и
лезем... Поторапливай, Вахромей, нам еще засветло нужно поспеть в Сосунки.
   Вахромей не  шевельнул даже  бровью  в  ответ,  но  лошади  сами  собой
прибавили рыси и  дружно подхватывали наш  легкий экипаж,  покачивавшийся на
ходу, как люлька.


II

   Екатеринбург -  бойкий промышленный город уже сибирского склада.  Здесь
нет чиновничества,  как в других городах, дворянство не играет никакой роли,
зато  всем ворочают промышленники.  Последнее особенно заметно по  характеру
построек:  на  каждом шагу так  и  лезут в  глаза хоромины екатеринбургского
"обстоятельного" купечества и  целые дворцы разных воротил по  части спирта,
хлебной торговли, сала и разной другой благодати. Там и сям подымаются новые
постройки и все в том же неизменно-купеческом духе.  Барина совсем не видно,
за исключением двух-трех адвокатов да банковских дельцов,  но и  те начинают
жить на купеческую руку,  плотно и  с расчетом.  Сибирь не знала крепостного
права,   и   настоящие   "господа"   попадают   туда   только   в   качестве
администраторов, на особых основаниях или по независящим обстоятельствам. Во
всяком случае, вся Сибирь - промышленная, купеческая сторона, и Екатеринбург
является ее первым аванпостом.
   Наш коробок катился мимо богатых церквей, потом обогнул старый гостиный
двор и  по широкой плотине,  с  которой открывается почти швейцарский вид на
загородные дачи,  перебрался на другой берег довольно широкой реки Исети.  С
горки, от здания окружного суда, вид на город почти необыкновенный, в смысле
"настоящей" Европы:  широкий пруд окаймлен гранитной набережной;  в  глубине
его тонут в густой зелени дачи;  прямо - красивый собор, направо - массивное
здание классической гимназии,  налево - целый ряд зданий с колоннадами - это
помещение горного  управления.  Сейчас  же  под  плотиной  пустующие корпуса
упраздненного монетного двора и гранильной фабрики.  Здание окружного суда в
вычурном мавританско-готическом стиле.  Впереди довольно порядочный бульвар,
здание городского театра,  магазины и т.д. Словом, бойкий и веселый город, в
котором жизнь  бьет  ключом.  Было  часа  два  пополудни,  и  нам  навстречу
попадались то и дело городские экипажи,  извозчичьи дрожки, простые телеги и
роспуски;  по  тротуарам сновал  бойкий  городской люд,  спешивший по  своим
делам.  Флегонт Флегонтович несколько раз  раскланивался направо и  налево и
непременно комментировал каждую встречу.
   - Видели на серой в яблоках? - шепотом спрашивал он. - Тоже на Причинку
метит,  да  шалишь,  не  надуешь...  Ха-ха!  Это  Агашков,  Глеб Клементьич,
проехал.  А давно ли был яко благ,  яко наг,  яко нет ничего... Много их тут
зубы точат на Причинку,  только уж извините,  господа, вам Флегонта Собакина
не провести. Да!.. Будет и на нашей улице праздник... Так ведь?
   - Конечно...
   - Знаете,  я  верю в звезду,  -  заговорил Флегонт Флегонтович,  глубже
натягивая на голову круглую ратиновую шапочку. - Все игроки суеверны, а наша
золотопромышленность самая азартная игра.
   - Позвольте с вами не согласиться в этом случае...
   - Но  ведь  я  говорю о  настоящих золотопромышленниках,  понимаете,  о
настоящих...  Да.  Мало ли нашего брата плутов и мошенников,  которые только
прикрываются приисками.  Я,  дескать,  золотопромышленник,  а сам черт знает
какими делами занимается.  Э,  да  что тут толковать!..  Надеюсь,  мы хорошо
понимаем друг друга.
   Мы  выехали за  город.  Кругом было голо и  желто.  Трава еще не думала
пробиваться,  а березы стояли голыми метелками. Наш коробок мягко катился по
укатанной глинистой дороге,  забирая  в  гору.  В  стороне  зеленел сосновый
мелкий лесок.
   - Стой! - крикнул Флегонт Флегонтович и, как мячик, выскочил из коробка
на дорогу.
   Спустившись в канаву,  он набрал несколько камешков и вернулся с ними в
экипаж.
   - Вот  не  угодно  ли  вам  полюбоваться,   -   торопливо  говорил  он,
рассматривая  несколько  кусков  ноздреватого  кварца.   -  Это  что  такое,
по-вашему?  Кварц... Какой кварц? Настоящий золотой кварц... Уверяю вас, что
правда. Уж эту музыку мы отлично знаем... Можете быть уверены, что мы сейчас
едем по чистому золоту. Ей-богу! Бывает белый кварц, плотный, ну, тот нам не
рука, хотя в нем попадаются самородки, а вот такой кварц с ноздринками да со
ржавыми натеками -  наверняк золото.  Да  ведь здесь кругом золото,  куда ни
повернись.  Вон  в  Невьянске или  в  Верхнейвинске прямо в  огородах золото
копают...
   Флегонт  Флегонтович был  замечательный человек в  том  отношении,  что
являлся   представителем   чистого   искусства;   он   был   тем   настоящим
золотопромышленником,  который,  кроме своего золота, ничего не хочет знать.
Такими  "настоящими" бывают  только  картежники  да  пьяницы.  Это  качество
Флегонт Флегонтович ценил в  себе и  в  других выше всего на свете и  с этой
точки  зрения  смотрел на  целый  мир.  Записные охотники так  же  разбирают
породистых кровных собак, выражаясь технически: "есть кровь" или "нет крови"
в данной единице.  Из купеческой семьи по происхождению, Флегонт Флегонтович
выступил  на  широкое  поле  золотопромышленности  с   довольно  кругленьким
капитальцем,  который и  закапывал несколько раз и  несколько раз возвращал.
Образования он никакого не получил,  но сильно поошлифовался в пестрой среде
золотопромышленников,  где немалый процент составляют настоящие образованные
люди или просто люди, видавшие всякие виды.
   Превращения, которым подвергался Собакин, были самые удивительные, и он
то  не  имел гроша за душой,  то катался на паре наотлет,  что у  нас служит
самым верным признаком "дикой" копейки.  Как умел он вывертываться в крайних
случаях -  один бог знает,  но  Флегонт Флегонтович продолжал верить в  свою
счастливую звезду и,  в  случае возникавших сомнений,  постоянно указывал на
примеры разбогатевших золотопромышленников,  которых на  Урале  не  занимать
стать. Эта вера в свои силы являлась самой надежной опорой в тревожной жизни
Собакина, который на свое настоящее всегда смотрел как-то сверху, как только
на переходное состояние,  за которым уже должно последовать настоящее житье.
Мало  ли  людей  на  всевозможных поприщах  утешаются  подобными иллюзиями и
совершенно несбыточными мечтами,  но  они  уже  счастливы  преисполняющей их
энергией. Как за всеми отпетыми игроками, за Собакиным водились особенности:
чем дела его были хуже, тем по наружному виду он казался спокойнее и веселее
и  просто  сыпал  самыми  смелыми  проектами  и  грандиозными  надеждами.  В
настоящем  случае,  слушая  рассказы  Флегонта  Флегонтовича  о  неистощимых
сокровищах реки Причинки, я был уверен, что у него не было ни гроша за душой
и   он  ставил  ребром  последнюю  копейку.   Это  предположение  совершенно
оправдалось, когда мы разговорились о прошлом годе.
   - Прошло лето я на севере работал,  -  рассказывал Собакин таким тоном,
точно  он  заговорил  о  постороннем  лице.   -   Далеко,  за  Богословскими
заводами...  Вот сторонка, скажу я вам! Особенно одолевали комары - житья от
них нет,  от проклятых. Если бы кто посмотрел на нас на работе - смех, точно
маскарад какой...  Ей-богу!  У рабочих котелки с куревом за поясом, на рожах
просмоленные сетки,  а  мы  щеголяли в  такой штуке,  что и  сказать смешно:
сделаешь из  картона круглую коробку,  проковыряешь в  ней  две дырочки,  на
голову наденешь,  да  так чучелом гороховым и  бродишь по прииску.  Ха-ха...
Чисто как в театре!  Только уж и тварь же этот комар,  ей-богу, в тысячу раз
хуже  волка или  медведя...  Ну,  работа у  нас  хорошо пошла,  только шахту
пришлось глубокую пробивать,  а  пробили -  вода одолела.  Откачивать руками
воду - сила не берет, а за паровой машиной надо к чертям на кулички ехать да
еще тащить ее по болотам да по топям чуть не на своей спине. Побился-побился
и  бросил.  Признаться сказать,  дорогонько мне  обошлось это удовольствие -
комаров-то кормить,  ну, да вот, слава богу, эта самая Причинка подвернулась
- все наверстаем.  Главное,  вот что забавно:  хлопочем, бьемся, ищем золото
черт знает где,  за четыреста,  за пятьсот верст,  а оно под носом...  Вот и
поди ты с  нашим братом,  толкуй!..  В  четвертом году я  опять в киргизской
степи  работал,  верст за  восемьсот унесло отсюда;  ну,  золото нашлось,  и
хорошие знаки,  а  как лето-то  подошло -  воды ни  капли...  Тут уж  сжатым
воздухом,  говорят,  нужно работать,  а где я его возьму,  этот самый сжатый
воздух? Так и пришлось бросить... То вода долит, то без воды сидишь.
   Относительно Причинки Флегонт Флегонтович питал самые розовые надежды и
строил очень  широкие планы,  причем ссылался на  имена  очень веских лиц  в
купеческом мире, обещавших ему свое содействие, помощь, кредит и т.д. Из его
слов  получался такой вывод,  что  все  предшествовавшие работы были  только
сплошным рядом  всевозможных ошибок,  но  зато  теперь он,  Флегонт Собакин,
достаточно умудренный тяжелым опытом, будет бить наверняка и уж маху не даст
ни в каком случае.
   - Одно  меня удивляет,  -  философствовал он,  пуская струйки табачного
дыма,  -  как только деньги завелись у тебя, пошли дела на лад, откуда народ
берется: тот приятель, другой друг, третий еще лучше того. Некоторые пеняют,
зачем  к  ним  за  деньгами не  обратился,  когда  нужно  было.  Один  лучше
другого...  А  как пошатнулись делишки,  все и  отвалят,  как от  покойника.
Ей-богу!  Меня  лишь  то  удивляет,  как  это  все  успеют люди пронюхать да
разузнать:  сидишь в  лесу,  в  трущобе,  а  явишься в  город -  тут уж  все
известно,  точно они по  духу знают.  Я  не  осуждаю,  потому все мы  люди -
человеки,  а  только очень мне это удивительно кажется.  И  с  другими то же
самое.


III

   По  широкой заводской дороге  мы  проехали всего  верст  пять  и  затем
свернули влево,  на  какую-то  лесную глухую тропу с  едва заметным колесным
следом.
   - Мы  напрямки  прокатим  в   деревню  Сосунки,   -   объяснял  Флегонт
Флегонтович,  -  а  там меня уж дожидается доверенный с  партией,  а  другой
доверенный тоже с  партией ждет в Причинке.  Настоящей дорогою ехать -  крюк
будет верст в десять, а лесом - рукой подать.
   Наша "прямоезжая" дорога бойко вилась по  лесистой равнине,  постепенно
понижавшейся к  северу.  По  сторонам дороги вставал редкий болотный сосняк,
изредка попадались островки березняков и  смешанный лес;  следы  хищнической
работы человека попадались на  каждом шагу,  и  на  месте  когда-то  вековых
вогульских лесов  теперь едва  сохранились жалкие остатки,  точно  арьергард
разбитой армии.  Кое-где  и  этот жалкий лес  совсем редел,  образуя широкие
лысины -  это были свежие поруби,  где среди куч не успевшего еще покраснеть
хвороста торчали  без  всякого плана  сложенные поленницы веснодельных дров.
Близость города с  тридцатитысячным населением сказывалась в  этой печальной
картине разрушения,  а  там новые поруби и десятки свежих пней,  и бессильно
лежащие на земле вершины сосен, точно отрубленные головы.
   Лес еще стоял на зимнем положении,  несмотря на объявленную календарями
весну.  Ни сосна,  ни ель еще не дали свежих побегов,  а  земля была покрыта
прошлогодней высохшей бурой травой,  из-под  которой только кое-где сочилась
вода  да  изредка  пробивались  красивые  бледно-желтые  цветы  с   зелеными
мохнатыми ножками и усиками. В этом мертвом лесе, пожалуй, была своя поэзия,
но  непривычному человеку как-то становится в  нем грустно и  тяжело,  как в
пустом доме,  из  которого только что  вынесли покойника.  Даже говорливый и
всегда веселый Флегонт Флегонтович заметно притих и,  кажется, вздремнул под
мерное покачивание нашего гибкого экипажа. Впрочем, он скоро оживился, когда
лошади начали спускаться в  какой-то  лог,  по  дну  которого бурлила мутная
речонка. В глинистом берегу было вырыто несколько ям правильной формы, вроде
могил;  две были совсем свежие,  и вырытый песок еще не успел просохнуть,  а
другие были завалены хворостом.
   - Ишь, старатели как землю роют, - любовно заметил Флегонт Флегонтович,
опытным глазом рассматривая работу.  -  Точно  свиньи ходили...  Все  золото
ищут.  Только и  отпетый,  скажу я  вам,  народ и  дело свое ух  как  знают:
продадут и  выкупят.  По  всему  Уралу таких вот  шурфов сколько они  в  год
сделают -  миллионы.  И  найдут золото,  уж поверьте мне!  Где,  кажется,  и
подумать нельзя,  чтобы золоту быть,  а старатель выкопал ямочку -  глядишь,
оно и  полезло.  Здесь по  всем деревням уж  такой народ живет,  сызмальства
около золота ходит.  Взять хоть Сосунки, Причину, все деревнюшки по Ключевой
и Сулатам, да вообще восточный склон Урала до самых степей. И плуты при этом
страшные,  надо им честь отдать, ну, да мудрено нашего брата и судить - и мы
им не пирогами откладываем.
   На солнозакате мы выбрались на берег реки Ключевой,  которая здесь была
очень не широка -  сажен пять в некоторых местах; летом ее вброд переезжают.
Теперь на  ней  еще  стоял лед,  хотя на  нем  чернели широкие полыньи и  от
берегов во многих местах шли полосы живой текучей воды. Место было порядочно
дикое и глухое,  хотя начали попадаться росчисти и покосы;  тропа,  наконец,
вывела на деревенскую дорогу,  по которой мы и въехали в Сосунки,  когда все
кругом начало тонуть в мутных вечерних сумерках.
   - Заворачивай  прямо   к   Гавриле   Иванычу,   -   приказывал  Флегонт
Флегонтович. - Мы у него заночуем.
   Сосунки,  деревушка дворов в  двадцать,  не  поражала своей внешностью.
Покосившиеся избы, дырявые крыши и развалившиеся огороды плохо рекомендовали
ее обитателей,  известных в  городе и окрестностях под сокращенным названием
"сосунят".  Все отпетый был народ,  промышлявший изо дня в день и никогда не
знавший,  чем будет сыт завтра.  Кривая старинная улица,  вдоль которой избы
рассажались,  как  гнилые зубы,  вывела нас в  центр деревни,  где коробок и
остановился у высокой избы с новыми воротами. На лай собак показались в окне
две головы;  ворота отворились, и мы въехали во двор, грязный и маленький, с
какими-то трухлявыми развалинами вместо служб. Отворивший нам ворота мужик и
был сам Гаврила Иванович,  плешивый сгорбленный старик в заношенной ситцевой
рубахе, в пестрядинных портах и босиком.
   - Ну,  го